Капкан на Инквизитора

Черный неторопливо трусил за хозяином.

========== - 27 - ==========

Могучий гнедой жеребец медленно и тяжело шел по неширокому тракту, что был проложен в обход главной дороги к Ивенотт-и-ратту. Конь был велльских кровей, но силой превосходил породистых черных имперцев. Казалось, он и не заметил, что с начала охоты тяжелых седоков на его спине стало двое.

Несмотря на размеры, поступь коня была легкой. Альвах был опытным наездником, и не мог не оценить, пусть невольно, всех достоинств этого поистине королевского зверя.

Как не мог не оценить результатов собственной дурацкой, чудовищной самонадеянности.

Чем ближе к столице и знакомее становились места, тем в душу Альваха вползал все больший ужас от осознания того, во что он себя втравил.

Маг Ахивир сбежал и бросил свою «невесту». Тем самым избавив от необходимости исполнять данную ему клятву.

Но, едва освободившись от одной, Альвах тут же умудрился вляпаться в другую. Причем, если в первом случае ему попросту не оставили выбора, то теперь в случившемся виноват был не Седрик. И даже не горгона, которая только ей известным способом заставила романа уснуть – и проснуться на том самом месте, откуда началось его проклятое знакомство с проклятым де-принцем.

Виноват был он сам.

После пробуждения Альвах почувствовал, что впервые за долгое время его оставили все недомогания. Женское тело вновь было послушным, и не изводило запертого в нем бывшего Инквизитора постоянными слабостью и тошнотой.

На радостях он вообразил немыслимое. Должно быть, после страшного выбора, который был предоставлен ведьмой, в голове Альваха помутилось. Из всего, что ему предстояло, он видел только один достойный выход. И, несмотря на все доводы рассудка, решил, что сможет повернуть схватку с де-принцем Дагеддидом в свою пользу. Одолеть стремительного великана он не надеялся, но мог подставиться под его меч. Смерть в битве от чужой руки – вот, чего добивался Альвах, провоцируя королевского отпрыска на поединок. И когда Седрик потребовал клятвы, цена которой оказалась непомерно высока, Альвах дал ее с легким сердцем. Он уже был в свете Лея – он шел к этому свету, вставая против де-принца с оружием в руках. Седрик мог одолеть его мечом – но не победить в этой схватке.

Однако он победил. И теперь Альвах трясся в седле, притиснутый к груди счастливого Дагеддида. Он своими руками и самоуверенностью сотворил то, что теперь происходило с ним. И что будет происходить еще очень, очень долго.

«Чувствую только… муку… очень страшную и очень, очень долго… »

Значит, он был прав тогда - Бьенка действительно обладала даром предвидения. Оставшиеся в их мире отголоски магии Лии наделили ее способностью читать судьбы людей. С мучительным стыдом Альвах вынужден был признаться самому себе - девушка пыталась предостеречь его. А он, в полном соответствии с предписаниями Секретариата, ее погубил.

Расплата уже совершалась. Широкая тяжелая лапа Седрика по-хозяйски лежала на его плече. Исходивший от де-принца запах, тот самый, который Альвах долго вытравливал из памяти, накатывал на обоняние, вызывая тошноту. Невозможность сбросить эту лапу, оттолкнуть тискавшего уже беззащитную жертву геттского ублюдка, причиняла Альваху глубокую муку – ту самую муку, о которой, должно быть, предостерегала Бьенка. Но больше теперешнего жгла разум мысль о том, что грядущее сулило еще большее мучение.

Меж тем Дагеддид, казалось, был в превосходном настроении. Он без конца водил ладонью по руке «невесты» от плеча до самой кисти, вжимал в себя, зарывался лицом в волосы и целовал в макушку. Временами, должно быть, ему начинало казаться, что дрожь «девушки» вызвана холодом, и тогда он обнимал Альваха, запахивая полой своего плаща. Исполняя клятву, бывший Инквизитор не препятствовал этому, со страхом ожидая часа, когда они окажутся в спальне. В том, что это все равно произойдет, когда Седрик вновь надумает уединиться со своей романкой, не было сомнений. Де-принц свыкнется с мыслью о ребенке и вторично на защиту беременностью рассчитывать будет нечего.

