Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным

Предусмотрительность Хорнблауэра, отрядившего две шлюпки для отвлекающего удара, полностью себя оправдала.

VII

Капитан «Лидии», как обычно, гулял утром по шканцам своего корабля. Испанские офицеры, завидев его, сунулись было с церемонными приветствиями, но их оттеснили матросы, негодуя, что какие-то пленники потревожат освященную многими месяцами прогулку.

Хорнблауэру было о чем поразмыслить. И впрямь, за множеством осаждавших его забот некогда было ликовать об одержанной победе, хотя прошлой ночью его фрегат, захватив двухпалубный корабль и не потеряв при этом ни одного человека, совершил беспримерный в обширных анналах британской военно-морской истории подвиг. Думал же он о том, что делать дальше. Устранив «Нативидад», он сделался властелином Южного моря. Он отлично знал, что наземное сообщение сильно затруднено, и вся торговля – можно сказать, вся жизнь – полностью зависит от каботажных перевозок. Теперь же без его ведома не пройдет ни одна лодка. За пятнадцать военных лет он усвоил, что значит власть на море. Теперь, по крайней мере, есть шанс с помощью Альварадо разжечь в Центральной Америке настоящий пожар – испанское правительство еще проклянет день, в который решило связать свою судьбу с Бонапартом.

Хорнблауэр ходил взад и вперед по присыпанной песком палубе. Перед ним открывались и другие возможности. Северо-восточнее от них лежит Акапулько, куда приходит и откуда отправляется ежегодно галеон, везущий на миллион стерлингов сокровищ. Захватив галеон, он в одночасье сделается богат – тогда он купит в Англии поместье, целую деревню, и заживет сквайром, и чтобы селяне приподымали шляпы, когда он будет проезжать мимо в экипаже, – Марии бы это понравилось, хотя Мария в роли знатной дамы будет выглядеть диковато.

Хорнблауэр оторвался от созерцания Марии, пересаженной в деревенскую усадьбу из меблированных комнат в Саутси. На востоке Панама, с перуанским золотом, с жемчужной флотилией, с забеленным золотым алтарем, который не дался в руки Моргану [8] , но достанется ему. Ударить сюда, в средоточие межматериковых сообщений, наиболее благоразумно стратегически, равно как и потенциально наиболее выгодно. Он постарался сосредоточить мысль на Панаме.

На баке рыжеволосый ирландец Салливан взгромоздился со скрипкой на платформу каронады, а вокруг него человек шесть матросов, ударяя в палубу мозолистыми ступнями, энергично наступали на партнеров. Гиней по двадцать на брата, самое меньшее, получат они за трофей, и в воображении они уже тратили эти деньги. Хорнблауэр посмотрел туда, где покачивался на якоре «Нативидад». Его шкафут чернел от команды, согнанной на верхнюю палубу. На старомодном полуюте и шканцах Хорнблауэр видел красные мундиры и кивера морских пехотинцев. Видел он и направленные на шкафут каронады, и матросов с горящими фитилями подле них. Джерард, которого он оставил призмастером на борту «Нативидада», служил в свое время на ливерпульском работорговце. Уж он-то знает, как держать в повиновении полный корабль враждебно настроенных людей, – впрочем, Хорнблауэр, забрав от них офицеров, не ждал с их стороны неприятностей.

8

 Генри Морган (1635–1688) – английский пират, впоследствии губернатор Ямайки, захватил и разграбил Панаму в 1671 г. Жители города успели замазать побелкой и закрасить краской золотой алтарь в церкви Святого Иосифа и таким образом спасти его от пиратов.

Надо еще решить, что делать с «Нативидадом» и особенно с пленными. Нельзя поручить их человеколюбивым милостям Эль-Супремо, да и команда этого не потерпит. Хорнблауэр напряженно думал. Мимо пролетала цепочка пеликанов. Они летели безукоризненным строем, ровнее, чем Ла-Маншский флот на маневрах. Птица-фрегат, величественная, с раздвоенным хвостом, кружила над ними на неподвижных крыльях и, решив, очевидно, что пикировать не стоит, полетела к острову, где усердно промышляли рыбу бакланы. Солнце уже припекало, вода в заливе синела, как море над ней.

Хорнблауэр проклинал солнце, пеликанов и птицу-фрегат, мешавших ему сосредоточиться. Он мрачно прошелся по палубе еще раз пять-шесть. Тут на пути его встал мичман Ниветт и козырнул.

– Что за черт? – рявкнул Хорнблауэр.

