Караджале

Зоя Траханаке — образ, заключающий в себе больше сарказма, чем даже такие фигуры, как Пристанда и Кацавенку. Зоя красива и как будто даже благородна и добра. «Добрая дама» называет ее Пристанда. Но как раз ее доброта и щедрость доказывают всю чудовищность ее моральных принципов. Доброта отнюдь не мешает ей считать, что она вправе распоряжаться всей уездной администрацией и полицией и что ради ее личного спокойствия следует избрать депутатом шантажиста Кацавенку. Зою как будто не интересуют политические дрязги мужчин — ей все равно, кто будет депутатом. Но фактически она входит в консервативную клику, управляющую уездом; Пристанда считает ее главным хозяином, а у полицмейстера хороший нюх на такие вещи. В последней сцене комедии Зоя намекает Кацавенку, что при ее помощи он будет избран в следующий раз: «Будьте исполнительны! Это ведь не последние выборы». Кацавенку был плох, когда он шантажировал ее, Зою. Но поскольку шантаж не удался, Кацавенку может пригодиться; его подлость сама по себе Зою не возмущает, она даже придает ему большую ценность для «политики». Итак, доброта, терпимость и щедрость Зои тоже аморальны. Она, может быть, еще хуже, чем остальные персонажи комедии.

Адвокат Нае Кацавенку — редактор-издатель газеты «Карпатский вопль», президент — основатель кооперативно-энциклопедического общества «Румынская экономическая заря», который противостоит правительственной партии Траханаке — Типатеску, отличается от своих конкурентов прежде всего алчностью человека, еще не допущенного к общественному «пирогу». Кацавенку достоин у того, чтобы стать в один ряд со знаменитыми образами, созданными великими сатириками мировой литературы. Ловкий и беспринципный демагог — это и живой человек и вместе с тем символический представитель весьма многих категорий политиканов, продолжающих существовать и поныне в самых разных странах. Вот как изображает Караджале своего героя на трибуне, его манеру держаться, его ораторский стиль:

«Кацавенку становится в позу, потом важно проходит через толпу, поднимается на трибуну; кладет шляпу, пьет воду из стакана, вынимает кипу газет и бумаг и раскладывает их перед собой; потом жестом заправского адвоката вытирает платком лоб. Он делает вид, что волнуется. Полная тишина. Он начинает дрожащим голосом:

— Господа!.. Уважаемые сограждане… Братья! (Его душат рыдания.)Простите меня, братья, я так потрясен, меня охватывает такое волнение… Поднимаясь на эту трибуну… чтобы сказать вам… (задыхаясь от рыданий),как всякий политик, как всякий сын своего отечества… в эти торжественные минуты (еле сдерживается)я думаю… о моей стране… о Румынии… (рыдает),о ее счастье… ее прогрессе… ее будущем!.. (Рыдает навзрыд. Бурные аплодисменты. Кацавенку быстро вытирает глава и, сразу преображаясъ, неожиданно бойким и лающим голосом.)Братья, мне бросили здесь упрек, и я этим горжусь! Я его принимаю. Честь имею сказать, что я его заслужил! (Скороговоркой.)Меня упрекнули в том, что я очень, что я слишком, что я ультрапрогрессивен, что хочу прогресса любой ценой. (Раздельно и рубя.)Да, да, да, трижды да! (Бурные аплодисменты.)».

Основной политический принцип «ультрапрогрессиста» Кацавенку весьма прост: «Я… мы… не признаем, не хотим признавать опеку Бухареста, бухарестских капиталистов над нами, потому что в нашем крае мы сами можем делать то, что они делают в своем…» В своем рвении ускорить «прогресс» Румынии Кацавенку договаривается до того, что сетует на отсутствие… румынских банкротов. «До каких же пор у нас не будет своих банкротов? Англия имеет своих банкротов, Франция имеет своих банкротов, Австрия имеет своих банкротов, любая нация, каждый народ, каждая страна имеет своих банкротов! Только у нас чтобы не было своих банкротов?»

