Капкан. Сожженный некролог
Шрифт:
А существует ли любовь с первого взгляда? Не знаю, не знаю. Но предпосылок для этого более чем достаточно. Жизнь у нас довольно-таки серая. Все одно и то же: с работы — домой, пижама, тапочки, ужин, телевизор… И не случается ничего, чтобы встряхнуло душу до дна, напомнило, что тебе всего тридцать лет… Раньше как? По крайней мере собирались вместе, рассказывали друг другу интересные истории, ездили куда-то, потом хвастались слайдами, вспоминали старые фильмы, орали до посинения на стадионах, поддерживая дух «своей» команды, ходили иногда в спортзалы и даже культпоходы в театр, потом долго обсуждали. Когда это было? Миллион лет назад… Друзья исчезли, разбежались, растворились. Почему? Что случилось? Конечно, не я один такой, это болезнь века — разобщенность, об этом думают социологи, психологи, философы, даже психоаналитики. Мужчина без друзей похож на валюту, которая с каждым днем падает в цене, особенно в собственных глазах. А почему бы не подружиться, например, с Цыпленком? У нас с ним полное согласие по всем вопросам, ходим иногда в гости друг к другу, вместе отдуваемся перед начальством. Разные по характеру и темпераменту?
Однако надо немедленно переселиться в более скромный отель, иначе Гена и вправду может поверить в силу любви с первого взгляда».
Дальнейшие события Гео Филипов записал для памяти в виде рассказа и прочел этот рассказ по телефону майору.
Итак, я отправился искать себе скромный, непретенциозный отель. Пешком. Опять мне пришлось пройти через Леонардо да Винчи, до смерти надоевшую мне. Снова вошел в сладкарницу [9] на углу, готовый задавать еще более глупые вопросы, чем в первый раз. Тогда по глупости я не нашел ничего лучше, как спросить кассиршу, уткнувшую нос в свежий номер «Литературного фронта», не заходит ли сюда выпить кофе очень красивая девушка с большими черными глазами. Ответ был таков: «Тут пьют кофе только красивые девушки!» Только бы она не запомнила меня…
9
Так в Болгарии называют кафе-кондитерские.
Я подождал, пока очередь у кассы рассеялась, сунул голову в эллиптическое окошко и снова увидел в руках кассирши газету — на этот раз «Пульс», стихи. «Вы интересуетесь поэзией?» Теперь я лучше рассмотрел ее — женщина молодая, чуть полнее, чем следовало бы, довольно красивая. Она слегка порозовела и быстро спрятала газету за спину. «А что, это такой большой грех?» — «Отнюдь, наоборот!» Я еще подумал: это прекрасно, что люди такой профессии читают стихи, а не подсчитывают левые доходы. Мы обменялись двумя-тремя фразами, и наконец я отважился задать ей вопрос, ради которого пришел: «Я бы хотел знать, где в городе собирается молодежь, любящая стихи». Женщина секунду-другую подумала, потом быстро назвала несколько мест, явно знакомых ей: клуб работников культуры «Кристалл», кафе моего «Тримонциума» и «Новоотеля», иногда встречаются и в кафе на остановке «Девятый километр».
Теперь я должен объяснить, почему мне пришло в голову искать «любящих стихи», хотя я снова рискую вызвать ваш смех. Во всем виноваты «весы»: на одной чаше неуклюжие ученические рифмы некролога: «Эми, дорогая Эми…», на другой — довольно удачное сравнение моего «Запорожца» с кузнечиком, который тащит за собой огромную белую бабочку со сложенными крыльями (авторство, как вы помните, принадлежит моей загадочной спутнице). Я не сомневался, что стихи в некрологе написал Длинные Уши. Раз уж он выбрал поэтическую форму, то, вероятнее всего, она их связывала не меньше, чем сильные чувства. Хорошо бы только, чтобы и стихотворец не удрал из города, как эти Стаматовы. И что их держит так долго в Чехословакии? В общем, я поколебался, повертелся туда-сюда и пошел в «Кристалл». «Ослиные Уши? — переспросили меня. — Ослы, как правило, в поле работают. А все красавицы на дискотеках!» Я постарался не рассердиться: из-за духоты персонал был нервно настроен.
