Капитан Брамы

Чуть ниже вершины, по бокам величественного холма, я увидел множество цветущих деревьев. Еще подумал: странно, только конец марта, а уже во всю цветут деревья.

Между деревьями были большие полупрозрачные шатры серебристого цвета. Над крышами шатров что-то двигалось, искрилось, порхало… Из этого непонятного мне движения мой взгляд выделил несколько деревьев. Они тут же приблизились ко мне, и встали перед холмом.

Деревья были странные: одно полностью белое, очень похожее на березу, но не береза, какая-то другая неясная мне порода. Второе дерево похоже на клен, но опять же, нельзя сказать, что это клен. Только подобие, приблизительная внешняя форма клена. Третье дерево самое причудливое. С необычно длинной, пучками, хвоей (или очень узкой листвой). С диковинными разноцветными ветвями. Отчего все дерево казалось пестрым, словно веселая детская картинка.

Впрочем, самым удивительным был не внешний облик деревьев, а четкое внутреннее ощущение, что они разумны. И не просто разумны, а видят меня и что-то пытаются мне сказать, или передать. Что мне хотят сказать деревья, я понять не успел.

На прекрасный холм надвинулась тьма. Ударил резкий порыв ветра, очень похожий на тот, что настиг нас в степи, возле Черноморки. Ветер был черный: я не видел это, но почему-то знал, что ветер — сама тьма.

Белое дерево сломалось. Падая, оно жалобно закричало, совсем как человек. Тут же погасли все краски. Все заволокло густой, чернильной тьмой.

Зловещее, мутно-лиловое светило тускло сочилось багровым светом во тьме… Ни звезда, ни планета, ни Луна; скорее дыра — лиловая дыра с грязным серым оттенком. Размерами чуть больше полной луны.

Я почувствовал головокружение и тошноту. Как перед потерей сознания.

Откуда-то издалека прилетел голос отца Ивана:

— Дима, ау, очнись!

Не хватало только хлопнуться в обморок — подумал я. Тряхнул головой. Наваждение прошло. Я как будто бы проснулся. Передо мной была все та же Брама. Но теперь, как самый обычный холм с аккуратно вырезанной серединой.

…Что это было?! Что?! Никогда ничего подобного! А тут…что это?!.

Прислушался к внутренним ощущением. Ничего. Только перед «очами ума» все еще стоит жалобно кричащее белое дерево и мерзкая дыра. А так — ничего. А ведь должно быть некое тонкое смущение, тревога, если видение бесовское.

Отец Иван пристально смотрел на меня. Взгляд у него был совсем мне непривычный. Это был взгляд человека пробудившегося от какого-то долгого оцепенения и теперь с удивлением (и даже некоторым испугом) смотрящего на мир вокруг.

— У тебя тоже что-то необычное было?

— Ага, — кивнул я головой, — очень странные видения, или галлюцинации… даже не знаю, что подумать…

— Потом, — перебил меня отец Иван. — Все потом обсудим. Не обижайся, но я отчего-то чувствую, что сейчас не место и не время эту Браму обсуждать. К тому же, скоро село. Надо быть полностью в форме. Так что, потом.

— Хорошо, — согласился я, — потом так потом.

Дальше шагали молча. Я пытался понять, что со мной произошло возле этой Брамы. По традиции, первое, о чем подумал, так это о бесовском внушении и обольщении. Это самое стандартное и от того самое легкое объяснение. Да, вот беда, оно ничего не объясняет.

Против этого «понятного и ясного» объяснения восставала вся моя внутренняя природа. Все мое внутреннее существо кричало о том, что такой чистейший свет, что я видел на вершине, не может быть бесовской природы…

Хорошо. Пусть холм, разумные деревья — бесовские картинки, игры ума, коварный план сил тьмы против нас. Но свет?! Если и свет от бесов, то, что тогда не от бесов?! Тогда всюду козни сатаны!

