Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень

35

Когда в небе нет ни облачка и кажется, что солнце остановилось в зените, не решаясь начать спуск вниз, морской горизонт затягивается жемчужно–палевой дымкой и будто слегка дрожит. Если долго смотреть на него, привидятся корабли с необычным рангоутом, неведомые птицы, летающие звери и еще бог знает что. Это физико–оптический фокус — рефракция преломленных в перегретом воздухе солнечных лучей, отраженных от поверхности моря.

Я разглядываю эти картины с такой увлеченностью, что порой забываю обо всем. Я говорю «порой» потому, что мысль о море и его судьбе не покидает меня с тех пор, как я получил у Скибы моторку и стал носиться с Данилычем по бухтам и лиманам. Проблема зостеры и других морских цветковых растений все больше и больше теряет в моих глазах актуальность: она кажется частной задачей, которую можно решать попутно. А море и рыба — главные задачи. О море и рыбе говорят рыбаки, женщины и даже дети. Мы с Данилычем не начинаем дня без разговора о море и рыбе, да и спать не ложимся без этого. Как же забыться тут? И сейчас я гляжу на затянутый дымкой горизонт, на полированную воду и, ощущая ее тепло босыми ногами, ощущая прикосновение крошечных, не больше швейной иглы рыбок, вижу мысленным взором большую жизнь на море. Я верю в то, что пройдет немного времени — и Азовское море возродится. Не само, конечно, — человек возродит его. Задача эта нелегкая. Важно, чтобы судьбу моря не доверяли тем, кто не любит его, не понимает и по–настоящему не ценит. Проблема моря не арифметическая задача, хотя без арифметики здесь не обойтись. Но бухгалтеры и статистики не должны больше решать судьбу моря. Она слишком сложна, эта судьба, и решать ее должны ученые и рыбаки.

В тот вечер, когда я впервые увидел в сумерках Галинку, мы с капитаном Беловым долго сидели на опрокинутой вверх килем калабушке. С моря тянуло прохладой. Волны задиристо, с шумом подскакивали почти к ногам, норовя накрыть нас. К нам подошли рыбаки — соседи капитана Белова, им тоже не сиделось дома. Капитан Белов познакомил нас. Разговор затеялся сам собой, и, конечно, о море, о том, что «нет настоящей рыбы» и «шо думает Москва за наше море».

Этот разговор, затянувшийся чуть ли не до полуночи, происходил две недели тому назад, а я ясно слышу сейчас голоса рыбаков, обеспокоенных судьбой своего моря. Легко доступное для промысловых судов, оно не раз попадало в жадные руки добытчиков.

Хищная добыча рыбы с 1803 по 1910 год привела к колоссальному упадку рыбных запасов: если в 1893 году было выловлено 88,6 тысячи тонн, то в 1910 — всего лишь 34,4 тысячи тонн. Море отдыхало лишь во время первой империалистической войны и затем в период гражданской. Промысловые организации разумно эксплуатировали его богатства до тридцатых годов. Они прислушивались к советам ученых и не очень «озорничали»: не вылавливали молодь красной рыбы, не пускали в дело сетей с мелкой ячеей да с присказкой: «Ловись рыбка большая и маленькая». И вдруг наступил момент и для таких сетей.

У рыбаков сердце обливалось кровью, когда они набивали бочонки тонкой, как нитка, крошечной молодью красной рыбы и частика. Но и это не обеспечивало выполнения бог знает каким воображением созданных: рьяными планировщиками промысловых «планов». Министерство рыбной промышленности «спустило директиву» ловить малька хамсы — «нитку» и малька тюльки. Для вылова этой «рыбы» пошли в ход ставные хамсово–тюлечные невода с ячеей в шесть миллиметров. Через такую сеть может проскочить только… планктон.

В течение девяти лет, с 1945 по 1954 год, их было расставлено в Азовском море 1950 штук.

В сети попадали не только тюлька и хамса, а и мальки частика и красной рыбы. Боже, сколько же рыбы было сгублено за эти годы!

