Карач-Мурза

– Да я не о них тебя пытаю,– с досадою промолвил Вельяминов,– Эти пускай себе режутся! Ты мне о Мамае скажи.

– О Мамае ничего не слыхал, боярин. Надо быть, стоит на Волге. Говорят, нонешним летом там вновь озоруют ушкуйники.

– Ладно, коли ничего больше нет, ступай отдохни,– устало сказал князь Михаила.– А за службу твою спаси тебя Христос.

*Арапшой на Руси называли царевича Араб-шаха.

Чагин поклонился и хотел идти, по тут к нему снова обратился Вильяминов;

– Погоди, молодец, еще слово; ты даве сказал, что подплыл к кремлю на челноке?

– Точно, боярин.

– А что ты с тем челноком сделал?

– Схоронил его недалече, в камышах. Может, еще сгодится.

– Вельми разумно ты поступил, за это хвалю! Ну, иди теперь с Богом.

– Пошто тебе дался челнок? – вяло спросил Михайла Александрович, когда они остались одни.

– Может, в нем теперь наше спасение, княже.

– Это как же так?

– Надобно тебе, нимало не медля, посылать гонца к Ольгерду.

– К Ольгерду?! Да будь ему трижды анафема, литовской собаке! Нешто ты не слыхал, что Чагин сказывал?

– Слыхал, Михаила Александрович. И все же нам не на кого больше надеяться. Надо уговорить его, или Твери конец.

– Где его уговорить, коли он уже тут был и от одного духа московского убег, как заяц!

– Ты не всякому слову верь, княже. Может, то не сам он был, а кто-либо из его сподручных князей или воевод, с невеликим войском. А такому что оставалось делать, когда увидел он, какая у Дмитрея сила?

– А и правда, Иван Васильевич, так оно, наверное, – воскликнул князь Михаила, с легковерием обреченного отдаваясь этой повой надежде,– Не верится мне, чтобы Ольгерд Гедиминович мог меня, своего зятя и друга, столь подло предать!

– Я и говорю, Михаила Александрович, тут что-то такое было. И нам теперь надобно если уж не поднять Ольгерда, по крайности, хоть разведать все толком, дабы знать, что дальше-то делать.

– Сдаваться ли Дмитрею али еще стоять?

– Так, княже? Только о сдаче помышлять тебе рано. Коли за Ольгерда с умом взяться, он выручит.

– Кого пошлешь-то? Надобно, чтобы человек не убоялся голову поставить на кон, а к тому был бы ловок и мудр.

– Меня пошли. Я сделаю.

– Тебя, боярин?!

– Ну, да, меня! Нешто я тебе не добыл ярлык от Мамая? И Ольгреда обломаю не хуже. Я уж знаю, что и как ему сказать.

– Да я не к тому! Сам ведаю, что лучше тебя такого дела никто не сделает. Но ведь супротив кого иного ты не гораздо худшее идешь, пробираясь сквозь московский стан. Другого, ежели заметят и возьмут живым, – продержат в железах до мирного ряда, и только. А тебе Дмитрей голову велит ссечь, это уж как пить дать!

– То истина, княже. Но ведь так меня еще словить надо, а коли останусь я здесь и придется тебе просить у Дмитрея миру,– он допрежь всего потребует, чтобы ты мепя выдал.

– Я тебя не выдам, боярин,– с достоинством ответил князь Михаила.– Я не Иуда!

– Знаю, что ты не схочешь выдать, Михаила Александрович, да ведь принудят. За меня, за одного, целый город губить негоже. Такого я и сам не попущу.

– Может, еще и не придется сдавать город-то…

– Коли я не приведу литовцев, беспременно придется, княже. Кто еще поможет? На татар надеяться нечего,– кабы они сюда шли, давно бы о том вся Русь знала и Дмитрей не стоял бы тут столь спокойно. Сам видишь: как ни поверни, а надобно мне ехать.

– Ну, что ж, Иван Васильевич, коли так,– с Богом! – помолчав, сказал князь Михаила.– На тебя возлагаю последнее упование мое. А учить тебя нечего: сам знаешь, что надо говорить Ольгерду и чем его улестить можно.

– Будь спокоен, князь. Дал бы только Господь добраться! Коли я счастливо миную московский стаи, почитай дело сделанным. Я так мыслю, что в Вильну мне ехать не придется, ибо Ольгерд Гедиминович ныне беспременно находится при своем войске, где-то подле наших рубежей. Он осторожен и, покуда Дмитрей отселе не ушел, будет стоять наготове, дабы, в случе чего, не пустить его в Литву. А ежели так, я его борзо сыщу.

– Помоги тебе в том Христос, боярин. Так когда же в путь?

– Завтра днем Чагин покажет мне со стены – где схоронен челнок, а в полночь спустите меня на веревке вниз.

– Добро. Только как узнаю о тебе?

– Да ежели меня схватят, небось шум подымется,– стоя на стене, услышишь. А коли все будет тихо, значит, я ушел.

– Это так, Иван Васильевич, да я не о том: после бы получить от тебя весть,– как дело-то обернулось с Ольгер-дом?

Вельяминов немного подумал, потом сказал:

– Коли он окажется поблизости и я с ним столкуюсь, почто к тебе и весть посылать? Сам увидишь: не минует седмицы, сюда подойдет Ольгердово войско,– ведь от литовского рубежа до Твери нет и восьмидесяти верст. Ну, а ежели выйдет какая заминка, к примеру, придется мне в Вильну ехать либо литовский князь нам в помощи откажет,– тогда я тебя упрежу. Начиная с восьмой ночи, от завтрашней, бдите на стене, точно где я спущусь: мой человек кинет наверх камень с подвязанной грамоткой. Чтобы он то место нашел, загодя сбросьте под стену три лошадиных черепа. Для верности пошлю двух вестников, через ночь.

– Добро, Иван Васильевич, стало быть, все у нас обговорено. Авось Господь над нами сжалится и не попустит погибнуть вольной Твери! Каждый день станем возносить о том молитвы, а теперь надобно и соснуть: уже петь бы вторым петухам, кабы мы их всех не съели.

На следующую ночь Иван Васильевич, переодетый простым воем, пустился в опасный путь. Сын боярский Родион Чагин сам проводил его до челнока и час спустя, возвратившись обратно, сказал, что боярин благополучно миновал неприятельский стаи.

Глава 53

Видев же князь Михаиле Александрович яко не бысть ему от Литвы помощи, и град свой видя изнемогающь послаша владыку Еуфемея и старейших бояр своих к великому князю к Дмитрию Ивановичю с покорением и с челобитьем, прося миру и даяся на всю волю великаго князя Московская летопись.

Не вельми изобильно ныне на столе у великого князя Тверского: вяленая рыба, хлеб с половой да овсяная каша,– и все, что подано к вечере, да и того помалу. Месяц уже длится осада, и все в городе съедено,– не то что лошади либо собаки,– почитай, крысы ни одной не осталось. Еще два-три дня, от силы седмицу, на корье да на полове продержаться можно, а потом? Помощи нет ниоткуда, Вельяминов как в воду канул. Три ночи сряду уже, как было условленно караулят люди на стене, а вестей все нет