Капитан Поль

Маркиза прислушивалась к стуку кареты, пока можно было его слышать, и следила глазами за шлюпкой, пока ее можно было видеть. Когда звук рассеялся в пространстве, а шлюпка исчезла во мраке ночи, она обернулась к Полю, подняла глаза к небу и, понимая, что наступает час, когда тот, кто был ей поддержкой, тоже должен ее покинуть, сказала:

— Да благословит Господь, как я благословляю, любящего сына — он дольше всех оставался с матерью!

Собрав все силы, она в последний раз обняла Поля; он встал перед ней на колени. Вырвавшись из его объятий, маркиза пошла в замок.

На другой день утром жители Пор-Луи напрасно искали глазами фрегат, что уже две недели стоял на внешнем рейде Лорьяна. Как и в первый раз, фрегат исчез внезапно, и никто не знал, зачем он приходил и куда ушел.

ЭПИЛОГ

Прошло пять лет с тех пор, как завершились описанные нами события. Независимость Соединенных Штатов была признана, и Нью-Йорк, последний укрепленный город, который занимали англичане, был освобожден. Гром пушек, раздававшийся и в Индийском океане, и в Мексиканском заливе, затих. На торжественном заседании Конгресса 28 декабря 1782 года Вашингтон сложил с себя звание главнокомандующего и уехал в свое поместье Маунт-Вернон, получив от соотечественников в награду позволение бесплатно получать и отправлять по почте свои письма.

Спокойствие, которым начинала наслаждаться Америка, распространилось и на принадлежавшие французам Антильские острова, также принимавшие участие в войне и потому не раз вынужденные защищаться от нападения англичан. Из числа этих островов чаще всего опасность угрожала Гваделупе, потому что она и в военном, и в коммерческом отношении была важнее других, но благодаря бдительности нового губернатора англичанам ни разу не удалось высадиться на ней, и Франции не пришлось пережить в этом важном владении сколько-нибудь серьезных происшествий. В начале 1784 года остров еще сохранял — больше по привычке, чем по необходимости, — остатки своего воинственного облика, однако там повсеместно возобновилось уже возделывание различных земледельческих культур, составляющих богатство этих мест.

А теперь приглашаем наших читателей оказать нам последнюю любезность — перенестись вместе с нами за Атлантический океан, высадиться в портовом городе Бас-Тер, пройти среди бьющих с обеих сторон фонтанов по одной из улиц, поднимающихся к аллее Шан-д’Арбо; пройдя в прохладной тени тамариндов примерно треть ее длины, мы свернем влево на неширокую дорогу, ведущую к воротам сада, из верхней точки которого виден весь город.

Здесь мы предлагаем читателям подышать немного вечерним бризом, таким приятным в мае, и вместе с нами взглянуть на роскошную тропическую природу.

Если встать, как мы, спиной к лесистым вулканическим горам, делящим западную часть острова на два склона, над которыми возвышаются увенчанные султанами дыма и искр два прокаленных пика Суфриера, то у наших ног, защищенный холмами Бельвю, Мон-Дезир, Бо-Солей, Эсперанс и Сен-Шарль, раскинется город, живописно спускающийся к морю, волны которого искрятся в последних солнечных лучах и омывают его стены; на горизонте — огромное ясное зеркало океана; справа и слева от нас — самые прекрасные и богатые плантации острова. Здесь растут кофейные деревья — уроженцы Аравии, с узловатыми гибкими ветвями и продолговатыми темно-зелеными листьями волнообразной заостренной формы, прячущими в своих пазухах букеты снежно-белых цветов; кусты хлопчатника покрывают зеленым ковром излюбленную ими сухую каменистую землю, а среди них, подобно огромным муравьям, движутся негры, срезая бесчисленные лишние побеги: их должно остаться два-три. А в спокойных, защищенных местах, на тучных и плодородных почвах растут завезенные на Антильские острова евреем Вениамином Дакоста деревья какао; у них стройные стволы, пористые ветви, покрытые рыжеватой корой, с попеременно сидящими продолговатыми копьевидными листьями; некоторые из этих листьев — это будущие побеги — кажутся нежно-розовыми цветами, контрастирующими с длинным, изогнутым желтоватым плодом, под тяжестью которого сгибаются ветки. Целые поля заняты растением, обнаруженным на острове Тобаго и впервые привезенным во Францию послом Франциска II как подарок Екатерине Медичи, откуда пошло его имя — «трава королевы». Это, впрочем, не помешало ему, как многим популярным вещам, вначале быть запрещенным и изгнанным в Европе и в Азии, обеими силами, поделившими между собой мир; его запрещали великий князь Московии Михаил Федорович, турецкий султан Мурад IV и персидский император, его изгонял Урбан VIII. То тут, то там, стремительно вырастая из единственного побега и на сорок — пятьдесят футов возвышаясь над окружающими его травами, растет райское дерево — банан; его овальные листья в семь — восемь футов длиной, украшенные поперечными жилками, как перевязь лентами, по библейскому преданию, послужили первыми одеждами первой женщине. И наконец, возвышаясь над всем, вырисовывались на фоне небесной лазури или сине-зеленых вод океана (смотря по тому, где они выросли — на горном гребне или на морском берегу) кокосовые и масличные пальмы — два гиганта Антильских островов, добрые и щедрые, как всё, что обладает силой.

