Сердце не бьётся в домах,В корзине ребёнок застывший.И конь храпит на стене,И дятел ненужный стучится,Стучит, и стучит, и долбит,Долбит, и стучит, и трясётся.Иголка вопьётся и мышь свои зубы вонзит,Но крови не будет. И примус, и книги, и лампаИ папа с улыбкой печальной,И мама на мокром полу,И тётка с рукою прощальнойЗастыло уныло, примёрзло как палкаК дровам. И дрова не нужны.Но лето в закрытые окна придётИ солнце затеплит в квартире.И конь улыбнётся недужныйИ дятел ненужный,На папе улыбка сгниёт.Мышь убежит под диванИ мама растает, и тётка проснётсяВ могиле с рукою прощальнойВ квартире, в могиле у нас.Июнь 1942
6. «Я немца увидел
в глаза…»
Я немца увидел в глаза,Фашиста с усами и с носом.Он сидел на рекеС котлетой в руке,С папиросой в губах,С зубочисткой в зубахИ левой ногой обнимая полено.Вдруг всё мне открылосьИ осветилось немецкое тело,И стала просвечиватьСначала нога,А после рука.И сердце открылось кошачье,Печёнка щенячьяИ птичий желудок,И кровь поросячья.И тут захотелось зарезать его,Вонзить в него нож,Сказать ему – что ж!Но рука испугалась брезгливо,Нога задрожалаИ взгляд мой потух.То птица сидела с человечьим лицом,Птица ночная в военной шинелиИ со свастикой на рукавах.Взмах и она улетает.Июнь 1942
7. Любино поле
Люба любила, потелаИ чай пила с мёдом в овсе.Когда-то помещик случайныйУшкуйник и поп. Но время ушлоИ их унесло.И вот мы в окопах сидим,На небо глядимИ видим летятТо ближе то дальшеИ бомбы кидают.Любино Поле расколото вдрызгИ Луга-речонка поднята к самому небу.Ах, небо! Ах, Ад! Ах, подушка-жена!Ах, детство. Ах, Пушкин! Ах, Ляля!Та Ляля с которой гулял,Которой ты всё поверял.Ах, сказки! Ах, море и всё!Всё поднято, разодрано к чёртуИ нет уже ничего.Деревья трещат. Дома догорели.Коровы бредут и бабы хохочут от горя.Лишь старик один озабоченЗовут его Иванов.Он выменял пару ботинокЗа десять штанов,А штаны отдал за телёнка.Телёнок убит.И дом лежит на траве с отрубленным боком.А по полю прыгает Иванов, улыбаясьИ ищет, и ищет, и свищет,И спрашивает и каждого, где они —Те что заплатят ему за убыток.Июнь 1942
8. «Сани, кадушка, кровать…»
Сани, кадушка, кроватьРечка, избушка, корова.Тёплое выморозь, жеребцов и мужчин оскопиИ землю сделай плешивой немецкой луною.Сады умирают там, где ступит нога.Дома убегают, где рука прикоснётся.Озера кричат. Рожают деревья урода.Сани, кадушка, кроватьРечка, избушка, корова.Где дети? Уже не играют, уже не рисуютИ детские кости белеют, тоскуют,И детская плоть в обломки, в кирпичВпилась на радость кому-то.Было иль не было —Чтоб в речке плясала вода,Чтоб мама смеяласьИ яблоня кидала весною цветы?Но будет.И будет корова – коровой, избушка – кукушкой,И станет снова землею луна,Соловьи захохочут в лесахИ Гитлер увянет безротыйБесплотный с птичьей улыбкой.И Геббельс станет повозкой.И дым завитками над крышей ужеКак на детском рисунке. Утро встаёт.Июнь 1942
9. «Солнце простое скачет украдкой…»
Солнце простое скачет украдкойИ дети рисуют обман.И в детской душе есть загадка,Хариуса плеск и романВоробья с лешачихой. Как жёлудиДетские пальцы. Рисунок опасный —Обрывок реки. Крик. И людиНе поймут, не заметят напрасноПривет с того света, где у рекиВ рукаве не хватает руки,Где заячьи руки скачут отдельноОт зайца, где берег – не сказка,А бред на птичьих ногах. И замазкаВ глазах у меня, у тебя, у него как коростаИ нет у природы прироста.А к дереву приросли три девичьих руки, три ноги.Смеётся прохожий, упав на колени.Телеги трясутся. Косулю обнявши олень,Вонзается в день как в ухо верёвка. Миноги,Артисты, козлы, петухи по-рыбьи кричат.И ночь улетает уже на качелях в Пекин.Мышата, крысята, цыплята, щенята, волчатаВорчат. И я остаюся одинКак колодец.Июнь 1942
10. «Мне отрубили ногу, Руку и нос…»