Урожай в саду снимают осенью, когда яблони сгибаются от тяжести налитых соком плодов. Никогда ни одному садовнику не приходила идея трясти яблоки сразу же после цветения, когда на них только–только начинали завязываться крошечные яблочата. А почему же это делалось на море? Во имя чего?

Каждый год из Керчи в Москву шли данные о состоянии моря и прогноз на вылов рыбы. Прогноз составлялся учеными Азово—Черноморского научно–исследовательского института морского рыбного хозяйства и океанографии на основании наблюдений за жизнью моря. Что же делали с этими прогнозами в министерстве?

В 1955 году Керченский институт сообщил министерству, что в течение года можно выловить 150 тысяч центнеров бычка. Министерство дало задание добыть 240 тысяч центнеров. Бычка ловят сетями–драгами, или, как говорят здесь, «драчками». Этими сетями можно вычерпать все азовское стадо бычков. А что же будет дальше? Задумывались ли над этим когда–нибудь люди, которые «спускали» планы, основанные не на действительном положении, а на чистой бухгалтерии?

Что же делать? Как восполнить запасы красной рыбы (севрюги, белуги, осетра) и частика (судака, леща)?

Я смотрю на море, и мне становится немного грустно от этих мыслей, которые невольно возникают, когда на теплой отмели появляются косячки сеголеток, когда море со вздохом набегает на янтарные пески косы. Это вздох больного. Да, Азовское море — трудный больной. Удастся ли и мне сделать хоть что–нибудь для него? Я начал с того, с чего начинает любой врач: с изучения «истории болезни».

Задача эта нелегкая. Но кто сказал, что нужно решать только легкие задачи?

Конечно, лучшей и самой эффективной мерой было бы полное запрещение на несколько лет лова красной рыбы и частика. Но это крайняя мера, которая немедленно отзовется на десятках тысяч рыбаков и их семей, на рынках Ростова, Таганрога, Керчи, Жданова, Осипенко, Ветрянска, Геническа, Ейска, Краснодара, Мелитополя и десятков селений и станиц. Тысячи людей останутся без работы, без средств к существованию. Закроются десятки рыбозаводов, моторно–рыболовных станций, встанут на прикол сотни судов — сейнеров, малых тральщиков, баркасов, фелюг, калабух… Их команды, как говорят моряки, «сядут на декохт»…

Что же делать? Этот вопрос беспокоит всех — от специалистов до простых потребителей, которым нет дела, почему да отчего в море пропали сельдь, чебак, сула, кефаль. Они просто хотят знать, почему на рынках мало рыбы. Где знаменитая керченская селедка и донской пузанок? Где сочная, прозрачная от собственного жира селява (шемая)? Где рыбец? Белуга где?

Можем ли мы, чья жизнь тесно переплетена с жизнью моря, дать ответ на эти вопросы?

Конечно, можем! Больше того, должны!

Чем дальше мы с Данилычем двигаемся по водному зеркалу моря, тем становится виднее, что морем, в сущности, серьезно никто не занимается. Оно запущено. Много гнилостных растений и просто мусора и промышленных отбросов сваливается в море. А дельты рек настолько густо затянуты зарослями, что они стали фильтрами питательных веществ (например, детрита), поступающих из рек в море. Каждый день мои тетради заполняются новыми записями, в моторке стоит батарея бутылок и банок с пробами, в жестяной коробке несколько катушек отснятой фотопленки.

Данилыч с усмешкой смотрел на мою возню с банками и бутылками и прозвал все научное оборудование «магазином». Но после того как я рассказал ему, какой «товар» нужен мне для моего «магазина» и для чего вся эта затея, стал не только помогать мне, по и относиться к моему делу с большим уважением. Скоро он сам довольно свободно разъяснял рыбакам цели нашей экспедиции и с видом знатока говорил о расчистке и оздоровлении нерестилищ, мест для откорма молоди и нагула половозрелой рыбы, о гидрологическом обмене и режиме моря и о запрещении ставных мелкоячеистых неводов.