Капитаны

– Я хочу увидеть сильнейшего воина! – капризно шипит он. Кaта едва успевает среагировать, как полог, закрывавший бричку, вдруг распахивается и тонкое запястье упёртого дитя перехватывает крепкая забинтованная ладонь.

– Лейтенант права, у вас будут большие проблемы, если не слезете с повозки сейчас же, – хмуро возвещает Аккерман, выныривая из лазаретной темноты. Оба парня испуганно дергаются, чуть не сваливаясь вниз, но капитан тянет одного за запястье, а старшего хватает второй рукой за грудки. – Чем скорее, тем лучше…

– К-капитан… – старший мальчишка начинает говорить запинаясь, а младший лишь удивлённо распахивает рот и хлопает ресницами, во все глаза рассматривая всё: бинты на груди, что видны через разрез рубахи, свежий шрам над бровью и горящие холодом голубо-серые радужки, играющие твёрдым прищуром. – Капитан Леви?..

– Он самый. Вас как зовут? – голос Аккермана звучит строго, но Кaта вдруг украдкой улыбается. Эта строгость очень деланная: любой человек, действительно знающий Леви, наверняка бы вычленил наигранность.

– Я Лори, – сипло отзывается старший. – А это Келл, мой брат…

– Чудно. Ну, вот он я. Насмотрелись? – мальчишки запальчиво кивают, преисполненные восторгом. – А теперь, Лори и Келл, уносите ноги, пока за вами не явились. Подобный проступок - не детские игры, так что не доставляйте родителям лишних хлопот.

Лори переглядывается с братом: младший обиженно дуется, видимо, ожидая более радушный приём, а, быть может, целую торжественную церемонию. Однако через миг мальцы следуют совету и спрыгивают. На дороге поднимаются клубы пыли. Старший вскакивает первым, и, быстро сжав руку в кулак, ударяет в грудь, над сердцем, отдавая честь.

– Я хочу вступить в разведку и служить Человечеству, как вы! – громко заявляет он, теперь уже без запинок. Младший пытается провернуть тот же трюк, но из-за спешки лишь больше елозит по земле.

Катрина с грустью смотрит, как силуэты мальчишек удаляются, растворяясь в толпе разведки. Леви сухо цокает, качая головой:

– Тц, мечтательные дуралеи, – констатирует он. – Тянуться за Стены, думая, что там как в сказочках, которые рассказывает Оруо по возвращении домой: тысяча титанов, бравая разведка и миллион подвигов… И всё красиво, чинно и благородно. Никаких смертей…

– Но за Стенами всё же есть целый мир, – рассеянно замечает Кaта, перебирая пальцами поводья. – Есть на что посмотреть…

Леви хмурится, вероятно, злясь на романтизм, далёкий от реальности.

– Их тянет за Стены просто потому, что там есть загадка. Интрига. Что-то, о чём никто не знает: в школах об этом говорят вскользь, а в библиотеках нет сохранившихся трудов… – Аккерман запинается. Кривя губы в линию неприязни, быстро достаёт платок и глушит в нём подступающий кашель; в последнее время Леви с трудом давались долгие разговоры. – И эти дети придумывают себе красивую небылицу, а от незнания эта сказка предстаёт в ярких красках и положительных тонах… – Повозку встряхивает на неровной дороге. Аккерман вцепляется в деревянный бортик, сжимая костяшки пальцев до побеления, и шипит от боли. Бишоп чувствует, как её сердце сжимается от беспомощности. За Стенами действительно кроется слишком многое, что способно навредить людям. Даже таким сильным, как капитан специального отряда.

– Доктор Эйр едет рядом, с третьим отрядом. Леви, послать за ним? – настороженно уточняет Кaта. – Наверняка в Стенах он может быстро достать что-то кроме морфина…

– Не хочу. Обойдусь. Не так уж сильно болит, – сипит капитан в ответ и хмурится, продолжая смотреть вдаль города, где уже давно скрылись два мальчика, отчаянно желающие посвятить свои сердца Человечеству, даже не догадываясь, что это означает. Однако даже сквозь пелену задумчивости Леви слышит краем уха, как Кaта всё же окликивает кого-то из своего отряда и поручает привести доктора. И почему-то у Аккермана не находится ни сил, ни желания возразить на её расторопную заботу…

***

– Выровнять построение, закругляемся. Зарисовки местности сделаете уже в палаточном лагере. Бишоп, замыкаешь строй, – капитан Дункан отмахивается от стройного ответа “есть, сэр”, и шпорит свою лошадь, выводя ту к единственному броду на многие километры. Река, которую второй ударный отряд временно окрестил “Вальдо”{?}[ от нем. “Waldo” – “лес”], немилостиво враждебна: быстра и яро бурлит пеной стоит только в неё шагнуть; переход затягивается.