Итак, вообразим себе эти чудесные берега, прорезанные семьюдесятью реками, которые текут в руслах восьмидесятифутовой глубины; эти горы, днем озаренные тропическим солнцем, а ночью — вулканом Суфриер; эту не знающую перерывов растительность, когда на смену падающим листьям тут же вырастают новые; наконец, такое целебное солнце и такой чистый воздух, что, несмотря на предпринятые человеком, этим вечным врагом самого себя, попытки завезти змей с Мартиники и Сент-Люсии, они не смогли здесь ни жить, ни размножаться, — и мы поймем, каким счастьем после испытанных в Европе страданий должны наслаждаться, живя пять лет в этом земном раю, Анатоль де Люзиньян и Маргарита д’Оре, ставшие, как помнят наши читатели, одними из основных персонажей драмы, о которой мы недавно рассказывали.

Мы увидим знакомую нам семью молодого губернатора; за эти годы в ней прибавилась еще дочь. Отец, мать и двое детей сидят в беседке, обвитой виноградной лозой. Читатели, конечно, сразу узнают в них Люзиньяна и Маргариту, а детей их мы рекомендуем: это Эктор и маленькая Бланш. С первого взгляда видно, что семейство живет счастливо и в совершенном согласии.

На смену жизни, волнуемой страстями, на смену борьбе естественного права против власти закона, на смену череде сцен, в которых все земные печали человека, от рождения до смерти, должны были сыграть свою роль, пришла жизнь тихая и ясная: каждый день проходил спокойно, и единственным облачком было смутное беспокойство об отсутствующих, сжимающее иногда сердце дурными предчувствиями. По временам они находили в газетах или получали с приходящих судов известия о своем спасителе. Они знали о его победах, слышали, что он стал командиром небольшой эскадры и разорил английские поселения на Акадийском берегу, за что был произведен в коммодоры. Моряки рассказали о том, как он встретился с фрегатами «Серапис» и «Графиня Скарборо» и, сразившись с ними бок о бок — бой длился без малого четыре часа, — наконец принудил оба фрегата сдаться. В 1781 году Конгресс публично благодарил его за услуги, оказанные американскому народу в борьбе за независимость, приказал выбить в его честь золотую медаль и назначил, как храбрейшего из американских моряков, командиром фрегата «Америка», названного так потому, что это был прекраснейший из всех американских кораблей. Однако вскоре этот превосходный фрегат был предложен Конгрессом французскому королю взамен корабля «Великолепный», погибшего в Бостоне. Поль Джонс отвел его в Гавр и перешел во флот графа де Водрёя, который готовился отплыть в экспедицию против Ямайки. Последняя весть чрезвычайно обрадовала Люзиньяна и Маргариту, потому что благодаря такому стечению обстоятельств их брат мог оказаться так близко от них, что его можно было бы увидеть. Однако мир, как мы говорили, был заключен, и они уже ничего больше не слышали об отважном капитане.

