Капитан идет по следу

Во дворе, около веранды, стоял серый «Москвич». Одно из колес было снято, и возле него на корточках сидела девушка в пижамных брюках и майке.

— Здравствуйте, Вера Васильевна, — устало произнес Куглянт, подавая руку, — чинитесь?

— Угу! — сверкнула зубами девушка и насмешливо сощурилась. — Помочь хотите?

— Отчего не помочь.

Ловкими быстрыми движениями заклеивая порез на камере, Куглянт спросил Ремизову:

— Папа дома?

Вера Васильевна рассеянно потерла нос, от чего он сейчас же стал сине-черным.

— Папа в командировке. Со второго июня. Не то рожь сеет, не то картошку убирает. Руководит.

Накачав камеру, Куглянт покатил колесо к машине. Смолин бросил быстрый взгляд на оттиск. На следе было видно совершенно отчетливо: в протекторе не хватает куска резины, рисунок возле повреждения сильно потерт.

Это была та машина, которая прошла под окнами Агулина в ночь со второго на третье июня.

Куглянт тоже увидел это, привинчивая колесо.

— Мужчинам надобен магарыч? — справилась Вера Васильевна и понимающе взглянула на гостей нагловатыми зелеными глазами.

Все прошли на веранду.

Тут только девушка, вероятно, сообразила, что надо спросить у людей, зачем они пришли.

— Мы хотели бы узнать, — сухо отозвался Смолин, — где вы катались в ночь со второго на третье июня?

Бывают люди, которые умеют глубоко прятать свои чувства. Даже в минуты сильных душевных потрясений они говорят с завидным внешним спокойствием, шутят, или, напротив, молчат с безразличным видом.

Но есть и такие — это обычно люди, не встречавшие в жизни серьезных препятствий, которых первое, даже незначительное потрясение совершенно преображает и выбивает из седла.

Это и случилось с Верой Васильевной. Взглянув на Смолина, она вдруг сильно побледнела, глаза ее почти побелели от страха, и она стала похожа на маленькую глупую напрокудившую девчонку.

— Вы не ответили мне на вопрос, — напомнил Смолин.

— Боже мой! Боже мой! Если узнает отец! — испуганно заговорила Вера Васильевна. — Ведь мы, кажется, убили его!

— Кого?

— Человека этого, в поселке!

— Расскажите обо всем по порядку, — потребовал Смолин, еще не решив, записывать ему или нет показания Ремизовой.

Девушка отрывочно и бестолково рассказала, что в ночь со второго на третье июня она отвезла отца на вокзал к поезду, отходившему в полночь. Мать в это время ила на даче.

С вокзала Вера проехала к друзьям и предложила им покататься за городом.

Захватив подругу и двух товарищей, она погнала машину через поселок в лес. По пути они захватили в вокзальном ресторане несколько бутылок вина.

Короче говоря, все опьянели и, примерно, в час направились домой.

Вера Васильевна чувствовала, что машина плохо слушается ее, но продолжала ехать на большой скорости. В поселке «Москвич» то и дело задевал за кусты по бокам дороги, заезжал на тротуары; глох мотор.

На одной из глухих улиц поселка, когда она сильно выжала акселератор, в лучах фар вдруг метнулся длинный несуразный человек с чемоданом.

Вера Васильевна резко крутнула баранку руля и, сразу отрезвев, не оглядываясь, помчалась в город.

Теперь, вероятно, Куглянт и капитан приехали, чтобы увезти ее в милицию.

Смолин слушал девушку рассеянно. Узнав в самом начале, что она отвезла отца на вокзал к двенадцатичасовому поезду, капитан усмехнулся про себя: девчонка не могла иметь отношения к убийству, — оно случилось около 11 часов. Но теперь, услышав о человеке с чемоданом, Смолин насторожился.

Он принялся было расспрашивать Ремизову о приметах этого человека, но Вера Васильевна только махнула рукой:

— Пьяна я была.

Перед тем, как проститься с Ремизовой, Александр Романович написал короткую записку Анчугову. Капитан просил Ивана Сергеевича срочно связаться с районом, куда уехал Ремизов, и узнать у него, где находился «Москвич» до полночи второго июня.

Машина автоинспекции довезла Смолина до народного суда. Капитан передал записку шоферу и попросил немедля завезти ее Анчугову.

В суде Смолина интересовали приостановленные производством дела. Возможно, удастся отыскать среди них такое, которое так или иначе наведет на следы преступника. Такие случаи встречались изредка в практике сыска.

До конца рабочего дня оставалось около часа, и Смолину не удалось найти ничего путного. Решив наведаться сюда утром, капитан поехал домой.

Утром, прежде чем отправиться в суд, Смолин позвонил Анчугову. Тот уже успел поговорить с отцом Веры Васильевны по телефону. Ремизов сообщил, что «Москвич» весь день находился в гараже под замком. Ключ хозяин никому не отдавал.

В половине двенадцатого дочь вывела машину из гаража и довезла его, Ремизова, до вокзала. Оттуда она, конечно, вернулась домой.

Четвертая версия тоже оказалась беспочвенной. Надо было искать новые следы.

Смолин пробыл в суде до вечера. Он просмотрел десятки приостановленных дел и грустно думал о том, что в жизни неправомерно большое место занимают случайности.

Только вот эта тощая папка, дело № 247, имела может быть, отношение к той работе, которой занимался сейчас капитан.

В папке были подшиты несколько бумажек. Одна из них была заявлением покойного Агулина. Часовой мастер сообщал: у него похищены часы «Звезда» и указывал, что подозревает в краже С. Мятлика с улицы Новой, дом 43.

На чем основаны подозрения, Агулин не сообщал.

Мятлик, вызванный к следователю, как говорилось в протоколе допроса, решительно отвергал свою вину.

Не было ничего удивительного в том, что суд не дал хода этому делу.

Смолин еще просматривал очередные дела, когда его пригласили к телефону. Звонил следователь Гайда из прокуратуры.

— Тут Сивриков у меня вот… за дверью сидит… — как всегда, отрывочно и не очень складно объяснял Гайда. — Из тюрьмы привезли. Заявил, что он-де Агулина убил. Врет, небось, шельма… Да, врет… Но поговорить надо. Не мешает.

По дороге в прокуратуру Смолин расстроенно говорил себе, что в его работе усилия, затраченные на сыск, нередко прямо противоположны успеху, и что с этим, вероятно, надо мириться, как с издержками профессии. А вдруг этот Сивриков сказал правду? Какая тогда цена ему, сыщику с многолетним опытом? Впрочем, едва ли есть на земле профессии без неприятностей. Смолин вошел к Гайде, стараясь скрыть свое раздражение, но Михаил Иванович, бросив взгляд на капитана, дружески пожал плечами: