Капитолина

Капа соврала: роман, взятый в детдомовской библиотеке, она не осилила – в силу возраста, наверное. Сдалась на третьей странице, так ничего не поняв, но все-таки поинтересовалась у воспитателей насчет краткого содержания. Трагичный уход Анны, конечно, потряс до глубины души, поэтому Капа дала себе слово обязательно прочитать роман позже и самой выяснить, что же заставило главную героиню поступить так, как она поступила…

Лейтенант еще раз бросил в нее недоверчивый взгляд и неожиданно засмеялся, и смех его был настолько усталым и совсем незлобивым, что у Капы дрогнуло сердце. Ей вдруг стало жалко этого дяденьку в погонах, совсем молодого, но уже с такими старыми глазами, словно он ими видел такое, что не дай бог никому. Продольный шрам на правой щеке и отсутствующий мизинец на левой руке лишь подтверждали догадки.

«Наверное, был на фронте», – с сочувствием подумала Капа.

Лейтенант прекратил смеяться.

– Мы же все равно узнаем, – миролюбиво сказал он. – Детдомов у нас не так много – найдем. Утром наверняка поступит сигнал о твоем побеге.

Капа это понимала, поэтому призналась нехотя:

– Градова Капитолина Алексеевна. 10 лет. Детский дом номер 5.

– Ну, вот видишь. А то – Каренина! – удовлетворенно сказал дежурный и сделал запись в журнале. – Что делала на вокзале? Почему скрывалась от милиции?

– Искала поезд до Севера, – пожала плечами девочка.

– Зачем?

– Решила покорить Северный полюс, – ответила она и добавила с вызовом. – Имею право!

– Северный полюс?! – лейтенант аж привстал.

– Ага, – грустно подтвердила она, понимая, что Север ее уже не дождется, а вот грязные кастрюли и закопченные казанки в детдомовской столовой – вполне.

Через час за ней пришел воспитатель Ефим Никанорович. Он забрал Капу и пообещал, что руководство детского дома сделает все возможное, чтобы подобные случаи не повторились. На прощание пожал руку сержанту Приходько, сверкавшему свежим синяком, и вместе с воспитанницей вышел за дверь.

Она медленно шла по темной улице и тоскливо слушала нравоучения воспитателя о том, что ее вопиющее поведение и неслыханной дерзости проступок подрывают все общественные устои советского общества. И что-то там еще про свой аморальный моральный облик…

***

Капа не могла уснуть. Она просто лежала и смотрела в потолок, на котором в причудливом танце мелькали тени деревьев. Сильно болело колено, а душу терзало сожаление по несбывшимся надеждам.

В попытке уснуть она начала считать баранов:

– Раз баран, два баран, три баран…

Закрыла глаза, продолжая шевелить губами. Наверное, ей бы даже удалось уснуть, если бы в коридоре не поднялся странный шум, топот ног и беспокойные голоса.

Капа открыла глаза и минуту лежала прислушиваясь. Голоса она узнала без труда: требовательный – старшего воспитателя Зинаиды Аркадьевны, грубоватый басок – дяди Феди, а ровный и обстоятельный принадлежал Никанорычу. Слов было не разобрать, но по общей повышенной интонации стало понятно: что-то случилось.

Капа рывком откинула одеяло, сунула ноги в тапочки и украдкой подкралась к выходу. Прислонила ухо к обшарпанному полотну некогда красивой резной двери и затаила дыхание.

– Никто из мальчиков ничего не знает, – сказала Зинаида Аркадьевна.

– Ага, так они тебе и сказали! – фыркнул дядя Федя. – Да и я тоже хорош – думал, собака какая в кустах шебаршит, а туточки вон оно что… Эх, растуды его в бока! Есть у меня мысля профилактическая, могу поделиться, ежели интерес есть.

– Любопытно послушать, – поддержал Никанорыч.

– А что туточки слушать-то?! Поймать сопляка и выпороть как следует! Вот такая моя мысля! А что вы на меня так смотрите?!

– Федор Иванович, мне непонятна ваша позиция, – строго сказал Никанорыч. – Градову вы всегда защищаете, а почему к Семенову такое отношение?

– Ну, Капка – это Капка! – философски изрек дядя Федя. – Капка – это характер! А ваш Семенов – кисель сопливый! Я вообще в толк не возьму, как он сбежать решился? Наверное, двадцать раз в штаны навалил перед этим!

– Федор Иванович! – в один голос упрекнули Зинаида Аркадьевна и Никанорыч.

– А что Федор Иванович?! Я уже шестьдесят пять годочков Федор Иванович! И говорю, как есть: Семенов ваш этот – трус и размазня! А Градову вы не трожьте!

– Ну, это не мы решаем… – со вздохом ответил Никанорыч. – Руководство утром приедет, а там посмотрим… Зинаида Аркадьевна, покажите мне тумбочку Семенова.

Шаги и голоса стали удаляться.

Капа минуту стояла в задумчивости.

Значит, Семенов сбежал… Интересно, куда…

«В Ташкент! – пронзила догадка. – Вокзал!»

Капа подбежала к своей кровати, молниеносно напялила платье и осторожно приоткрыла дверь. Голоса доносились из левого крыла, там, где спали мальчики. Капа на цыпочках подкралась к лестнице, сбежала по ступенькам и толкнула широкие двери. Но они были, как и положено, заперты.

Черт! Опять прыгать из окна?

Все окна первого этажа, хоть и были красивыми и витражными, имели один большой недостаток – они были глухими, поэтому ей пришлось подняться по лестнице и повторить прыжок со второго этажа. Оказавшись на земле и чуть не вскрикнув от боли в коленке, она пересекла двор и втиснулась в тайный лаз в заборе.

А на сереющем в предрассветной дымке небе уже таяли звезды. Капа поежилась от моросящего дождя и побежала по улице в сторону вокзала. Она бежала знакомым маршрутом, будучи не совсем уверенной, что именно таким путем двигался Семенов. Хотя, тут все дороги ведут на вокзал, без разницы, куда ты направляешься: в суровую Арктику или ласковый Ташкент.

Через десять минут вдали показалась знакомая вокзальная башенка с часами, и Капа, превозмогая боль в коленке, прибавила ходу.

Волновала ли ее судьба Семенова? Наверное, да. Пусть он доносчик и жадина, но все-таки свой, детдомовский. Насколько она знала, Семенов не был круглым сиротой, точнее – никто не знал, где его родители и живы ли вообще. Его, совсем еще младенцем, нашли у ворот детского дома холодным январем 1941 года, нарекли Вячеславом, фамилию дали обычную, распространенную – Семенов.

Капа была совсем не против, если бы он добрался до Ташкента и катался там на своем ослике по бахче, но только уверенности в том, что он вообще туда доберется, а не сгинет по пути в силу своей непрактичности и слабого характера, – не было. А еще, Капа чувствовала ответственность и даже вину: это именно она своим побегом подала пример – сам бы он вряд ли додумался. И еще, она его жалела. В отличие от него Капа помнила своих родителей: высокого отца с натруженными сильными руками и мать, худенькую и светловолосую, с тихим голосом. Оба работали на трубном заводе, там же и погибли во время бомбежки. А ее, совсем маленькую, сначала отправили в детский дом, а потом и вовсе эвакуировали из Ленинграда. Так она оказалась здесь, среди таких же детей войны.