Вечером того дня, в который мы перенесли наших читателей с неприветливых берегов Бретани на цветущие берега Гваделупы, молодая семья, как мы уже видели, сидела в саду и любовалась великолепной картиной: город в ней составлял первый план, а океан, усеянный островами, — дивную даль. Маргарита быстро привыкла к непринужденности креольской жизни и, поскольку душа ее была теперь покойна и счастлива, предоставила свое тело, по-прежнему бледное, хрупкое и грациозное, как дикая лилия, сладострастному far niente [6] , делающему в колониях восприятие внешних впечатлений подобием полусна, когда события кажутся грезами. Лежа с дочерью в перуанском гамаке, сплетенном из шелковистых волокон алоэ и расшитом яркими перьями редчайших тропических птиц, раскачиваемая мягкими и ровными движениями сына, держа руку в руках Люзиньяна и устремив рассеянный взгляд в бескрайнее пространство, она чувствовала, как в нее, в ее душу, в ее чувства проникают все блаженство, обещаемое небом, и все радости, какие может предоставить земля. В это время, как будто всё стремилось дополнить волшебную картину, что созерцала она ежевечерне, находя ее с каждым разом все прекраснее, какой-то корабль, подобный царю океана, обогнул мыс Труа-Пуант и плавно заскользил по синей глади воды, словно лебедь по озеру.

6

Ничегонеделание (ит.).

Маргарита первая заметила его и, не меняя позы, потому что в этом знойном климате всякое движение кажется утомительным, сделала Люзиньяну знак головой. Он повернулся в ту сторону, куда она показала, и тоже стал молча следить взглядом за легким и быстрым ходом корабля. По мере того как судно приближалось, из массы парусов, походившей вначале на белое облако на горизонте, начали выделяться тонкие и изящные детали оснастки корабля. Люзиньян и Маргарита стали различать на четверти его флага с белыми и красными полосами звезды Америки, выделяющиеся на лазурном поле и количеством равные числу соединенных штатов. У обоих мелькнула одна и та же мысль, и они радостно переглянулись — может быть, что-нибудь станет известно о Поле! Люзиньян тотчас приказал негру сходить за подзорной трубой, и не успел еще слуга вернуться, как сердца Маргариты и Люзиньяна затрепетали от другой, еще более радостной мысли: обоим показалось, что этот фрегат — их старый знакомый. Однако людям непривычным издали очень трудно рассмотреть подробности, по которым опытный глаз моряка отличает один корабль от другого, и они не смели еще верить, ибо в их надежде было больше инстинктивного предчувствия, чем подлинной уверенности. Наконец негр принес трубу. Люзиньян глянул в нее, вскрикнул от восторга и передал инструмент Маргарите: он узнал на носу фрегата статую работы Гийома Кусту. «Индианка» на всех парусах шла к Бас-Теру.

Люзиньян поднял Маргариту из гамака и поставил на землю; первым их порывом было бежать к порту, но тут обоим пришло в голову, что на «Индианке» (Поль покинул ее пять лет назад, поскольку звание коммодора давало ему право командовать более крупным кораблем) может теперь быть другой капитан. Они остановились; сердца их взволнованно бились, а ноги подкашивались. Между тем Эктор подобрал брошенную подзорную трубу и, подражая своим родителям, навел ее на корабль.

— Отец, посмотри, — воскликнул он, — на палубе стоит офицер в черном мундире, вышитом золотом, точно как дядя Поль на портрете!

Люзиньян выхватил трубу из рук сына, посмотрел несколько секунд и передал Маргарите; она тоже взглянула, и труба выпала из ее рук. Они бросились друг другу в объятия: оба узнали молодого капитана, который, направляясь к друзьям, надел тот костюм, что был ему, как мы говорили, наиболее привычен. В это время фрегат проходил мимо форта и отсалютовал тремя выстрелами. Форт ответил тем же.

Убедившись, что «Индианкой» действительно командует их брат и друг, Люзиньян и Маргарита побежали к рейду, взяв с собой Эктора, а маленькую Бланш оставив на попечение служанки. Поль тоже увидел их, когда они выбегали из сада, и велел спустить ял. Благодаря усилиям десяти крепких гребцов он быстро перелетел пространство между фрегатом и берегом, и капитан выскочил на мол в ту самую минуту, как Люзиньян и Маргарита прибежали в гавань. Очень сильные чувства находят выход обычно не в словах, а в слезах, поэтому радость походила на горе: все прослезились, даже ребенок, плакавший потому, что плакали взрослые.