Караджале видит своего героя насквозь. Он объясняет, какая именно страсть владеет Кацавенку, и раскрывает социальные пружины и механизм, при помощи которых он осуществит свои желания. Кацавенку весь в плену громких, уже ничего не значащих в его устах фраз. Он яркий представитель той тирании пустого слова, которая так возмущала Караджале. Делая очередной ход как шантажист, Кацавенку украшает его цитатами:

«Цель оправдывает средства, сказал бессмертный Гамбетта», или: «Политический деятель обязан, а тем более в таких обстоятельствах, как те, в которых находится наша страна, обстоятельствах, способных вызвать всеобщее движение, движение, которое, если мы примем во внимание прошлое конституционного государства, а тем более молодого государства, как наше…»

Сторонники Кацавенку — учителя, лавочники, мелкие служащие. Они напоминают бравого борца с реакцией — пенсионера Леониду. Сторонники Кацавенку, «бельферы» Ионеску и Попеску, произносят всего лишь несколько фраз. Но и в небольшой сцене Караджале сумел создать выпуклые, имеющие широкое обобщающее значение типы самоуверенных невежд, шовинистов, готовых опьяняться любым упоминанием о «национальной истории». Учителя Ионеску и Попеску — это целое политическое явление. Именно такие чиновники стали впоследствии основой румынского фашизма.

Другой многозначный, необычный и вместе с тем имеющий глубокое обобщающее значение образ «Потерянного письма» — это Подвыпивший гражданин. Хотя он не имеет имени, это монументальный сатирический образ, один из самых оригинальных героев всей румынской литературы. Он вызвал много споров в румынской критике и вошел в историю румынского театра и биографии многих выдающихся румынских актеров. В Московском театре сатиры роль Подвыпившего гражданина играл известный актер Вл. Хенкин.

Доброджану Геря писал:

«Подвыпивший гражданин не имеет имени, и так оно и должно быть, потому что Подвыпивший гражданин из комедии Караджале это символ большинства избирателей, потому что, по мысли «Потерянного письма», этот гражданин представляет избирательскую массу. Когда префект Типатеску скрепя сердце вынужден рекомендовать Подвыпившему гражданину голосовать за Кацавейку, он говорит ему следующие слова: «Потому что ты конченый человек… потому что ты пьяница, пропойца… ты должен отдать свой голос уважаемому господину Кацавенку»… И наконец, потому, что «для таких избирателей, как ты, с таким трезвым умом и таким тонким политическим чутьем нельзя и придумать лучшего кандидата, чем господин Кацавенку». И лучшего префекта, чем господин Типатеску, мог бы он прибавить с не меньшим основанием. На самом деле, однако, Подвыпивший гражданин Караджале не конченый человек, не тупица, а только невежествен и обманут. Кацавенку спаивает его водкой, Фарфуриди и тот же Кацавенку опьяняют его словами, у префекта для него есть полицейский карцер, и все-таки, несмотря на это, Подвыпивший гражданин единственный честный человек из всей пьесы.

Через пятнадцать лет после появления «Потерянного письма», вспоминая знаменитого актера Иона Брезяну, исполнителя роли Подвыпившего гражданина, Караджале писал о его трактовке образа: «У этого гражданина было столько добродушия в глазах, такая умеренность в движениях, столько честности и в душе, что он переставал вы глядеть униженным; он вырастал на наших глазах, принимая широкий и достойный облик абстрактного типа, символизирующего, целый народ».

Караджале, как видно, был весьма близок в понимании своего героя к точке зрения Геря. Не будем забывать, однако, что в 1884 году, когда появилось «Потерянное письмо», румынское рабочее движение находилось еще в самом начале своего пути. Не следует считать Подвыпившего гражданина символом всегонарода. Как всякое большое сатирическое обобщение, образ Подвыпившего гражданина, естественно, не может быть причислен к той категории персонажей, которую принято называть в наши дни положительными героями.

Та правда, которую раскрыл автор «Потерянного письма», была и смешной и трагичной. Противостоящие друг другу кандидаты очень похожи. Даже в своей нелепой риторике они подражают друг другу. Вот как идеолог консерваторов Фарфуриди излагает свою точку зрения по вопросу, который стоял в центре избирательной кампании 1883 года:

«Так вот мое мнение. Или — или, одно из двух: либо пересмотреть конституцию — согласен! Но тогда ничего не менять! Или же не пересматривать — согласен! Но тогда изменить кое-где в… основных пунктах…»

А вот как «прогрессист» Кацавенку излагает свое экономическое кредо, включающее пожелание иметь румынских банкротов:

«Наше общество ставит перед собой цель — поддержать румынскую индустрию, потому что, разрешите мне сказать, с экономической точки зрения, у нас дела обстоят неважно… Румынская индустрия — превосходна, даже можно было бы сказать — великолепна. Но она… совершенно не существует. Наше общество… мы… что мы поддерживаем? Мы поддерживаем труд, который отсутствует в нашей стране».