Капут
Шрифт:
– Elles savaient qu’on allait les fusiller? [353] – спросила Ильзе.
– Elles le savaient. Elles tremblaient de peur d’^etre fusill'ees. Oh! elles le savaient. Tout le mоnde le savait, `a Soroca [354] .
Когда мы вышли на воздух, на небе вовсю сияли звезды. Они сверкали, холодные и мертвые, как стеклянные глаза. От станции доносились гудки паровозов. Бледная весенняя луна висела в прозрачном небе, деревья и дома казались сделанными из липкого, мягкого материала. Внизу над рекой пела птица. Мы спустились к реке по пустынной дороге и сели на берегу.
353
Они знали, что их расстреляют? (фр.)
354
Знали. Они дрожали от страха при мысли, что их расстреляют. О, они знали. Все в городке Сороки знали об этом (фр.).
Вода
– О Луиза, – сказал я.
Сам того не желая, я взял руку Луизы и ласково сжал ее в своих руках. Луиза мягко убрала руку и посмотрела на меня скорее с удивлением, чем с упреком. Ее удивил мой неожиданный жест, может, она жалела, что ушла от моей болезненной ласки, я же хотел сказать ей, что мне вспомнилась рука Сюзанны в моих руках, маленькая потная рука Сюзанны из борделя городка Сороки, мне вспомнилась рука русской военнопленной работницы, которую я тайком пожал в вагоне метро в Берлине, – широкая шершавая ладонь, потрескавшаяся от кислоты. Мне казалось, что я сижу рядом с несчастной еврейской девушкой на диване в борделе города Сороки, что я сижу рядом с Сюзанной, и мне стало очень жаль Луизу Прусскую, мне стало жаль княгиню Империи Луизу фон Гогенцоллерн. Птицы пели вокруг в блеклом свете луны. Обе девушки молча смотрели на текущую вдоль насыпи воду, на ее приглушенное темнотой сверкание.
– J’ai piti'e d’^etre femme [355] , – тихо сказала Луиза на своем потсдамском французском.
Часть пятая. Северные олени
XVI
Голые мужчины
Губернатор Лапландии Каарло Хиллиля поднял бокал и сказал:
– M`alianne.
Мы сидели за обедом в губернаторском дворце в Рованиеми, столице Лапландии, городе у Северного полярного круга.
– Полярный круг проходит прямо под столом между нашими ногами, – сказал Каарло Хиллиля.
355
Я жалею, что я женщина (фр.).
Граф Августин де Фокса, посол Испании в Финляндии, наклонился под стол посмотреть, все рассмеялись, а де Фокса тихо сквозь зубы процедил: «Ces sacr'es ivrognes!» [356] Все были пьяны, с бледными и мокрыми от пота лбами, со сверкающими стеклянными глазами, глазами пьяных финнов, которые алкоголь окрашивает переливами перламутра. Я сказал де Фокса:
– Августин, ты слишком много пьешь.
Августин ответил:
– Да, ты прав, много, это последняя.
356
Чертовы пьяницы! (фр.)
А Олави Коскинену, произносившему с поднятой рюмкой «м`alianne», он сказал:
– Спасибо, я не пью.
Но губернатор пристально посмотрел на него:
– Vous refusez de boire `a notre sant'e? [357] Я тихо сказал де Фокса:
– Ради Бога, Августин, не оплошай, говори всегда «да», ради Бога, только «да».
И де Фокса говорил «да», постоянно «да», он всякий раз поднимал бокал и говорил «м`alianne», он краснел, его лоб сверкал от пота, глаза неуверенно блуждали за запотевшими стеклами очков. Помоги нам Бог, думал я и смотрел на него.
357
Вы отказываетесь выпить за наше здоровье? (фр.)
