Капитан Поль

— Да, знаю.

— Его без чувств перенесли потом в спальню…

— Это не моя вина. Я говорил с вашей матерью, а он услышал, — сказал Поль.

— Вы все понимаете, Поль, поскольку, наверное, слышали из кабинета весь наш разговор и знаете, что бедный мой отец узнал меня. Я, видя, что с ним произошло, не могла совладать с беспокойством и пошла в его комнату, не побоявшись гнева матери, чтобы еще хоть раз увидеть его, дорогого мне человека. Дверь была заперта, и я потихоньку постучалась. Он, видно, в это время пришел в себя, потому что спросил слабым голосом: «Кто там?»

— А где же была ваша мать? — спросил Поль.

— Мать? Она ушла и заперла его как ребенка. Я сказала ему, что это я, дочь его, Маргарита. Он узнал мой голос и велел мне пройти по потайной лестнице, ведущей через маленький кабинет в его комнату. Через минуту я стояла уже на коленях у его постели и он благословлял меня. Да, он дал мне свое предсмертное родительское благословение… О, теперь я надеюсь, что и Бог благословит меня.

— Да, будь спокойна, Бог тебя простит, — сказал Поль. — Плачь об отце, дитя мое, но о себе плакать нечего. Ты спасена.

— О, вы еще не слыхали самого главного, Поль! Выслушайте меня! Выслушайте!

— Говори!

— Я стояла на коленях, целовала его руки… Вдруг я услышала, что мать поднимается по лестнице: я узнала ее голос. Отец тоже узнал его, потому что быстро обнял меня в последний раз и сделал знак уйти. Я повиновалась, но была очень растеряна, взволнована, и, вместо того чтобы выйти на потайную лестницу, попала в другой кабинет, без света и без выхода. Я ощупала стены и убедилась, что выйти мне невозможно. В это время кто-то вошел в комнату отца. Я замерла и боялась даже перевести дыхание. Это была мать со священником. Уверяю вас, Поль, она была бледнее умирающего.

— Боже мой, Боже мой! — прошептал Поль.

— Священник сел у изголовья, — продолжала Маргарита, все более испуганно прижимаясь к Полю, — матушка стояла в ногах. Понимаете? Я оказалась лицом к лицу с этим мрачным зрелищем и не могла бежать!.. Дочь вынуждена была слушать исповедь своего отца! Разве это не ужасно, скажите? Я упала на колени, закрыла глаза, чтобы не видеть, молилась, чтобы не слышать, и все-таки против воли… о, клянусь вам, Поль, против воли!.. Я видела, слышала… и то, что я видела и слышала, никогда не изгладится из моей памяти! Я видела, как отец, взволнованный своими воспоминаниями, со смертельно бледным лицом, лихорадочно приподнялся на постели. Я слышала… как он говорил о дуэли… о неверности своей жены!.. Об убийстве!.. И при каждом слове матушка становилась все бледнее и бледнее и наконец закричала, чтобы заглушить его слова: «Не верьте ему, святой отец!.. Он лжет! Вернее, он безумный… помешанный… Не верьте ему!..» Поль, это было ужасное, святотатственное, кощунственное зрелище! Мне стало плохо, и я потеряла сознание…

— Свершился суд небесный! — воскликнул Поль.

— Не знаю, сколько времени пробыла я без чувств, — продолжала свой рассказ Маргарита, — но, когда пришла в себя, в комнате было уже тихо как в склепе. Матушка и священник ушли, а возле постели отца горели две свечи. Я открыла пошире дверь и посмотрела на постель: она вся оказалась накрыта покрывалом, под которым, вытянувшись, лежал мой отец. Я поняла, что все кончено! От ужаса я не смела шевельнуться и в то же время страстно хотела приподнять покрывало, чтобы в последний раз поцеловать несчастного моего отца, пока его не положили еще в гроб. И все-таки страх победил! Леденящий, непобедимый, смертельный ужас заставил меня броситься из комнаты. Не помню, как спустилась по лестнице: ступенек я не видела, потом куда-то бежала по залам, по галереям и наконец по свежести воздуха поняла, что я уже в парке. Я бежала как безумная! Я помнила, как вы сказали, что должны быть здесь. Какой-то инстинкт… сама не понимаю, что это такое… что-то влекло меня в эту сторону. Казалось, за мной гонятся тени и привидения. На повороте одной аллеи… не знаю, в самом деле это было или только мне так показалось… я увидела матушку… всю в черном… Она шла бесшумно, как призрак. О, тут… страх дал мне крылья! Потом я почувствовала, что силы меня оставляют, и стала кричать. Я сделала еще несколько шагов и упала возле этих дверей… Знаете, я бы умерла, если б они не отворились, в таком я была смятении. Мне все казалось… Тсс! — сказала она вдруг шепотом. — Вы слышите?

