Капитаны
Шрифт:
– Кaта… Прости меня, пожалуйста, – она подаётся ближе, прижимаясь к его груди. Леви заполошно касается ладонями её лица, стирая солёные дорожки. Её дрожь передаётся ему, усиливаясь во сто крат. Аккерман, будто в забытьи, целует её лоб, нос и щёки, только и делая, что бормоча извинения. Она, смеясь и плача, цепляется за его рубашку, чувствуя, как волнение переходит в головокружительное чувство. Катрина теряет равновесие, и Леви быстро подхватывает её, придерживая за талию. Осторожно помогает сесть на диван, взволнованно оглядывает. – Тише, тише, ты в порядке? Кaта, ты вся дрожишь, любовь моя…
Бишоп
– Знаешь, до сих пор не могу понять, как ты меня терпишь… – Аккерман сглатывает, вспоминая эти дни. Прикидывает, что если вести счёт в их маленькой игре – он явно побил все рекорды по отвратительному поведению. – Тц, веду себя порой, как идиот…
Кaта шмыгает носом:
– Не говори так…
Аккерман цокает, не соглашаясь; заботливо лезет в карман и достаёт чистый платок. Катрина перенимает ткань, отстранившись, вытирает заплаканное лицо. И всматривается в своего капитана. Её глаза блестят в сизом сумраке кабинета, так уязвимо, что у Леви перехватывает дыхание: она сбросила почти все доспехи, что сковала, пытаясь защититься от жизни, а он так с ней поступил.
– Из-за чего мы вообще поссорились? – хрипло шепчет.
Бишоп грустно улыбается на вопрос.
– Из-за сервиза…
– Разве? – она чуть вопросительно наклоняет голову. Аккерман осторожно касается её лица, скользя мозолистыми пальцами по коже. Видя её снова близко не может нарадоваться, рассматривая мелочи: родинка под правым глазом, мелкий рубец на щеке, тонкие брови и зелёные омуты. – Нас рассорила глупость. Мы оба заработались и не общались, как следует. Только работа-работа-работа. Я не знаю, как в тот день встал с постели…
– Ты был с дежурства, Леви. И наверняка не ложился спать…
– И вместо того, чтобы сказать тебе, как взрослый самодостаточный человек, что я вымотан, хочу упасть и не двигаться хотя бы пару часов, я взъелся на замечание про сервиз. Про обговоренное, заверенное место этого сервиза… А потом ещё тебя ребёнком назвал.
– Я ведь правда поступила, как ребёнок, – слабо парирует она. Леви цокает в ответ.
– Тц, нет, просто ты тоже устала… Дункан вас уже добрых три недели гонял, как зайцев с утра до ночи. А потом ещё давал бумаги. Кто угодно бы вымотался с такой нагрузкой…
– Не оправдывай.
– Я смотрю в корень проблемы. Озвучивая причину, я не пытаюсь оправдывать тебя, Кaта, или себя. Я хочу понять. – Она морщит нос и, шумно выдыхая, снова подаётся ближе, обнимая его. Леви сипло смеётся, мягко целуя её в висок. – Прости меня, пожалуйста…
– Извини, что тоже не сдержалась…
– Это будет нам уроком… – Аккерман крепче прижимает Катрину, ласково зарываясь пальцами во вьющиеся волосы, играясь с прядями. И впервые за эти
дни, Леви чувствует, что он наконец-то счастлив. И лишь благодаря ей.– Кaта? – тихо спрашивает капитан, осторожно мажа губами по её коже. Бишоп отзывается: распарено мычит в его плечо. На её губах играет блаженная улыбка. – У меня есть восхитительная идея… Мы напишем ультимативное заявление на пять дней отпускных. Экспедиция будет ещё не скоро, у Шадиса не будет причин ссылаться на абсолютный пункт отказа два-точка-один. А Эрвина я запугаю, если потребуется…
Катрина отстраняется и лукаво щурится; касается ладошкой руки Леви, переплетая их пальцы.
– Звучит хорошо… но иногда меня настораживает твое коварство…
– Что-то ещё тебя беспокоит? – мягко спрашивает Аккерман, нежно сжимая её руку. Сумрак кабинета сгущается, когда на столе догорает предпоследняя свеча. И Бишоп, к своему удивлению, в этой тьме раскрывает последние карты.
– Ты здесь… – выдыхает она. – Но ты никогда не со мной полностью… Будто ты ещё терзаешься: хочешь этого или нет… Я люблю тебя и не желаю требовать невозможного, Леви… Однако я не выдержу, если однажды ты просто меня оттолкнёшь. Без слов, без изъяснений. Мне хочется понимать наши отношения и куда они идут…
Полумрак кабинета делает слова ещё более интимными. Леви чувствует, как тяжело ей даётся признание, и когда высказанное повисает в воздухе, он бархатно улыбается своей смелой женщине.
– Прости… Я правда должен извиниться за это… – Леви на мгновение замолкает подносит её руку к губам. Его кожа привычно холодная, и чувствовать чужое тепло, чужие касания ещё странно. Но ему отчаянно хочется держать ту, что любит, за руку. Быть ближе. Ближе к ней. – Мне ещё нелегко даётся близость, переплетённая с привязанностью… Но я хочу дать тебе всё, Кaта. И быть может не сразу, но я действительно хочу быть с тобой полностью. Открыться тебе без утайки…
Катрина выдыхает и тянет на себя их замок из рук. Девичье сердце мягко поёт в ответном желании отдать ему всё – положить на алтарь любви, даже если гарантий нет – всё и даже больше. Страшно, но страшнее – отступить от мечты, в которую веришь. И Бишоп обхватывает второй ладошкой зябкие руки Леви, растирает, заставляя кровь быстрее скользить по его сосудам.
– Моё сердце – твоё. Моя душа – уже твоя, – сокровенно тихо говорит Аккерман, наблюдая за её касаниями. – Немного времени, и мой упрямый разум тоже капитулирует перед тобой, сдав знамя…
– Леви, мы не на войне, – морщится она. – Пожалуйста…
– Знаю, просто термины привычны… – капитан выдыхает, рассматривая её и вдруг улыбается. – Я люблю тебя. И я хочу быть с тобой во всех смыслах. С тобой и только с тобой. Знаю, это много, но подождёшь, пока я оттаю?
Кaта тихо смеётся:
– По сегодняшнему ты ещё не понял, каков мой ответ?
Он наигранно закатывает глаза, однако голос сочится мягкостью:
– Платишь мне той же монетой, да? – зелёные глаза вдруг вспыхивают искорками ехидства. – Когда я подарил нож для бумаги через день после чердачных посиделок?