Капкан на спонсора

— Отстань с глупостями, зачем Ромашке тюремное заключение, если он, считай, подполковник. Роман Андреевич лучше знает, как обходиться с продажными ментами.

— А вдруг Ярцев не продажный? Вдруг навещал по работе Козырева? Допрашивал, к примеру. А к Аверину на квартиру приехал с целью сбора информации для следствия.

— Нет никакого следствия, — возразила я. — Аверин погиб в автокатастрофе. Сколько денег Козырев отвалил, мне неизвестно, должно быть много, но менты сошлись на том, что его смерть — несчастный случай. А на допрос к подозреваемому не ходят, его вызывают к себе.

— Ага, вызовешь к себе Козырева… — Тут Женьке пришлось заткнуться, потому что появился Ярцев. — Среди бела дня по чужим квартирам шарит, — вновь перешла на шепот подружка, оправившись от его неожиданного появления. — Совсем совесть потерял.

Спокойно и уверенно Ярцев двигался в нашу сторону. Из кустов показался Роман Андреевич, в три шага поравнялся с ментом, по-дружески его обнял и повел к машине. Обалдев от увиденного, мы не сразу сообразили, что ноги мента не касаются асфальта, а сам он как бы парит в воздухе, закатив глазки и чуть приоткрыв рот. Ромашка сунул его на заднее сиденье, устроился рядом, продолжая по-дружески обнимать бесчувственное тело, и сказал мне:

— Поезжай прямо. Здесь неподалеку имеется долгострой, он нам очень подойдет.

Долгострой в самом деле имел место: окруженный шатким забором пятиэтажный дом. Рамы вставлены, но стекла уже выбиты, подъездную дверь сорвали с петель, на одной из лоджий выросла березка, худенькая и трогательная. Вместо ворот в заборе была дыра, в нее мы и въехали. Я остановилась возле подъезда и вопросительно посмотрела на Ромашку. К этому моменту он сковал руки Ярцева наручниками, а на голову ему нахлобучил вязаную шапку, натянув ее до самого подбородка. Теперь, если Ярцев и откроет глазки, вряд ли чего увидит. Ромашка сделал нам знак рта не открывать и приказал отрывисто:

— Ждите возле Главного почтамта. — Вышел, выволок свою жертву и, закинув Ярцева на плечо, скрылся в доме.

Я торопливо покинула данное место и через пять минут тормозила возле здания Главпочтамта, точно выполнив приказ.

— Анфиса, — жалобно сказала Женька. — У Ромашки пистолет, своими глазами видела…

— Ему положено, — отмахнулась я.

— Белым днем с пистолетом расхаживать?

— Уже смеркается, — поправила я.

— Но ведь он его не укокошит?

— О себе думай. Роман Андреевич знает, что делает, а мне вся эта история до смерти надоела, я хочу в отпуск, а еще хочу жить спокойно. Поняла? И не тревожь меня больше глупыми разговорами.

Ждать пришлось довольно долго, то есть, лежи мы дома на диване, нам бы это долгим не показалось, но здесь мы выполняли ответственное задание, и каждая минута шла за десять. Мы вконец измучились, почти не разговаривали, смотрели в окно и по очереди вопрошали:

— Вдруг что-нибудь случилось?

Когда мы созрели для того, чтобы нарушить приказ, покинуть машину, пробраться на стройку и провести разведку, к великой нашей радости, появился Роман Андреевич. Я выскочила ему навстречу, спросив испуганно:

— Все в порядке? — И удостоилась объятий и торопливого кивка. После чего Ромашка устроился за рулем, я на заднем сиденье, а Женька сказала обреченно:

— Ты его укокошил.

— Очень мне надо, — обиделся Роман Андреевич. — Я с ним малость поболтал, парень жив и здоров и завтра выйдет на работу, если, конечно, с шапкой на глазах и скованными руками со стройки выберется. А он выберется, шишек немного набьет, но это ему только на пользу.

Мы двигались по направлению к моему дому, и я позволила себе расслабиться, потому что доверяла Ромашке, и, если он говорит, что мент жив, с какой стати мне в этом сомневаться?

— Ну и что ты узнал? — начала приставать Женька.