— Да, да, — ответил Поль, задувая лампу, — кто-то идет; я тоже слышу.

— Посмотрите, посмотрите, — продолжала Маргарита, прячась за занавесом и закрывая им Поля. — Посмотрите… я не ошиблась. Это она!

Дверь отворилась; маркиза, вся в черном, бледная как тень, медленно вошла, прикрыла за собой дверь, заперла ее на ключ и, не видя ни Поля, ни Маргариты, прошла во вторую комнату, где лежал Ашар. Она подошла к его постели, как перед этим к постели мужа, только священника с ней не было.

— Кто там? — спросил Ашар, открывая одну сторону полога.

— Я, — ответила маркиза, отдергивая другую половину.

— Вы, сударыня? — воскликнул старик с ужасом. — Зачем вы пришли к постели умирающего?

— Предложить тебе договор.

— Чтобы погубить мою душу, не так ли?

— Напротив, чтобы спасти ее, Ашар, — продолжала она, нагнувшись к умирающему, — тебе уже ничего не нужно на этом свете, кроме духовника.

— Да, но вы не прислали мне вашего священника…

— Через пять минут он будет здесь… если только ты сам захочешь.

— Прошу вас, — пошлите за ним! — сказал старик умоляюще. — Но не теряйте времени… поспешите!..

— Но… если я примирю тебя с Небом, — продолжала маркиза, — согласен ли ты за это успокоить меня на земле?

— Что же я могу для вас сделать? — проговорил умирающий, закрывая глаза, чтобы не видеть эту женщину, чей взгляд леденил кровь в его жилах.

— Тебе нужен только духовник, чтобы спокойно умереть, а мне… ты знаешь сам, что мне нужно, чтоб я могла жить спокойно.

— Так вы хотите погубить мою душу клятвопреступлением?..

— Напротив, я хочу спасти ее прощением.

— Прощение?.. Я его уже получил.

— От кого же?..

— От того, кто один на свете мог простить меня.

— Значит, Морле спустился с неба? — спросила маркиза; ирония в ее тоне смешивалась со страхом.

— Нет, — ответил старик, — но вы забыли, сударыня, что у него остался сын.

— Так ты тоже его видел? — воскликнула маркиза.

— Да, — подтвердил Ашар.

— И ты все сказал ему?

— Все!

— А бумаги о его рождении? — тревожно спросила маркиза.

— Маркиз был еще жив. Бумаги здесь.

— Ашар, — воскликнула маркиза, бросившись на колени у постели. — Ашар, сжалься надо мной!

— Вы передо мной на коленях, сударыня!

— Да, старик, да! Я перед тобой на коленях прошу, умоляю тебя! В твоих руках честь одной из древнейших фамилий Франции, вся моя прошедшая, вся оставшаяся моя жизнь!.. Эти бумаги!.. Моя душа, мое сердце, а главное — мое имя, имя моих предков, имя моих детей! А ты ведь знаешь, что я вытерпела, лишь бы не было пятна на этом имени! Неужели ты думаешь, что я не женщина, что мое сердце никогда не испытывало чувств возлюбленной, супруги и матери? Но я долго боролась с ними и, наконец, заглушила их — все, одно за другим! Я на двадцать лет моложе тебя, старик; мне еще долго жить, а ты уже умираешь. Но посмотри на мои волосы: они белее твоих.

— Что она говорит? — прошептала Маргарита, отодвинув штору так, чтобы можно было видеть, что делается в другой комнате. — О Боже мой!

— Слушай, слушай, дитя мое! — сказал Поль. — Господь хочет, чтобы все раскрылось таким образом!..

— Да, да — шептал тем временем Ашар, — да, вы всегда сомневались в милосердии Господа, вы забыли, что он простил блудницу…

— Да, но, пока они не встретили Христа, люди хотели побить ее каменьями!.. Двадцать поколений уважали наше имя и почитали мою семью; а если б они узнали то, что, благодарение Богу, до сих пор мне удалось утаить от них… это имя покрылось бы позором и люди стали бы презирать и стыдиться его!.. Бог… да, я столько страдала, что он простит меня; но люди… люди неумолимы: они не прощают! Да притом, разве я одна подвергнусь их оскорблениям? Разве не стоят по обе стороны моего креста двое детей? А есть еще старший!.. Я знаю, он тоже мое дитя, как Эмманюель и Маргарита! Но разве я имею право сказать им, что он их брат? Ты забываешь, что в глазах закона он сын маркиза д’Оре, притом старший в семье, и, чтобы присвоить себе и титул и богатство, ему стоит только объявить свое имя. И тогда что же останется Эмманюелю — мальтийский крест? А Маргарите — монастырь?