Бывшему сыну Лея останется лишь смириться с той позорной, недостойной, мучительной участью, которую он уготовил себе сам. О том, чтобы нарушить клятву не могло быть и речи – Светлый не жаловал трепавших его имя всуе клятвопреступников едва не более других грешников. Альвах был обречен до конца оставаться в руках Дагеддида и безропотно принимать все, что тому заблагорассудится выдумать.

Или, все же, можно было упасть на меч, погубив вместе с собой жизнь того ублюдочного ребенка, который рос сейчас где-то внутри его тела. Однако Альвах, много видевший и уразумевший после путешествия за Прорву, догадывался, что если из-за происков хаоса была возведена хула на образ и деяния Темной Лии, то Храм мог заблуждаться и относительно прочих догматов. И если хотя бы на миг предположить, что самоубийцы и детоубийцы попадали не к праведному Лею или мягксердной Лии, а – в объятия хаоса, то нужно было быть трижды глупцом, чтобы этому способствовать.

Эта дорога была тоже закрыта. К тому же, несмотря ни на что, Альвах был молод. Ему по-прежнему очень хотелось жить.

Де-принц в очередной раз притянул к себе «девушку» за плечи, целуя в висок.

– Знаешь, - проговорил он неожиданно, потому что на протяжении всего пути напевал и улыбался, но до сих пор ни разу не заговаривал со своей невольной добычей. – Ведь если помыслить здраво, ты… спасла меня. И, если будет на то воля Светлого, подаришь мне наследника, то в грядущем спасешь от смуты всю страну.

Альвах не ответил. Впрочем, непохоже, чтобы Седрик нуждался в его ответах.

– Я… родился в Ночь Голубой Луны, - решился он на откровенность, стискивая пальцы на плече «девушки» почти до боли. – Но я не хотел… никогда не хотел смириться с этим. Я… Марика, я пытался найти для себя исцеление. Я прочел все ученые трактаты о проклятиях Ночей… какие сумел добыть. Побывал у многих магов… приглашал даже ассов. Ты, наверное, ведаешь, что самые могучие маги рождаются среди них. Я разговаривал с другими проклятыми. Я даже… У меня в покоях пылятся фолианты по любви и вожделениям, женским нравам и женской плоти. Даже о чадородии я знаю едва не больше, чем какая-нибудь повитуха! Однако… долгое время все было тщетно. Пока я не… пока я не познал тебя.

Альвах покосился, но промолчал и тут. Седрику, однако, его речи были пока и не нужны. Он открывал душу – чего не делал еще ни перед кем.

– Ты должна понять, тогда, в первый раз… я очень торопился. Ведь до встречи с тобой меня никогда не влекли женские прелести. Они не вызывали… ничего. Никакого отклика. Во мне словно какая-то преграда. Я способен оценить красоту женщины, но не ощутить вожделения. К тому же раньше… Женщины казались мне одинаковыми. Серыми, суетливыми, глупыми. Взять, к примеру, жену моего брата. Ираика благочестивая, скромная и добрая женщина, она - хорошая жена, но я бы умер со скуки рядом с ней! К тому же, она до судорог боится мышей… А ты?

Погруженный в собственные мысли Альвах слушал вполуха, поэтому не сразу понял, что к нему обращен какой-то вопрос.

– Что – я? – через силу пробурчал он, чтобы выиграть время.

– Что у тебя с мышами?

Роман дернул плечами, не вполне понимая, что от него хотят.

– Если не выпотрошить и хорошо не прожарить, можно подцепить заразу, - недовольный необходимостью поддерживать беседу, нехотя поделился он. – От резей в брюхе будешь сам не свой. И вообще их лучше не жрать, если есть другое мясо.