Наверное, приближалась полночь. Окутанное тонкой туманной вуалью солнце сверкало на горизонте, как завернутый в папиросную бумагу апельсин. Призрачный северный свет с леденящей силой врывался в открытые окна, ослепительно, как в хирургической операционной, освещая необъятных размеров зал в стиле финского модерна с низким потолком, белыми стенами и розоватым березовым полом, где мы сидели за обедом вот уже шесть часов. Высокие узкие окна выходили на широкую долину Кеми и Оунаса и на заросли Оунасваары на горизонте. На стенах висели несколько старинных ryya, домотканных ковров, сработанных лапландскими пастухами и финскими крестьянами на их примитивных ткацких станках, и милые глазу гравюры шведов Шёльдебрандта и Авеелена и француза виконта де Бомона. Один очень ценный ryya с вытканными на нем деревьями, северными оленями, луком и стрелами был выполнен в розовых, серых, зеленых и черных тонах, второй – тоже очень редкий ковер – в доминирующих белом, розовом, зеленом и коричневом. Гравюры изображали пейзажи Остроботнии и Лапландии, виды Оулу, Кени, Оунаса, порта и рыночной площади в Рованиеми. (В конце XVIII и в начале прошлого века, когда Шёльдебрандт, Авеелен и виконт де Бомон вырезали на медных листах эти прекрасные гравюры, Рованиеми был всего лишь большим селением финских первопроходцев, лапландских рыбаков и пастухов оленьих стад, живших в рубленых домах, окруженных высоким частоколом: все селение грудилось вокруг рынка, кладбища и красивой деревянной, выкрашенной
в серое церкви, построенной итальянцем Басси в неоклассическом шведском стиле, украшенной деталями во французском стиле Людовика XV и в русской менере времен Екатерины Великой – эти детали встречаются в белой крашеной мебели, которой гордятся старые дома финских пионеров Северной Остроботнии и Лапландии.) Между окнами и над дверью висели старинные пуукко с гравированным лезвием и костяной рукоятью, обтянутой тонкой мягкой кожей северного оленя. У каждого сидевшего за столом финна на поясе тоже висел свой пуукко. Губернатор сидел во главе стола на накрытом шкурой белого медведя стуле. Я сидел, неизвестно почему, по правую руку от губернатора, а посол Испании граф Августин де Фокса, непонятно почему, – по левую от него руку. Де Фокса был недоволен.– Ce n’est pas pour moi, tu comprends, – говорил он мне, – с’est pour l’Espagne [358] .
Титу Михайлеску тоже был пьян, он говорил де Фокса:
– Ah! C’est pour les Espagnes, n’est-ce pas? Pour tes Espagnes [359] .
Я пытался успокоить де Фокса, «я не виноват», говорил я ему.
– Tu ne repr'esentes pas l’Italie, toi, et alors? Pourquoi es-tu assis `a sa droite? [360] – говорил де Фокса.
358
Это нужно не мне, пойми, это нужно Испании (фр.).
359
А! Так это нужно Испаниям, не так ли? Твоим Испаниям (фр.).
360
Вот ты не представляешь Италию, и что же? Почему ты сидишь по правую от губернатора руку? (фр.)
– Il repr'esente ses Italies, n’est-ce pas, Malaparte, que tu repr'esentes tes Italies? [361] – говорил Михайлеску.
– Tu gueule! [362] – говорил ему Августин.
Я сходил с ума от пьяных разговоров и слушал, как с заторможенной и церемонной злостью спорили между собой Михайлеску и де Фокса.
– Ne t’en fais pas, le Gouverneur est gaucher [363] , – говорил ему Михайлеску.
361
Он представляет свои Италии, не правда ли, Малапарте, ты представляешь твои Италии? (фр.)
362
Ну, ты и морда! (фр.)
363
А я тебе говорю, что губернатор – левша (фр.).
– Tu te trompes, il n’est pas gaucher, il louche [364] , – отвечал де Фокса.
– Ah, s’il louche, ce n’est pas la m^eme chose, tu devrais protester [365] , – говорил ему Михайлеску.
– Tu penses qu’il louche expr`es pour me faire asseoir `a sa gauche? [366] – говорил де Фокса.
– Bien s^ur, il louche expr`es [367] , – отвечал Михайлеску.
Тогда граф Августин де Фокса, посол Испании, обратился к Каарло Хиллиле, губернатору Лапландии:
364
Ты ошибаешься, он вовсе не левша, он косоглазый (фр.).
365
А, ну если он косой, это меняет дело, ты должен протестовать (фр.).
366
Ты думаешь, что это из-за косоглазия он посадил меня слева от себя? (фр.)
367
Конечно, он явно страдает косоглазием (фр.).
– Monsieur le Gouverneur, je suis assis `a votre gauche, je ne suis pas `a ma place [368] .
Каарло Хиллиля удивленно посмотрел на него:
– Comment? Vous n’^etes pas `a votre place? [369]
Де Фокса поклонился:
– Vous ne trouvez pas, que je devrais ^etre assis `a la place de Monsieur Malaparte? [370]
Губернатор еще более удивленно посмотрел на него, повернулся ко мне и спросил:
368
Господин губернатор, я сижу слева от вас, но я не на своем месте (фр.).
369
Как? Вы уже не на вашем месте? (фр.)
370
Вы не находите, что я должен сидеть на месте господина Малапарте? (фр.)