Кара небесная. Книга 6

Романов задумался. Пожав плечами, сказал, что в его компанию входили только городские ребятишки – местные держались обособленно – и было их, если ему не изменяет память, семь или восемь человек.

– Трое из них – девочки, включая ту, что умерла от анафилактического шока… Где они сейчас? Не знаю. Ни с кем, кроме Ребко с Самородовым, я с тех пор не встречался. Хотя, представься такой случай, возможно, не отказался бы.

– Имена-то их еще помнишь?

Романов поморщился. Сказал, что каждому из них в то лето он посвятил по стихотворению.

– Поэтому можно попробовать вспомнить… Так, одного из них звали, кажется, Лёня Лёнькин. Да. Других – Славик… Витя… Толька… А вот фамилии не скажу… Что же касается девочек, то их звали, это я хорошо запомнил, Романовы. Нина и Оля… Я ухаживал за Ниной, Степка – за Олей.

– Родственницы?

Пренебрежительно махнув рукой, Романов бросил:

– Нет.

Потом подумал-подумал и неуверенно добавил:

– Да вряд ли.

Потом еще немного подумал и, с сомнением покачав головой, поправил себя:

– Хотя ты, знаешь, всё может быть… Я так думаю, в Зверевке все Романовы в той или иной степени приходятся друг другу роднёй.

– И чем вы там занимались? По тайге бродили? Грибы, наверное, собирали, ягоды?

Романов нетерпеливо кивнул. Сказал, что, бродя по тайге, они собирали грибы, ягоды, травы с орехами.

– А однажды – ты не поверишь! – мы пошли искать берлогу медведя, на которого, по словам Игоря Самородова, они с отцом охотились зимой, а набрели на самый настоящий самолет!

– Самолет? Да ну, брось врать. Кто ж его там оставит?

– Да никто его там не оставлял! Он упал и разбился!

Рассказывая об упавшем самолете, Романов заговорил горячо и быстро – так, словно это событие произошло с ним не тридцать лет назад в двухстах с лишним километрах от того места, где они сейчас находились, а только что за углом соседнего дома.

– Представь себе, Никита, картину! Вокруг тайга, болота. В тайге лежит разбитый самолет, а рядом на полянке – старая могилка без креста. В ней, видимо, мордвины похоронили погибших летчиков.

– Да ты что!

– Точно тебе говорю!

– Самолет был боевой?

– Транспортный.

– Как догадался? По фюзеляжу?

– По металлическому ящику. От удара ящик раскрылся, и из него высыпались какие-то грязного цвета камушки.

– Что за камушки?

Романов поморщился.

– Откуда я знаю. Я что, геолог?

– Как интересно! И что дальше?

– А дальше, – ответил Романов. – Мы побежали в деревню. А когда прибежали, решили никому из взрослых ничего не рассказывать.

– Почему?

– Потому что в этой роще мы по надобности наложили кучи говна. И только потом, когда собрались уходить, увидели деревянного идола.

– Кого-кого?

– Не кого, а чего, – поправил Романов. – Идола… Рядом с этим местом, в нескольких километрах, жила мордва, и Степа Ребко – самый смекалистый из нас – первым догадался, куда нас, дураков, занесло. А занесло нас в их священную рощу. О ее существовании в Зверевке все знали. Ей, если верить бабушке, чуть ли не тысяча лет!

Малявин удивленно покачал головой: надо же.

– Я только не понял, чего вы взрослым-то ничего не сказали?

Словно теряя терпение, Романов всплеснул руками. Спросил: чего ж тут непонятного.

– Расскажи мы о том, что были в священной роще, об этом сразу б прознали мордвины, и тогда б у нас могли возникнуть большие-пребольшие проблемы!

Увидев, что Малявин опять ничего не понял, сказал, что зайти в священную рощу, сломать в ней ветку, разжечь костер, справить нужду – означало осквернить ее, а, следовательно, оскорбить чувства тех, кто верил в то, что она воистину священна.

– Как на это отреагирует мордва, мы не знали, а вот раньше за это она могла убить. Такое уже, говорят, бывало.

Выговорившись, Романов медленно отвернулся к окну. По тому, как внезапно изменилось его лицо, Малявин понял: с воспоминаниями на сегодня покончено и разговор, видимо, опять пойдет о том, с чего начался – со статьи в "Губернских ведомостях".

– Нет, ну надо же? – вздохнул Романов, уткнувшись лбом в стекло. – А главное, за что? Непонятно… Просто нет слов.

***

Слов не было только у Романова – всем остальным было что сказать. Проректор медицинского института Степан Ребко через день после публикации в газете списка худших людей года, отправился в прокуратуру, писать жалобу на журналиста Всевидящего. Проговорив со следователями четыре часа, вернулся на работу, закрылся у себя в кабинете и за каких-то тридцать-сорок минут напился до невменяемого состояния. Ольга Грушина, прочитав статью, устроила разнос секретарше, чья единственная вина заключалась в том, что ее муж – водитель – работал в какой-то газете, и на весь офис обматерила журналиста "Вечерней газеты", попросившего прокомментировать статью коллеги из "Губернских ведомостей". Анатолий Кудрявцев разразился большой статьей под названием "Шельмование, как способ конкурентной борьбы за читателя", в которой ни словом не обмолвившись о том, в чем его обвинял Всевидящий, рассказал, как в "Губернских ведомостях" готовятся так называемые сенсационные материалы. А готовятся они, по его словам, так. Когда тираж падал, главный редактор Бобриков вызывал к себе подчиненных и требовал громких событий. Поскольку громкие события, способные расшевелить угасший орган печати, в городе случались не так часто, как бы этого хотелось его владельцам, в ход шли стимуляторы, вроде вымысла и лжи. Именно так появились статьи, которые, по словам Кудрявцева, поставили позорное клеймо на деловой репутации «некогда популярного издания»

Но так думали далеко не все. Кто-то считал: всё в газете написано правильно – пока людям не покажешь себя в зеркале такими, какими их видят окружающие – толку не будет. Кто-то, подобно Никите Малявину, в целом соглашаясь с Всевидящим, критиковал за то, что он ведет себя подобно неуклюжему слону в посудной лавке. А кто-то просто и бесхитростно радовался тому, что назревал скандал.

Скандал действительно назревал. Это стало ясно после того, как главный редактор "Губернских ведомостей" Бобриков выступил со страниц своей газеты с просьбой к читателям отнестись с пониманием к позиции журналистов, обеспокоенных резким падением нравов в городе, в то время как в самой редакции полным ходом шло служебное расследование обстоятельств появления в свет нашумевшей статьи.

(По слухам, никем не опровергнутым и оттого казавшимся еще более правдивыми, в редакции пытались выяснить, кто из журналистов газеты скрывается за псевдонимом Всевидящий, и каким образом его опус попал в печать).

***

Ровно неделю Романов сидел дома. На звонки не отвечал, сам никому не звонил, днем писал стихи об одиночестве человека, окруженного враждебным миром, а вечером, когда голова была пуста, пил водку.

Утром восьмого дня в его квартире раздался очередной телефонный звонок. Романов покосился на чистый лист бумаги и, не почувствовав сил выдавить из себя ни строчки, снял трубку.