Капкан для медвежатника

Когда начались судебные слушания по ее делу и преступницу привезли в коляске к зданию Окружного суда, собравшаяся толпа едва не разорвала ее в куски. Жандармам едва удалось отстоять Завьялову-Лопухину от разъяренных людей, но все же кому-то удалось повредить ей левый глаз, который к окончанию первого дня судебного следствия понемногу вытек. Когда, после десятидневного лечения Завьяловой-Лопухиной, судебные слушания продолжились, жандармам, чтобы дать пройти подсудимой, пришлось организовывать живой коридор из нижних жандармских чинов, – настолько много публики собралось возле здания Окружного суда лишь только для того, чтобы посмотреть на погубительницу семнадцати девических душ и плюнуть в ее сторону.

В конечном итоге она была признана душевнобольной и вместо бессрочной каторги отправилась на принудительное лечение и проживание в желтый дом, кажись, куда-то в Казань. Тоже на бессрочное. Через одиннадцать лет Зинаида Завьялова-Лопухина тихо и мирно скончалась в собственной постели, упросив в последнюю минуту местного архиерея постригнуть ее в монашеский сан. И преставилась Богу в образе Христовой невесты под именем Феофилактиды.

Нынче же возле ампирного особняка стояла лишь небольшая кучка людей, среди которых можно было заметить Елизавету Петровну, законную супругу обвиняемого; Мамая, старого товарища и дядьку Родионова, и еще пару-тройку людей, имеющих к Савелию Николаевичу прямое товарищеское прикосновение. Ни одного репортера, ни одного зеваки или празднолюбца, посещающего судебные разбирательства вместо театра или ярмарочного балагана, замечено не было.

* * *

Здание Окружного суда, действительно, было славно и знаменито и обладало долгой историей.

Принадлежало оно, входя некогда в обширную городскую усадьбу, богатейшему домовладельцу и помещику князю Антону Всеволожскому. Потом у князя случилась большая любовь, требующая, как известно, неуемных материальных затрат, и князь продал усадьбу одному отставному корнету, который, ни много ни мало, являлся внуком самой государыни императрицы Екатерины Великой и графа Григория Орлова. Звали корнета их сиятельством графом Василием Алексеевичем Бобринским. Жил он в сем доме почти безвыездно, находясь под неофициальным домашним арестом и под негласным надзором полиции не один годочек.

Лет через десять такой жизни граф Бобринский заскучал и отъехал в Санкт-Петербург, где ему казалось не в пример веселее («Москва, – дескать, – всего лишь большая деревня»). А купчую на его дом подписала внучка крепостного мужика и дочь крепостной наложницы княгиня Екатерина Гагарина, будучи до замужества Екатериной Семеновной Семеновой, знаменитой трагической актрисой Петербургского театра.

Это о ней Пушкин писал:Ужель умолк волшебный гласСеменовой, сей чудной музы,И славы русской луч погас?..

После Семеновой-Гагариной в доме поселилась Провиантская комиссия, а затем вот уже более полувека владели домом прокурорские да судейские крючкотворы. Вот у какого славного здания Лизавета, Мамай и иные ждали, когда из Бутырок привезут сюда их мужа, хозяина и товарища Савелия Родионова, дабы свидеться и перекинуться с ним хотя бы парой-тройкой слов...

* * *

Наконец, из-за поворота выехала коляска с двумя жандармами по бокам и Родионовым посередке. Руки его были скованы. Напротив него сидел пристав в своем синем мундире, придерживая рукой саблю и не сводя взора со знаменитого маза-медвежатника.

Доехав до судебного крыльца, пассажиры коляски вышли, и Савелий Николаевич оглянулся. У Елизаветы едва не подкосились ноги, когда их взгляды встретились. Впрочем, как быть им и жить дальше – все было обговорено в деталях ранее, когда Лиза приходила к Родионову на «свиданки». Да и Мамай был рядышком – хватанул покачнувшуюся Лизавету за локоть и удержал.

Зал судебного заседания был пуст. Ну, или почти пуст, потому как рассчитан был человек на триста, а сидело в нем около тридцати человек. Вместе с присяжными, которые покудова кучками сидели в секторе публики. На хорах и вовсе никого не было.

Родионова из действующих лиц судебного процесса ввели первым. При его появлении будущие присяжные зашушукались, а кое-кто и привстал, чтобы получше разглядеть подсудимого.

Его провели за решетку, отделяющую место подсудимого от остального зала, и рядом с ним встал жандарм с саблей наголо. Второй жандарм и полицейский пристав присели неподалеку. Для порядку.

Вошли председатель с двумя членами суда, свидетели, обвинитель и защитник Арнольдыч. Последний был хмур и, кажется, небрит, что говорило о длинном ночном сидении над делом и коротком сне, после которого времени на бритье уже не оставалось.

В первом ряду сидел генерал Аристов. После его знакомства с содержанием похищенных материалов он пришел к убеждению, что Савелий Родионов не знал, какой ценности документ крадет. А может, и вовсе не подозревал о его существовании. Более того, вполне возможно, что его просто подставили, опустошив сейф загодя и желая свалить на него похищение секретных документов. «Но вот кто это все подстроил?» – не давала графу покоя одна и та же мысль.

– Ваш чин, возраст, семейное положение? – вывел Григория Васильевича из раздумий голос судьи.

Родионов встал.

– Чинов не имею, так как на службе не состою, – сказал он глухо. – Возраст мой тридцать три года, женат.

– Профессия? – спросил судья-председательствующий, взглянув на подсудимого с интересом: что-де ответит вор-медвежатник на подобный вопрос.

– Профессия? – переспросил Родионов.

Судья кивнул:

– Да, ваша профессия.

– Я игрок.

– Что, простите? – удивленно протянул председательствующий.

– Моя профессия – игрок, – чуть улыбнулся Савелий. – Я играю на бирже, в карты, на бильярде. Бывает, выигрываю. Иногда даже неплохие суммы.

– Понятно, – вяло произнес председательствующий и объявил о начале судебного следствия.

Свидетелей на суде должно было быть пять человек: помощник полицеймейстера Второй части коллежский советник Степан Самойленко, городовой и охранник, что первый услышал тревожную сигнализацию и позвонил в участок; пристав Второй части отставной штаб-ротмистр Вениамин Зудов и управляющий банком статский советник Борис Заславский.

После переклички свидетелей оказалось, что Борис Яковлевич не явился. Вместо него в руки судьи была передана записка, сообщающая, что Борис Яковлевич Заславский находится в настоящее время на излечении в Голицынской клинике по причине обострения хронического бронхита. Записка была написана лично управляющим банком. Посовещавшись, суд счел возможным продолжить слушание дела без него.

Затем были выбраны присяжные заседатели, занявшие свои места, и зачитан обвинительный акт, по которому Родионов Савелий Николаевич, мещанин города Москвы тридцати трех лет от роду, русский, православного вероисповедания, обвинялся в краже особо важных документов со взломом, то бишь со злонамеренным умыслом, карающимся, согласно действующему Уложению о наказаниях, каторжными работами и последующим поселением в краях, куда, как говорится, Макар телят не гонял.

– К краже этих ваших документов не причастен, – твердо заявил Савелий Николаевич, когда суд приступил к его допросу. – Признаю себя виновным единственно в проникновении в банк, и то по причине крайнего любопытства – соглашусь, что, возможно, излишнего, чем я страдаю с самого детства. Тут уж ничего не поделаешь, характер такой, – развел он руками.