Теперь надо быть поосторожнее. Если я спрошу про «Ослиные Уши» в Совете у папы, как бы меня самого не оттаскали за уши.
На улице палило нещадно. Я плелся по камням старого города, похожим на расплющенных лягушек. Почему меня носило по городу в такую невыносимую жару? Что это было? Бегство от настоящей работы? Или во мне все еще теплилась надежда вдруг столкнуться с ней?
Очередная экскурсия закончилась переселением в скромную гостиницу у вокзала и твердым убеждением в том, что Пловдив для меня был и останется «терра инкогнито». Он не желал открываться передо мной. Впрочем, в этом смысле он был похож на все и большие и малые города, стоящие на перекрестках наших путей-дорог: день приезда и день отъезда — один день, приехал — уехал…
Я уже было собрался в учреждение, где до суда работала Кристина, как вдруг почувствовал, что мне не обойтись без поддержки, а точнее, без протекции. Пришлось снова идти к полковнику — вашему другу и просить помощи. Самой неприятной для меня была необходимость обращаться к начальству Кристины и объяснять ему, зачем я интересуюсь ее делом, иначе говоря, врать, потому что правду сказать я не мог — так было задумано изначально. «Все же упорный вы человек!» — сухо пробормотал полковник и направил меня к одному из своих коллег, занимающемуся хищениями.
— Я хорошо помню этот случай, о нем даже в столичных газетах писали. — Коллега оказался «своим парнем», и мы быстро перешли на «ты». — Ты разве не читал?
— Нет, не читал.
— Я обещал полковнику не спрашивать тебя о цели…
— Ну почему же? Я тут провожу кое-какие исследования…
И тут ни к селу ни к городу я вдруг заявил ему, что закончил юридический и занимаюсь наукой.
— Понимаешь, газеты писали в основном про попытку директора замять эту историю — он, видишь ли, пекся о добром имени своего учреждения. Нет, сам он ни в чем конкретно не виновен, и никто не собирался хватать его за руку, но ведь все наверняка подумают, что рыба гниет с головы… Как ты считаешь, это единственный случай? Ничего подобного! Просто руки опускаются… И стоит ли удивляться, что более мелкие сошки поступают
так же? Ну хорошо, допустим, кто-нибудь сознательный найдется и сигнализирует, милиция примет меры, его даже похвалят за «неусыпное око», а что будет потом, ты знаешь? Начальник в результате выгонит его за разглашение «служебной тайны» и развал коллектива! Так что сиди, брат, в уголке и помалкивай — вот как все думают! Честное слово, я не преувеличиваю. И если прибавить, что мы стали в последнее время соперничать с Западом по равнодушию, с каким толпа взирает на драки и поножовщину, то получается веселая картина… Ты знаешь, что по крайней мере половина раскрытых финансовых преступлений, злоупотреблений по службе, хищений не стали предметом судебного разбирательства?— Извини, пожалуйста, но и я бы поколебался. Думаешь, приятно услышать за спиной или вслед «доносчик, предатель»?
— Да, это важная причина того, что люди избегают обращаться к нам. Думаю, тебе многое станет ясным, если я скажу, что этот директор заставлял каждого вновь поступающего подписывать специальную декларацию: «Обязуюсь в случае обнаружения дефицита немедленно восстановить нужную сумму…» Вот это хватка, а? Таким образом, сведения о массе финансовых нарушений оставались за закрытой дверью! «Ах, это такие мелочи, стоит ли занимать ими внимание общества…», и так далее, и тому подобное. Но пытаться скрыть недостачу в четыре тысячи левов! Тут уж извини… Я рассказываю тебе все это, чтобы ты не обманулся, глядя на него и слушая его. Он не пьет, не курит, не бегает за дамами, спешит с работы домой, не имеет нетрудовых доходов, часами рассказывает сказки своим внукам, боготворит свою жену, активист организации «Отечественный фронт», добровольный сотрудник КАТа [10] … Достаточно?
