Капкан на маршала

Лаврентий Павлович вынул из футляра очки, нацепил их на нос.

Стоят в одном ряду. Жуков и Сталин. Но не рядом. Между ними Ворошилов, Мехлис и он, Берия. Как же логична эта фотография! Он и Мехлис промеж двух быков.

Никто не знал, да и не должен был знать о том, что Берия презирал Сталина. Боялся и презирал.

Презрение пришло в сорок первом году. В июне. Когда Лаврентий Павлович вместе с Ворошиловым, Будённым, Молотовым сразу после первых сообщений с границы о нападении Германии, на рассвете, приехали к Сталину, чтобы встретиться с Кобой. Старики (хотя какие старики, всего несколько лет разницы, но Берия их так презрительно про себя называл), находясь в озабоченности и ужасе перед мыслью о том, что сейчас с ними сотворит их божество, по приезде не заметили того, что увидел своим опытным взглядом руководитель Наркомата внутренних дел. А Берия увидел страх. Страх, который исходил из обрюзгшего, жирного тела, укутанного в халат. Страх, который исходил из глаз ещё вчера страшного Кобы. Берия в тот момент настолько опешил, что даже не смог вымолвить слов приветствия. В голове крутилась одна-единственная мысль: «Сталин, великий и ужасный Сталин, Сталин, которого боялась многомиллионная страна, обосрался! Нет, не в прямом смысле, но по существу. Он обосрался от ужаса, что приехали не К НЕМУ, а ЗА НИМ». А вслед за первой пришла и вторая, ещё более кощунственная мысль: «А вот что, если бы он, Берия, сейчас приехал один, без этих напуганных «стариков», только со своими двумя верными подручными, что бы было? Ведь наверняка этот страшный старик, не оказывая никакого сопротивления, сел бы на заднее сиденье авто, а к вечеру в Лефортово стало бы на одного знаменитого заключённого больше. Ох, и погуляли бы кованые сапоги по больным почкам “вождя народов”». Но эта мысль как родилась, так в тот же миг и умерла. Сталин, как говорится, быстро «сориентировался на местности» и уже спустя минуту его крик обрушился на головы дрожащих от страха верных ленинцев. Момент был упущен. Но ощущение того, что он, Берия, пусть на миг, но был над Кобой и мог его растоптать, сохранилось в Берии на всю жизнь. После того памятного утра презрение к «отцу народов» росло в Лаврентии Павловиче с каждым годом, с каждым месяцем. С каждой проигранной битвой, с каждой истерикой, устроенной Сталиным за три года войны. С каждой попыткой Сталина (а их на его памяти было три) наладить контакт с Гитлером, чтобы прекратить войну ценой передачи фашистам западной части СССР и миллионов человеческих жизней. Каждый раз, когда Лаврентий Павлович слышал крик Кобы, он вспоминал ТОТ день. И тот страх. Некогда, ещё в годы юности, в одном споре Берия услышал фразу, которая вцепилась в его мозг мёртвой хваткой: «Тиран не имеет права быть слабым. Если он проявил слабину – он не тиран». Тот спор касался Николая Второго. Чем он закончился, Берия не помнил. Но вот фраза осталась с ним навсегда. Двадцать второго июня Коба дал слабину. На что не имел права. Именно за ТОТ день Берия и презирал Сталина. Боялся и презирал.

Но вот Жукова Лаврентий Павлович не боялся и не презирал. Он ненавидел маршала. Ненавидел за всё то, на что сам был неспособен. Ненавидел за активную жизненную позицию, которую Жуков выставлял напоказ, как бы красуясь ею. И это сходило ему с рук, в отличие от Наркома внутренних дел. За то, что тот смог в глазах окружающих утвердить себя как волевой человек, с которым считается сам Сталин (и Коба иногда подыгрывал ему в этом, в то время как Берии такого не позволял). Ненавидел за то, что окружающие, не зная всей подноготной кремлёвского закулисья, искренне верили во все эти сказки. Верили в слухи о твёрдости характера маршала, о его стойкой позиции, об умении вести себя независимо с самим Вождём: эти слухи, как докладывали с фронтов особисты, повсеместно росли и множились, как грибы после дождя.