Да. Козни сатаны. Разве я сам еще недавно так не считал? Всюду обольщения и бесы. Сердце человеческое — ложь. Ни верь, ни сердцу, ни уму.

А уж если что-то такое, запредельное, мистическое видишь, то пиши пропало. Прямо в сети сатаны угодил.

Разве может обычный мирской человек видеть что-то иное, кроме демонов? Однозначно нет! Только монахи преуспевшие в духовном делание способны видеть ангелов и сияние божества… Да, невеселая картина. Увы.

Вот второе мое видение вполне бесовской природы.

Мутная лиловая планета, или дыра. Б-р-р. Сразу затошнило, как вспомнил.

Только тут как раз и не было обольщения! Обольщение, это обман. А здесь все прямо: тьма надвинулась на светлый холм, черный смерч повалил белое дерево. Дерево закричало, точь-в-точь как человек. А потом появилось это демоническое светило…

Стоп. Тут какое-то послание!.. Ладно, с Божьей помощью разберемся. А пока не будем забивать голову… Интересно, а что наш батюшка возле Брамы пережил, или почувствовал?..

Что почувствовал отец Иван, пока было для меня загадкой. Только вот шаг он так ускорил, что я едва не бежал за ним.

Человек из Брамы

По обочинам дороги показалась целая цепочка плакатов. И каких! Я такие лет пятнадцать, если не больше, не видел. Плакаты эпохи перестройки. Причем, плакаты были не то что бы свежеокрашенные, но и не ржавые, ободранные и облупленные. Что бы с ними неминуемо произошло за пятнадцать с лишним лет. А значит, за плакатами изредка, но следят. Но, зачем, с какой целью?!

…Всему виной аномальная зона. У них что-то случилось со временем. Ни с самим временем, а, скажем, с осознанием времени. То есть, объективно люди знают, что на дворе начало 21 века — приходиться же им выезжать, или телевизор смотреть, радио слушать. Но, внутренне, ощущением времени, — они там, в перестроечной, а скорее даже советской эпохе…

Я принялся жадно рассматривать плакаты, будто ища в них самих разгадку. Первый плакат гордо гласил:

«Мы от своей линии на мир не отступим!» Прямо под лозунгом красовалось — М.С. Горбачев. Ниже, во весь плакат были изображены красные серп и молот. С ручки серпа свисал кроваво-красный ленинский декрет о мире, а на фоне тяжелого молота порхал белый голубь, голубь мира.

Следующий плакат был настолько классически-перестроечным, что вызвал в моей душе целую ностальгическую гамму чувств по безвозвратно ушедшей юности. На плакате были нарисованы советские люди разных профессий. И такая до боли знакомая надпись была над ними: «перестройка, демократия, гласность».

Дальше шли — «постановления XXVII Съезда Партии в жизнь». Потом — «ускорение», и «пьянству бой».

— Как все это понимать? — ошарашено спросил я отца Ивана.

— Не знаю, Дима, какой-то Советский Союз, просто, — батюшка выглядел ошарашенным не меньше меня. — Да, забросил епископ… Меня такая ностальгия хватила. Еще возле этой Брамы. А сейчас добавило… Ладно, расслабляться нельзя, вперед и с именем Христовым.

Сразу за плакатами шел указатель с надписью «с. Красный Кут».

— Прибыли, брат, наконец-то, — устало сказал отец Иван. — Теперь нам к сельсовету. В самый центр.

Едва только миновали указатель, как тополя по обочинам дороги расступились, и взору открылось село. Я ожидал увидеть небольшой хуторок. Но невооруженным глазом было видно, что село будет, пожалуй, раза в полтора (если не больше) крупнее Черноморки.

Вот тебе и «страшная дыра», «глушь», «отдаленнейшее село»!

Трассу, по которой мы шли, пересекала одна улица, вдали змеилась еще одна параллельная ей улица. За ней, по контурам лесопосадки, смутно угадывалась еще одна.