Караджале

В статье первой устава общества «Румынская экономическая заря», основанного Кацавенку, цель общества формулируется таким образом: «Да процветает Румыния и да благоденствует каждый румын!» Кацавенку объясняет своим сторонникам законы истории: «Что такое история? Прежде всего история учит нас, что народ, который не идет вперед, стоит на месте… или даже пятится назад, потому что закон прогресса таков: чем быстрее двигаешься, тем дальше будешь!»

Этот поборник прогресса, впрочем, решительно отвергает пример Западной Европы. Когда Фарфуриди упоминает об европейских событиях, Кацавенку разражается гневной тирадой: «Не хочу я, уважаемый, слышать о вашей Европе, я хочу слышать о моей Румынии, и только о Румынии… Прогресс, уважаемый, прогресс! Напрасно вы прибегаете к антипатриотическим выдумкам, к Европе, чтобы обманывать общественное мнение». Слова эти повторялись румынскими шовинистами на протяжении длительного периода румынской истории.

Итак, выбора нет. Все кандидаты в депутаты одинаковые тупицы, мошенники, демагоги. Финал выборов столь же безнадежен, как и начало. Весь механизм напоминает порочный круг. Из него нет выхода. Подвыпивший гражданин, опьяненный вином и громкими фразами — единственный персонаж, который воображает, что он должен выполнить некий гражданский долг, но все окружающие отмахиваются от него, они слишком заняты своими делишками. И сбитый с толку гражданин не получает руководящих указаний.

— Я за кого голосую? — тщетно вопрошает гражданин.

— Голосуй за кого хочешь! — отвечает ему с досадой Типатеску.

— Если на то пошло, то я никого не хочу, — отвечает гражданин.

Но он все же продолжает участвовать в игре. Он уже не может из нее выйти. Игра нелепа и чудовищна по существу. Она могла бы стать фоном трагедии. Но Караджале настаивает на фарсе — перед нелепостью и алогичностью, которые исправить нельзя (можно только сломать весь механизм, но сроки для этого еще не подошли в эпоху, когда жил драматург), ничего не остается, кроме смеха и иронии.

Глядя на этот шутовской, карикатурный мир, может показаться, что Караджале сильно преувеличил высказывания своих героев. Они воспринимаются как разглагольствования во хмелю. Но это не так. Караджале прибегает, конечно, к сознательному преувеличению, заострению образов и обстоятельств. Но, как заметил один критик, «Потерянное письмо» почти документальная пьеса. И ее образы немедленно вошли в политическую жизнь Румынии. На протяжении долгих лет достаточно было сказать «Кацавейку», «Траханаке», «Пристанда» или «Данданаке», чтобы сразу стала ясной сущность многих политических деятелей времени.

Мир «Потерянного письма» абсурден. Но, как писал Караджале, «множество абсурдных вещей можно наблюдать в нашем мире… их так много, что мы к ним привыкли и они кажутся нам рациональными, а иногда мы даже готовы посчитать абсурдным того, кто посмел бы их критиковать».

Известный румынский писатель Гала Галактион писал в год смерти автора «Потерянного письма»:

«Наши пороки, наша испорченность, наш беспорядок и нелепости нашей жизни заставили Караджале писать так, как он писал. В эгоистическом, несправедливом, гнилом обществе «дифичиле эст сатирам нон скрибере» [3] .

3

«Трудно воздержаться от писания сатиры» (латин.).

ДРАМАТУРГ В РОЛИ РЕЖИССЕРА

В ноябре 1884 года Караджале писал своему другу Петре Миссиру:

«Достань мне бесплатный железнодорожный билет, чтобы я мог присутствовать и на последних двух репетициях и на премьере» («Потерянного письма» в Яссах. — И.К.).В том же письме он сообщает, что, если ему не удастся найти средства, чтобы попасть в Яссы, он сразу же отправится в Крайову, куда ему раздобыли бесплатный пропуск по железной дороге, чтобы присутствовать на спектаклях «Бурной ночи» и «иметь возможность руководить репетициями «Письма».