– Лодка подходит к борту, сэр. На ней мистер… мистер Эрнандес.

Этого и следовало ожидать.

– Очень хорошо, – сказал Хорнблауэр и спустился на шкафут приветствовать Эрнандеса.

Тот не стал тратить время на поздравления. На службе Эль-Супремо даже латиноамериканцы становились деловиты и немногословны.

– Эль-Супремо желает немедленно видеть вас, капитан, – сказал Эрнандес. – Моя лодка ждет.

– Вот как, – ответил Хорнблауэр.

Он отлично знал, что многих британских капитанов взбесило бы такое бесцеремонное требование. Он подумал, как славно было бы отослать Эрнандеса к Эль-Супремо с предложением самому явиться на корабль, если тот желает видеть капитана. Впрочем, глупо из самолюбия ставить под удар жизненно важные отношения с берегом. Победитель «Нативидада» может сквозь пальцы смотреть на чужую наглость.

Компромисс напрашивался сам собой: заставить Эрнандеса часок-другой подождать и тем утвердить свое достоинство. Но здравый смысл отверг и такую уловку. Хорнблауэр ненавидел компромиссы, а этот (как почти все компромиссы) лишь разозлил бы одну сторону, ничего не принеся другой. Гораздо лучше спрятать гордость в карман и отправиться сейчас же.

– Конечно, – сказал он. – Мои обязанности позволяют мне ненадолго отлучиться.

По крайней мере, на этот раз нет нужды облачаться в парадную форму. Не надо требовать лучшие шелковые чулки и башмаки с пряжками. Захват «Нативидада» будет говорить за него красноречивей, чем любая шпага с золотой рукоятью.

Только отдавая последние приказания Бушу, Хорнблауэр вспомнил, что победа дает ему достаточные основания не пороть заблудших Дженкинса с Пулом и не объявлять выговор Гэлбрейту. Эта мысль помогла развеять депрессию, обычно накатывавшую на него после каждой победы. Эта мысль подбадривала его, когда он садился на низкорослую лошадку, ехал мимо зловонных, сваленных в кучи потрохов, мимо столбов с привязанными к ним мертвецами, к дому Эль-Супремо.

Эль-Супремо восседал на помосте под балдахином так, словно просидел неподвижно четыре дня (казалось – месяц) с их последней встречи.

– Вы исполнили мою волю, капитан? – были его первые слова.

– Этой ночью я захватил «Нативидад», – ответил Хорнблауэр.

– И ваши запасы, насколько я понял, укомплектованы?

– Да.

– Значит, – сказал Эль-Супремо, – вы сделали, что я хотел. Так я говорил с самого начала.

Перед лицом столь безграничной самоуверенности возражать было невозможно.

– Сегодня после полудня, – продолжил Эль-Супремо, – я приступлю к исполнению моих планов по захвату Сан-Сальвадора и человека, который называет себя главнокомандующим Никарагуа.

– Да? – сказал Хорнблауэр.

– Здесь есть некоторые сложности, капитан. Вам, вероятно, известно, что дороги между этим местом и Сан-Сальвадором не так хороши, как дорогам надлежит быть. На одном отрезке тропа состоит из ста двадцати семи ступеней, вырубленных в лаве между двумя расселинами. По ней тяжело пройти мулу, не говоря уже о лошади, а злонамеренная личность, вооруженная ружьем, способна причинить большой ущерб.

– Представляю, – сказал Хорнблауэр.

– Однако, – продолжал Эль-Супремо, – от порта Либертад до Сан-Сальвадора всего лишь десять миль по хорошей дороге. Сегодня после полудня я с пятьюстами людьми на двух кораблях выйду к Либертаду. До него меньше ста миль, и я буду там завтра на заре. Завтра вечером я буду ужинать в Сан-Сальвадоре.

– Кхе-хм, – сказал Хорнблауэр. Он ломал себе голову, как бы получше изложить те затруднения, которые он видел.

– Вы ведь убили очень мало из команды «Нативидада», капитан? – спросил Эль-Супремо, вплотную подходя к одному из тревоживших Хорнблауэра вопросов.

– Одиннадцать убитых, – сказал Хорнблауэр, – и восемнадцать раненых, из которых четверо, скорее всего, не выживут.

– Значит, осталось достаточно, чтобы управлять судном?

– Вполне, сеньор, если…

– Это мне и нужно. Кстати, капитан, простые смертные, обращаясь ко мне, не употребляют слово «сеньор». Оно недостаточно почтительно. Я Эль-Супремо.