10
КАТ соответствует нашему ОРУДу.
«Обычная история, — думал я по пути в отдел. — Шел за одним, наткнулся на другое, потом на третье, четвертое и так далее. Чистый детектив. Но я не писатель и в данном случае не собираюсь заниматься цифрами и документами, да и времени у меня в обрез. И твой милый директор, дорогой коллега, интересует меня лишь постольку, поскольку я смогу вытащить из него все о маме Кристине. Если, конечно, он вообще что-нибудь знает…»
Я вошел к нему в кабинет. Ну и ну! Мне редко доводилось видеть такие кабинеты. Чистота, порядок, вкус — соединение скромности и богатства отделки. Из-за стола навстречу мне поднялся стройный мужчина в двубортном костюме с гладко зачесанными назад иссиня-черными волосами — просто невозможно было поверить, что ему уже перевалило за шестьдесят. Стекла его больших очков в темной оправе переливались разными цветами, из-за них на меня пристально смотрели не по возрасту яркие глаза. Мой коллега определил характер директора как фанатичный, самоуверенный. Я бы поискал другие слова — скорее, это человек не самоуверенный, а уверенный в себе, ни на йоту не сомневающийся в том, что по праву занимает высокий пост, убежденный в непогрешимости своего авторитета. Глядя на директора, я вспомнил рассказы моего приятеля-спортсмена о том, что в Сицилии даже в самую жуткую жару мужчины ходят в темных костюмах, носят галстуки и туфли на толстой подошве. Кто в наши дни надевает двубортный костюм, да еще к тому же новый, а не вынутый из пронафталиненного шкафа!
— Мне сообщили, что вы посетите нас, — строго, даже несколько чопорно объявил директор. — Насколько я понял, речь идет о какой-тс ревизии по делу Нелчиновой — очевидно, с целью пересмотра приговора и сокращения срока… Так вот, я сразу же должен заявить: Мы не согласны (он так выделил это «мы», что я понял — оно имеет особое значение в этих обстоятельствах). Тут я решил прикинуться дурачком и наивно спросил его:
— А что, должна быть какая-то ревизия?
— Пожалуйста, пожалуйста! Мы не боимся никакой ревизии (опять это «мы»). Я сейчас говорю о другом — об этой лисице. Никакой пощады и прощения она не заслуживает! Мы никогда не простим ее, никогда!
И он пустился длинно и нудно описывать что и как произошло, без конца употребляя это «мы», будто он своим подчиненным и отец, и мать, и сват, и брат. Рассказ его лился, как вязкая струя патоки, прервать его было невозможно. Хорошо еще, что он разрешил мне курить в открытое окно. Я слушал его рассеянно и думал о том, что мой пловдивский коллега представил дело несколько иначе, разумеется, более точно, чем пытался сделать это директор.
В кассе обнаружилась недостача — четыре тысячи левов. Проверкой была установлена подделка в дневнике операций. Ясно, кто посягнул на эти деньги! Напрасно молодая вертлявая фифа-кассир, плакала и клялась, что невиновна. «Сначала ты верни все, до последней стотинки, а потом доказывай!» Подозрение ни на секунду не пало на контролера Кристину Нелчинову. Никто даже не вспомнил о том, что она часто помогала всем кассирам сберкассы, если образовывались очереди, — значит, имела доступ к деньгам. Но у Нелчиновой был десятилетний стаж безупречной работы, никто никогда не замечал в ней ни тени корысти. Она действительно начала с нуля и «стала одним из лучших контролеров благодаря своей образцовой честности, трудолюбию, интересу к профессии», как пишут в характеристиках. А вот у подозреваемой и раньше были неурядицы с кассой, правда, мелкие, не говоря уже о ярком маникюре и золотых перстнях на всех десяти пальцах! Как это было? А вот как: помогала кассирам, приняла сто пятьдесят левов вклада у одного из клиентов, после этого влепила в дневнике операций четверку впереди этой суммы — и готово, разница у тебя в кармане. На что она рассчитывала? На то, что, когда рано или поздно все всплывет, сумму, как всегда, разбросают на всех и возвращать придется только часть.