Нужно сказать, что Караджале лихорадило накануне каждой постановки его пьес. Причину следует искать не только в чувствах, свойственных каждому драматургу. Караджале хотел создать и свою школу игры. Он был театралом, как говорят, «с головы до ног», человеком, который, начав свое ученичество в театре суфлером, прошел все ступени театральной лестницы. Даже читку своих пьес он превращал в спектакль, о котором долго потом вспоминали его слушатели. А его вмешательство в процесс постановки своих пьес привело к созданию театрального стиляКараджале, оставившего глубокий след в истории румынского театра.

В начале декабря 1884 года, после постановки «Потерянного письма» в Яссах, куда Караджале так и не попал, его друг Александру Влахуца, присутствовавший на премьере, сообщил ему, что пьеса «ужасно плохо сыграна». У Влахуца была возможность сравнения — он видел бухарестскую премьеру, которую фактически подготовил сам Караджале.

Первую постановку «Потерянного письма» в бухарестском Национальном театре формально осуществил известный румынский театральный деятель Константин Ноттара. Но он сам в своих «Воспоминаниях» рассказал о той роли, которую сыграл в этой постановке автор.

Во времена Караджале театры не готовили декораций для каждого отдельного спектакля. Не было и художника в современном понимании, не было костюмеров, осветителей. Но и тогда главной функцией режиссуры была работа с актерами. Как раз этим и занимался Караджале. Он умел работать с актерами, умел довести до сведения каждого главную идею, или, как говорят в наши дни, «сверхзадачу» персонажа. Вот как рассказывает об этом Константин Ноттара в своих воспоминаниях:

«Репетиции пьес Караджале проходили не совсем обычно. Я намечал положение каждого персонажа на сцене и его переходы с места на место в зависимости от душевного состояния, но вся моя режиссерская работа была временной, потому что как только приходил Караджале, репетиция принимала другой оборот. Автор сам начинал показывать актерам, как он понимает их роли. При этом он не ограничивался подачей тона или фиксацией определенных жестов, определенной мимики. Он садился рядом с актером и начинал репетировать вместе с ним; он не только руководил, но и увлекал актера своим голосом. В эту минуту одну и ту же роль повторяли уже два актера. То же самое проделывал Караджале со всеми участниками спектакля, пока не добивался нужного ему эффекта. Время от времени он останавливался и начинал подшучивать и над собой и над актером: «Вот получится здорово!» Потом работа возобновлялась, и так до конца репетиции. На другой день все начиналось сначала, но автор все меньше дублировал актера, пока не предоставлял ему полную свободу, а сам усаживался рядом с суфлером и, от души посмеиваясь над репликами героев или комическими ситуациями пьесы, все время повторял: «Вот получится здорово!»

Нельзя сказать, что Караджале ошибся. После успешной постановки «Потерянного письма» в Бухаресте пьеса была поставлена в Яссах уже в отсутствие автора — денег на железнодорожный билет Караджале так и не достал, а в бесплатном проезде ему было отказано.

Что еще можно сказать о сценической судьбе этой комедии? В дальнейшем с нею произошло все то, что и с остальными пьесами Караджале. Поскольку в румынском обществе продолжали еще долго здравствовать Кацавенку, Траханаке, Типатеску и компания, их власть отразилась и на сценической судьбе «Потерянного письма». После смерти автора эта комедия продолжала ставиться на румынской сцене, но ее моральный и общественный пафос исчезал под покровом легкомысленного, гротескного юмора. Постановки редко поручались известным режиссерам. Герои выходили на сцену в карикатурных одеяниях, и спектакль становился похожим на фарс.

Известный румынский режиссер Сика Александреску рассказывает, что однажды, в финале очередной постановки «Потерянного письма» появилась нарядная толпа людей, одетых по моде времени в стилизованные национальные костюмы, что должно было символизировать появление народа. В другой раз одну из комедий Караджале поставили как танцевальный спектакль — герои, одетые в зеленые костюмы, двигались по сцене в темпе танца. Все это показывает, что караджалевские комедии и после смерти автора продолжали потешать зрителей, но постановщики старались выхолостить содержание.