Кaта натягивает капюшон почти что на лоб, старательно защищаясь от мороси. Рефлекторно пересчитывает разведчиков, пересекающих Вальдо вслед за капитаном, оглядывает местность, пока идёт общая переправа. Напряжённо вслушивается в лесные звуки, пытаясь загодя распознать поступь титанов, но благо не находит их признаков. После крайнего солдата – Арчибальда, что вечно ратует за привал и отдых – Катрина пришпоривает коня и чуть тянет поводья, понукая того следовать за остальными. Но Бурун возмущенно фыркает и заходится ржанием, отказываясь спускаться в воду. Животное подбрыкивает и, чуть гарцуя на выступе берега, то ли пытается сбросить наездницу, а то ли отчаянно уговаривает найти другую дорогу.

Катрина устало выдыхает. Сжимает губы, борясь с подступающим недовольством: отряд уже пятый час разъезжает, делая заметки о местности; неудивительно, что и Бурун уже сыт скачками по горло и проявляет спесь. Всё осложняется ещё туманной поволокой, ситником{?}[ Ситный дождь, крупная морось или ситник, реже сеянец — тихий, мелкий, ровный и не сильный дождь, капли которого выглядят как будто просеянными сквозь мелкое сито. Как правило, ситник идёт в безветренную или слабоветренную погоду. ] и изощрённым маршрутом капитана Дункана, что делал скачку монотонным и изматывающим занятием.

Кaта сглатывает ворчливую горячку и наклоняется вперёд, прижимаясь к лошадиному загривку. Бурун очень своеобразный конь, требующий особого подхода. Он не плохой и не хороший, просто от природы чуть более эмоциональный, чем собратья по седлу и упряжи. По крайней мере, так любит говорить Леви, когда им с Катриной удаётся побыть вдвоём на ипподроме и потренироваться в верховой езде. Бишоп верит его суждению, однако порой на экспедициях упрямство Буруна выходят боком. Опасным боком. Хоть это и стало своего рода шуткой, но всё же на периферии сознания Катрина ощущает предупреждающую мысль: чуть меньше выдержки – не ровен час стать кормом для титана…

Она вдумчиво дышит глубже, принуждая себя остыть: пыл ничем не помогает в решении проблем, лишь застилает глаза. Лейтенант мягко касается пальцами жестковатой гривы, подбирается к макушке и чешет лошадиное ухо. Бурун, на удивление, не возражает, хоть всё ещё жуёт закусанные удила. К такой ласке он всегда был охотлив и это сбивало с толку: морда и уши у коней слишком чувствительные места, чтобы давать их чесать тому, кого пытаешься выбросить из седла. Леви всегда сипло усмехался, приговаривая, что конь попросту играется, испытывая хозяйку на прочность…

Если упомнить первые года объезда, то сейчас Бурун стал чуть ли не шёлковым и покладистым. Кaта чувствует, как губ касается невольная улыбка. Неизвестно, с чем следовало увязать этот педагогический прорыв: с тем ли, что они попросту привыкли друг к другу, или с тем, что Катрина обрела нового союзника, обучившего её паре хитростей, как усмирять зарвавшегося коня.

Это произошло случайно. Впрочем, практически все знаменательные вещи происходят будто бы случайно. Катрина помнила тот день от и до: они с отрядом курсировали по ипподрому, выписывая фигуры, стояла затяжная сухая жара. А Бишоп отчаянно пыталась усидеть в седле. Бурун был выписан Кaте в центре снабжения с кислой ухмылкой, что уже не предвещало радости. И через неделю она поняла, почему: жеребец взвился на пустом месте и принялся брыкаться. Такое происходило всё чаще и чаще, однако судьбоносный летний день стал апогеем непослушания.