— Труп Аверина из офиса вывез Ярцев. Помнишь милицейскую машину? Козырев позвонил ему и приказал срочно решить данную проблему. Вот наш мент и отправился с двумя доверенными лицами. Как ты с крыльца сиганула, они видели и насторожились. Быстренько забрали труп. Доверенные лица на милицейской машине вывезли его в гараж Ярцева и вернулись назад. Ты пришла, потопталась в офисе и, не обнаружив жертву, удалилась, а они преспокойно сдали офис на сигнализацию. Сам Ярцев, прихватив из кармана Аверина ключи от машины, отбыл на «Мерседесе» все в тот же гараж. А в пятницу они ни свет ни заря устроили небольшую аварию, дождались, когда «мере» основательно выгорит и от трупа останутся только головешки. Козырев и менты понимали, что в офисе Аверин кого-то ждал. Последний его звонок был тебе, вот ты и попала в поле их зрения. Но особенно порадовать Ярцева не могла, оттого тебя и оставили в покое, решив, что ты ничего не знаешь.

— Выходит, убийца — Козырев? — встрепенулась Женька, а Роман Андреевич искренне удивился:

— Дурак он, что ли?

Мы переглянулись, насупились и полезли к нему с вопросами уже вдвоем:

— А кто тогда убил?

— Не знаю, но догадываюсь.

— А что мент-то сказал? — разозлилась я.

— Все, что знал, а знал он немного: был труп, который Козырев приказал прибрать на некоторое время и инсценировать аварию.

— А что за женщина помогала Ярцеву?

— Никакой женщины он не знает и, вообще, сделал то, что сделал.

— А сегодня что ему понадобилось в квартире Аверина?

— Дневник. Оказывается, наш бизнесмен очень любил доверять свои мысли бумаге, сегодня Козырев вызвал мента и велел этот дневник отыскать. Вот он. — Ромашка протянул мне обыкновенный ежедневник в красной обложке.

— А почему Козырев заинтересовался дневником сегодня, а не сразу после убийства? — нахмурилась Женька.

— Ты от меня очень много хочешь, — попенял Роман Андреевич. — Для начала надо его прочитать.

Я открыла ежедневник. Первая запись датирована четырнадцатым февраля, как оказалось, именно в этот день Ярослав Сергеевич встретил Стеллу Козыреву. Он приехал в свой магазин неподалеку от ее дома, выходил из машины, и тут появилась она. Аверин в душе был поэтом, а Стелла, должно быть, счастливой женщиной: я ей позавидовала: вот если бы так кто-нибудь написал обо мне… Я покосилась на бравого майора, пытаясь представить его с авторучкой в руке, задумчиво сидящим за письменным столом, да… нелегкое это дело, я имею в виду попытку представить.

— Перелистывай, — толкнула меня под локоть Женька, потому что тоже пыталась читать, встав на колени на переднем сиденье и вытянув шею, но подружка, конечно, способна и не на такое.

Всю дорогу до моего дома мы читали дневник и продолжили это занятие в квартире, предоставив Роману Андреевичу почетную обязанность хлопотать по хозяйству. Некоторые страницы зачитывали вслух, чтобы и он был в курсе. Но Романа Андреевича дневник не очень-то заинтересовал. Он гремел кастрюльками, насвистывал и на чужие страдания внимания обращал мало. А страданий было предостаточно. Чем дальше мы читали, тем больше настораживались: события, изложенные в дневнике, здорово напоминали известный фильм «Девять с половиной недель». Испепеляющая страсть, буйная фантазия и заметная склонность к садомазохизму. Симпатичный, уравновешенный и очень серьезный на вид, Ярослав Сергеевич обожал, чтобы об него вытирали ноги. А Стелла проделывала это мастерски и с выдумкой.

— Теперь ясно, для чего она тащила его за собой в Сочи, — хмыкнула Женька. — Она резвилась бы там с муженьком, а он побитой собакой бродил бы следом, рыдал, кусал подушку и ловил страшный кайф. Скажи, Анфиса, еще остались нормальные люди?

— Конечно, — кивнула я, косясь в сторону нашего бравого майора, который как раз заглянул, чтобы позвать нас ужинать.

Особый интерес вызвало упоминание в дневнике об одном приятеле Стеллы, которого Ярослав Сергеевич называл «злым гением». Очень поэтически, но весьма неконкретно. Время от времени Аверину приходила здравая мысль, что Стелла, мягко говоря, не в себе, вот тогда он и вспоминал о «злом гении», который, по его мнению, дурно влиял на предмет любви. Конечно, обвинял он и Козырева, но эти обвинения носили расплывчатый характер и по большей части выглядели так: «Он ее погубил». На последних страницах эта тема зазвучала с еще большей силой. Узнав, что Стелла утонула, Аверин сразу же заподозрил неладное, потому что звонок в Сочи убедил его в том, что вовсе не Стелла сопровождала Козырева в этой поездке. Восемь страниц он исписал, пребывая в сомнениях, хотел пойти в милицию, но не пошел: слишком многое пришлось бы объяснять.