Кара

В это время непривычно зазвонил телефон — вызывали по междугороднему. Подняв трубку, Савельев услышал голос тети Паши, далекой материнской родни, встретил бы в толпе, ей-богу, не узнал бы.

— Юра, голубь ты мой, вчерась с трех разов до тебя не дозвалась. — Родственница секунду пошамкала, а потом вдруг громко, в голос, пустила слезу: — Бяда, Юрок, маманя-то твоя, Евдокия Ивановна, намедни чуток не преставилась! В лечебнице, известно дело, располосовали ей нутро, глянули и зашили взад — рак ее поедом выжрал, поздно, говорят, уже. Тапереча дома лежит, а уж тошнит-то ее, тошнит — кровями черными, и дохтур, что уколы делать ей приходит, в толк не возьмет, отчего еще жива она. И все тебя кличет, не загнусь, говорит, пока кровинушку мою, сыночка, не увижу.

— Павлина Евлампиевна, — Савельев вдруг почувствовал к себе глубокое отвращение, — послезавтра приеду обязательно, послезавтра.

— Ты, Юрок, поспеши, уж так рвет-то ее, тазами таскаем! — Тетя Паша опять заголосила. — А ну как Богу душу даст? — И связь прервалась, видимо, трубку повесили.

Несколько секунд Юрий Павлович молчал, сосредоточенно глядя на огромное, во всю стену, изображение полуголой девицы с черным латексным электромассажером внутренних органов в руке, и, услышав мелодично-равнодушное:

— Случилось что-нибудь? — посмотрел директрисе в глаза:

— Уехать мне надо, у знакомых неприятности.

— Конечно поезжай. — Зоя Васильевна мастерски сделала понимающее лицо и принялась аккуратно натягивать сногсшибательные пятидесятидолларовые чулки от Кардена, по бокам которых переплетались вышитые золотом змеи. — Помогать ближним сам Бог велел.

Одевшись, она подошла к Савельеву, взялась наманикюренной ручкой за пряжку его ремня и попросила:

— Приезжай скорее, — и, не поцеловав, направилась к дверям.

«Вот и славно, все само собой получилось». — Савельев запер кабинет, спустился в пахнувший апельсиновым дезодорантом салон «девятки» и вытащил из кармана куртки бенефоновскую трубу:

— Льва Борисовича, будьте любезны, — а, услышав негромко-картавое:

— Говорите, — произнес:

— Лева, если сразу, то я согласен за двадцатку.

Голос на другом конце сразу же сделался заинтересованным:

— Если быстро, то восемнадцать. Юра, ты же знаешь, район не очень.

— Слушай, Лев Борисович, там аппаратуры одной на две тыщи баксов. — Савельеву вдруг сделалось противно, вот докатился спецназовец, торгуется, как последний барыга. Чувствуя омерзение к собеседнику, он резко сказал: — Двадцать, или другие покупатели найдутся.

— Постой, постой. — Обладатель картавого голоса знал прекрасно, что квартира весила минимум четвертак, и на секунду замолчал, соображая. — Через час на Таганке, как в прошлый раз, подходит?

— Договорились. — Савельев отключился и, врубив погромче Розенбаума, которого уважал за упертость, порулил на встречу со своим старинным знакомцем, известным спекулянтом недвижимостью Львом Борисовичем Смиловицким, носившим погоняло Лысый.

Заметив неподалеку от входа в театр перламутрово-зеленый «ягуар», Юрий Павлович подпер его своей «девяткой», вышел, открыл невесомую дверь иномарки и, усевшись на обтянутое натуральной кожей сиденье, кивнул присутствующим:

— Физкультпривет.

С собою Лысый приволок нехуденького, одетого в лайковый плащ очкастого поддужного — нотариуса, который тут же оперативно составил гендоверенность на распоряжение савельевской квартирой, заверил расписку о получении Юрием Павловичем двадцати тысяч долларов от гражданина Смиловицкого — так, на всякий случай, потом, обменяв две пачки зеленых на связку ключей, Лысый отчалил:

— Понадоблюсь, звони.

Между тем время уже перевалило за поддень. Несмотря на стоявшее высоко августовское солнце, тепло его лучей не ощущалось совершенно. Более того, резкий северный ветер, уже вовсю гонявший вдоль улиц опавшую листву, заставлял прохожих поднимать воротники и отворачивать лица от его несущего холод дыхания.

«Как бы ночью заморозков не было». — Савельев залез в салон «девятки» и резво покатил в направлении юго-запада, где еще месяц назад снял однокомнатную квартиру на седьмом этаже многоэтажного кирпичного монстра. Здесь он не спеша пообедал, соорудив из пяти яиц омлет с ветчиной и основательно сдобрив его консервированными баклажанами, затем завел будильник и разрешил себе поспать минут триста, — ночь обещала быть беспокойной.

Когда Юрий Павлович, с хрустом потянувшись, вылез из спальника, за окнами уже разливался мертвенный свет фонарей — дни в преддверии осени сделались коротки.

Ополоснув лицо, он съел творожную массу с изюмом, предварительно вылив в нее всю остававшуюся в банке сгущенку, выпил кружку наисладчайшего чая и принялся неспешно собираться.

Сволочи-квартиросдатчики вынесли из хаты все, кроме стен. Глядя на свою физиономию в крохотном зеркале на футляре электробритвы, Савельев аккуратно приклеил рыжие пушистые усы с закрученными кверху концами, а также бороденку а-ля кабальеро, сразу сделавшись похожим на Василия Ивановича и вождя мирового пролетариата одновременно.

«Ну и урод». — Юрий Павлович, скривившись, показал своему отражению язык и принялся укладывать имущество в здоровенную спортивную сумку. Затем он тщательно осмотрелся, не забыто ли чего, оделся и, бросив ключи на пол в прихожей, захлопнул входную дверь. На улице накрапывал мелкий, осенний уже дождик, прохожих было не много. Не привлекая постороннего внимания, Савельев погрузился в «девятку», двинувшись затем в направлении двора, где стоял, хотелось бы надеяться, его зеленый «жигуленок» шестой модели.

Запарковав — «девятку» посредине белесого фонарного пятна, Юрий Павлович навесил «кочергу» — береженого Бог бережет, — включил сигнализацию и неспешной походкой человека со странностями направился вдоль дома к черневшей впереди подворотне.

В глубине ее он сразу же разглядел два сигаретных огонька — это спасались от сочившейся с неба влаги патрульно-постовые молодцы. Блюстители правопорядка, заметив трезвого, хорошо одетого чудака, гулявшего под дождем, равнодушно отвернулись — поиметь что-либо с такого было затруднительно.