Нет, Берия и сам признавал, что Жуков волевой, умный, и, самое главное, талантливый полководец. В этом маршалу отказать было никак нельзя. Да и как отказать, когда всё видно невооружённым глазом? Но в отличие от миллионов солдат и офицеров Советской Армии, Берия знал и другого Жукова. Жукова сорок первого и сорок второго годов. Растерявшегося, точнее, потерявшегося Жукова. Жукова, отдающего невразумительные распоряжения и не знающего обстановки на фронтах, и от того униженного в глазах того же самого Сталина, об которого он, по солдатским слухам, чуть ли не вытирает ноги. Жукова, который понятия не имел, что происходит в его собственном Киевском округе. Жукова, который полками, дивизиями отправлял солдат на верную, и, главное, как после выяснилось, бессмысленную гибель под Вязьмой и Ржевом, под которыми полегло больше человек, нежели было арестовано и посажено в ГУЛАГ им, Берией, за всё время, пока он руководил НКВД. Но Жукову солдатская память всё простила, а ему, Берии, никто и ничего прощать не хотел. И, может быть, именно за это Лаврентий Павлович ненавидел Жукова больше всего.

Нарком ткнул пальцем в лицо маршала на фотографии. «Ишь, набычился! Вон, какой мощный подбородок. О такую скулу можно и пальцы при ударе сломать. Ну, да ничего. В кулак можно и гирьку вложить. Или кастет. А фотография-то вряд ли дойдёт до энциклопедии. Потому как придётся по новой фотографироваться, без товарищей Жукова, Рокоссовского и кого там ещё наметил Коба?»

Телефонный звонок прервал цепочку размышлений. Звонил безгербовый, «не кремлёвский», аппарат.

– Слушаю! – недовольным тоном произнёс в трубку Берия.

– Лаврентий Павлович, – послышался робкий голос Абакумова, – простите, я не вовремя? Перезвонить?

– Говори.

– Ваше распоряжение выполнено, Лаврентий Павлович.

– Какое распоряжение?

– Я перевёл в Москву бывших оперативников. Помните, вы мне приказывали снять с фронтов? Так вот, усилил ими, как вы распорядились, штат милиции.

– А, ты об этом. – Нарком свободной рукой налил из бутылки в стакан минеральной воды. – Уличные посты?

– Усилены, товарищ Берия. И посты, и отделения. А скрытый дополнительный состав разместили в казармах воздушной академии.

– Последнего делать не стоило. Распредели людей так, чтобы они как бы рассеялись по Москве, но могли быстро добраться до прикреплённых пунктов. Что с оружием?

– На каждого имеется автомат ППШ, с полным боекомплектом. Револьверы, системы «наган», взяты из резервного фонда. Как для оперсостава, так и для допсостава.

– А вот тут молодец. Хвалю за инициативу.

В трубке послышалось удовлетворённое покашливание. Берия недовольно поморщился:

– Абакумов, ты там смотри, не расслабляйся. После войны расслабишься. – Лаврентий Павлович вроде ничего особенного не произнёс, но руководитель грозного СМЕРШа намёк понял моментально.

Виктор Семёнович среди чекистов слыл отменным бабником. Ни одной юбки не пропускал. Впрочем, силой в постель, в отличие от Берии, никого не затаскивал. Барышни сами к нему льнули. Красавец-мужчина, в тщательно подогнанной военной форме, подчёркивающей атлетическую, мускулистую фигуру, он притягивал слабый пол, как магнит. Великолепный танцор, Абакумов обожал фокстрот. Прекрасный теннисист, мастер спорта по борьбе самбо, он слыл среди слабого пола и как отменный любовник, и эта слава шла впереди него. Сам Виктор Семёнович подобного рода времяпрепровождение называл «расслаблением». Берия про то знал. И завидовал генералу чёрной, лютой завистью. Он, одно из самых могущественных лиц в государстве, в сравнении со своим подчинённым явно проигрывал.

