Карабарчик. Детство Викеши

Оба замолчали, думая о матери, которая беспредельно любила обоих.

— Ты подожди минутку. Я позвоню жене, чтобы она встретила нас.

Через несколько минут Кирик вернулся радостный:

— У меня сегодня настоящий праздник: приехал Темир. А сейчас, пока жена хлопочет с обедом, пойдём к Чарышу. Не возражаешь?

Друзья миновали село и оказались на берегу Чарыша. Слышно было, как на лугу стрекотала сенокосилка, шёл трактор, ведя на прицепе комбайн.

Над селом в голубом небе кружились голуби. Горы и леса, казалось, нежились в лучах яркого солнца, отдыхали, согретые теплом июльского дня.

Мерно шумел горный Чарыш. Гордо подняв ввысь могучие ветви, слушает его старая лиственница. Мимо неё много лет тому назад, дружно взявшись за руки, не раз проходили два мальчика — белоголовый и смуглолицый.

Детство Викеши

Глава первая

Восьмилетний Викеша проснулся от лёгкого потряхивания за плечо. Увидя перед собой деда, он сразу вспомнил, что тот обещал взять его с собой в волостную управу, и быстро вскочил на ноги.

— Умывайся и за стол, да не забудь лоб перекрестить, а я пойду насчёт лошади…

Маленькая подвижная фигура деда неслышно исчезла из просторной избы.

Запах свежеиспеченного хлеба наполнял опрятную избу. Возле печки хлопотала бабушка Авдотья, такая же сухонькая, как и дед. Она изредка поглядывала на внука. Викеша подошёл к рукомойнику, наклонился над деревянной шайкой и раза два плеснул водой на лицо. Перекрестившись, уселся за стол.

— А мама где? — лениво потягиваясь, спросил он.

— Коров доит, а за столом потягиваться грех, — наставительно заметила старушка.

— А тятя? — продолжал расспрашивать мальчик.

— Собирает деда в волость, — коротко ответила Авдотья и поставила перед внуком блюдце со сметаной и горячий калач.

Обжигаясь, Викеша дул на хлеб, макал его в сметану и ел с наслаждением. Когда он собрался вылазить из-за стола, бабушка поставила лопату, которой она вытаскивала хлеб из печи, и подошла к Викеше. Она погладила его шершавой рукой по мягким, как лён, волосам:

— Мать молоко несёт, попей парного.

В избу вошла молодая рослая женщина с открытым приятным лицом крестьянки. Она поставила подойник на лавку и взглянула на сына:

— Что так рано поднялся?

— Я с дедушкой в волость поеду, — разыскивая, глазами картуз, ответил Викеша.

— А отца опрашивался?

— Не-ет, вчера мне дедушка сказал, что поедем.

Викеша знал, что маленький, сухонький дед слыл грозой для домашних. Его слово было законом в семье Булыгиных. С первых дней своей сознательной жизни Викеша понял, что все в доме безропотно подчинялись старику. Боялись его и односельчане.

Несколько лет подряд Василий Иванович Булыгин — дед Викеши — был старшиной Долговской волости. Правление находилось в селе Долгое, что в семнадцати верстах от деревни Озёрной, где жили Булыгины.

Заброшенная вдали от железных дорог и промышленных центров Зауралья деревня Озёрная привольно раскинулась среди озёр и перелесков Челябинского уезда. Дальше на юг шла бескрайняя Тургайская степь. На восток, ближе к предгорьям Урала, лежали плодородные башкирские земли.

Большой крестовый дом Булыгиных, выкрашенный зелёной краской, резко выделялся на фоне серых крестьянских изб. Он, казалось, давил своей тяжестью, добротностью на захудалые постройки сельчан.

В тот день, как отправляться в волостную управу, дед долго искал в железной шкатулке какую-то бумагу и, найдя её, бережно положил в карман частобора [37] .

— Ну, готов? — опросил он внука и, не дожидаясь ответа, закрестился на иконы, одновременно отдавая распоряжения снохе: — Пёстрого телёнка не выпускайте, а то опять в огород заберётся. Да собаку не забудь покормить. — Перекрестившись ещё раз, дед надел картуз и вышел на крыльцо.

Утреннее июньское солнце заливало теплом широкий двор с саманницей и амбаром. Возле дома стоял запряженный жеребец и нетерпеливо бил о землю копытом. Отец Викеши держал коня под уздцы.

37

Частобор — род кафтана.

— Степан, повод отпускай, когда вожжи возьму, — садясь в тарантас, крикнул дед.

— Ладно, — тряхнув стриженными под кружок волосами, коротко ответил тот.

— Садись, — кивнул старик внуку.

Мальчик проворно взобрался в тарантас, и когда дед крикнул отцу: — Отпускай! — Викеша стукнулся головой о плетёную стенку короба. Огромный жеребец вынес тарантас за ворота и помчался по деревенской улице. Перед глазами Викеши замелькали рваные плетни, крытые соломой избы, переулки и огороды. Прячась в подворотни, лаяли собаки, и одну из них, к большому удовольствию Викеши, дед огрел кнутом.

Встречные мужики торопливо сдёргивали войлочные шляпы и угрюмо сторонились к заборам. На поклоны дед отвечал лишь небрежным кивком головы.

За околицей лошадь сбавила бег и через полверсты перешла на ровную рысь.

Когда обогнули небольшое озеро, дед увидел на опушке берёзовой рощи палатки цыган. Он торопливо вытащил из кармана старшинскую бляху и повесил её на грудь.

— Я вам покажу, конокрады, как без моего согласия селиться! Я вас уважу, голубчики!

Булыгин поднялся на ноги и сильно взмахнул кнутом. Не ожидавший удара жеребец сначала потоптался на месте, а затем рванул тарантас. Дед направил коня на палатки цыган. Жеребец, всхрапывая, помчался прямо на табор. От быстрой езды полы стариковской одежды трепетали по ветру, как крылья хищной птицы, и весь он был похож на злобного коршуна.

Цыгане заметили деда поздно. Отчаянно ругаясь, он вихрем налетел на табор и начал хлестать кнутом опешивших людей. Послышались крики и визг бегущих женщин, плач детей.

Проехав по табору, дед вновь повернул коня на палатки. Сбивая копытами висящие над огнём котелки и чайники, жеребец вынес разъяренного седока к лесу. Старик бросил вожжи перепуганному Викеше, поспешно выскочил из тарантаса и, не выпуская кнута из рук, побежал к галдевшей толпе.

— Варнаки, конокрады, вон из моей волости! — затопал он ногами и, размахнувшись, стегнул кнутом рослого чернобородого цыгана. Викеша с ужасом ждал, что толпа сомнёт деда, но цыгане почему-то продолжали пятиться к палаткам. Они падали на колени, били себя в грудь и горячо просили о чём-то.

— Вон! Вон! — вновь донёсся до Викеши голос деда, и говорливая толпа цыган откатилась к лесу.

Дед вернулся к тарантасу, спрятал бляху в карман и повернул жеребца на дорогу в Долгое. Версты две ехали молча. Когда в нём улеглось волнение, он повернулся к внуку.

— Испугался, поди? — из-под нависших седых бровей глаза его смотрели с усмешкой.

— Дедушка, а за что ты цыган хлестал?

— Конокрады они, да и ребятишек таких, как ты, воруют.

— Правда? — Викеша недоверчиво посмотрел на деда.