Мне отрубили ногу, Руку и нос.Мне отрезали брови и хвост.Хвост я взял у коровы.Руку я взял у соседа.Ногу я занял на
время.Но где я возьму подругу?Подруга лежит под забором.Где друга сыщу?Друг сохнет в земле.Где найду я врага?Враг мокнет в реке.Где зиму увижу?Зима превратилася в лето,А лето в весну.И время идёт.Лишь один я стою под забором,Где подруга закрыта землёй.Июнь 1942
11. «Хохот в лесу. Мзда на мосту…»
Хохот в лесу. Мзда на мосту.Свист вонзившийся в похоть.Ночной птицы плач.Девушка – кукиш, унылый калач.Колесо по руке, поцелуй палача.Топором по плечу. Полечу к палачу.Смешалося всё, румынка с ребёнкомИ кровь, и рябина, и выстрел, и филин,И ведьма двуперстая вместе с телёнком,И мама, и ястреб безумьем намылен,И брюхо, и ухо, и барышня – срамС тоскою, с доскою, с тобой пополам.Я море прошу, но море – молчальник.Я ухо держу, но ухо – начальник.Я маму хватаю, но мама кипит.Я папу за лапу, но папа сопит.Подушкой у чёрта, убитый клюкоюЯ с Вием, я с Ноем, я вместе с тобою.Я с дедушкой в яме, с женой на краю,Я в щёлке, я в дырке, в лохматом раю.Я – сап, я кукушка, чахотка и сон.Я – веник, я – баня, я – тыква, я – сом.Я пень королю. Я помощник тюрьме.Я поп без ноги, я помещик в сумеС доскою, с тоскою с лягушкой в уме.<Июнь> 1942
12. «Лист не играет на дудке. И речка…»
Лист не играет на дудке. И речкаСтруится. Папа в гости идёт.В испуганном доме нету ответа.И девичьи ноги растут,И девичьи груди трясутся.Но Гойя уж тут.Людоеды корову едят не умея.И ведьмы насилуют папу.Природа повернулась трамваем,Где кости стучат и кричат,Где ноги тоскуют по Оле.Но Гойя уходит и реки навстречу ему.И мир оглянулся корзинойИ воды к водам на спину,Ивы на ивы, сосны на сосны.Деревья как люди, как дёсныБез стыда.И дождик о речку, как небо о небо,Как мы друг об друга, как муж о жену,Змея о змею, жеребец о кобылу, козёл об козу.И трутся, и пляшут, и бьются,И прыгают как под ножом,Пронзённые страстью на вылет.<Июнъ> 1942
13. «Кошачье жаркое. И гости сидят…»
Кошачье жаркое. И гости сидятЗа тем же столом.На хлеб я гляжу, кости считаюИ жду, когда гости уйдут.Но вот входит тесть (смерть, сон).Гостей на салазках везут.Меня на салазки кладут и везут.Навстречу идёт почтальон.Телеграмма от жены: «жду».Стекла сияют. Солнце кричит.Деревья стоят, утонув навсегда.Дома утонули. И люди в подштанникахВ пустоте, где воздух съедят.И сердце стучит и зовёт к жене,А санки скрипят, всё скрипят и скрипят.И вот уж… но тёща устала и сбросила в снегНа дороге я синий лежу.<Июнь> 1942
14. Тоня-река
Белые ноги в траве.Дерево в юбке большоеОбнимет. Ветвями подымет.То девушка Маня берёза,То девушка манит меняИ с собой уведёт.Но девичьи ласки мне не по нравуИ девушка-дерево мне не по праву.Чтоб руки упали, чтоб ноги поплылиЗарежу жену. И сердце утонет.Заплачет река и застонет —Тоня-река.Июль 1942
15. «А девушка тут где смеялась, любила…»
А девушка тут где смеялась, любилаНо смех уж застыл и остыла любовь.И нож уж ползёт по руке, где скользила,Где радость текла и гремела весёлая кровь.И нож уже в теле как скрежетИдёт не спеша и всё глубже и режетИ нож по груди где ласка – тоска.Где милое, страшное, Люда, Людмила?Ты девочкой прыгала, папу любила,Ты девушкой стала и вот ты доска.А нож всё ползёт, и всё режетИ режет и нежит и режет,А нож всё ласкает жестокийКак дети, острый и нежный.И двое стоят и смеются бесстыдноИ смотрят в тебя как будто им видноДушу твою, светлую ветку.То ветку живую срубили бездушно.Зарезали девушку. Плачет воздушноНебо тоскует по той что ЛюдмилойЗвалась. Что была певуньей, девчонкойЗастыло, обвисло стало синей печёнкой,Что было девчонкой, что прыгало, пелоЧто речкой гремело о камни так смелоЧто девочкой Людой девчонкой звалось.Июль 1942