– Что Старков? – Лаврентий Павлович осушил стакан.

– В соответствии с вашим распоряжением за ним установлено только внутреннее наблюдение и прослушивание телефонов. Пока в контакт ни с кем не вступал.

– Кому-нибудь звонил?

– Нет.

– С Фитиным общался?

– Тоже нет.

– А в управлении?

– Заходил в шифровальный отдел. Справлялся по поводу телеграмм от «Вернера». Более ничего.

– Что капитан?

– Сегодня не появлялся. Я вам докладывал: последние несколько дней капитан Рыбак выезжает в лагерь для…

– Помню, – оборвал подчинённого Берия. – У меня хорошая память, товарищ Абакумов. Если появится новая информация – звоните. Не стесняйтесь.

Лаврентий Павлович аккуратно положил трубку на рычажок, поправил на носу очки и снова уткнулся в фотографию на столе. Итак, товарищ Жуков, на чём мы остановились?

* * *

Абакумов почти таким же мягким жестом аккуратно положил свою телефонную трубку. После чего, сцепив руки в замок, облокотился о стол, опустив крепкий, скуластый подбородок на руки. Взгляд Виктора Семёновича, не видя ничего вокруг, устремился в неизвестность. В висках назойливо стучал один вопрос: правильно ли он сделал, что соврал?

К этому телефонному разговору Абакумов готовился долго. Фактически начиная с того момента, когда Сталин его буквально раздавил во время последнего «закрытого» совещания. А если быть более точным, то ещё с двадцатого июля, когда Берия ночью вызвал руководителя советской контрразведки к себе в кабинет и отдал приказ о том, чтобы самые доверенные люди Абакумова, «смершевцы», имеющие боевой опыт и находящиеся при штабах фронтов Жукова и Рокоссовского, принялись искать любой компромат на старший военсостав и их подчинённых. Именно Берия во время того разговора сообщил Виктору Семёновичу «дезинформацию», будто Жукова собираются снять с должности представителя Ставки, что, как позже выяснилось, не соответствовало истине. Виктор Семёнович до сих пор не мог забыть выражения удивления на лице Сталина, когда в своём докладе отметил выдуманный тем же Берией и подкинутый Абакумову факт недовольства Жукова тем, что маршала сняли с поста. Однако помнил генерал и другое. Как «хозяин», удовлетворённо хмыкнув, промолчал. И никак не отреагировал на явную ложь. А это означало одно: он, Абакумов, на том совещании высказал вслух мысль, которую желали воплотить в жизнь Берия и Сталин. А всё вместе говорило об одном: Жуков угодил в немилость.

Виктор Семёнович с силой стиснул пальцы, послышался неприятный хруст.

А вот теперь мысли руководителя СМЕРШа подошли к моменту его телефонного вранья.

Это только со стороны казалось, будто высокий, статный красавец-генерал, всегда открыто и как-то по-детски смотрящий на жизнь увалень, которого можно спокойно обвести вокруг пальца. Так об Абакумове мог думать только человек, не знающий реалий тех дней. В окружении «хозяина» не могло быть недалёких людей. Чтобы прийти на высший пост и стать одним из приближённых Иосифа Виссарионовича, следовало наработать огромнейший опыт «хождения по трупам» и умения подстраиваться под высшее руководство, приобрести опыт ликвидации личных врагов и конкурентов. Так что ни о какой недалёкости не могло идти и речи. И об этом знал каждый из окружения САМОГО, а потому в Кремле круглосуточно царила ненормальная атмосфера недоверия.