Карафуто

В яме клубилась тьма, когда к Володе снова пришел штабс-капитан Лихолетов. С ним был начальник полиции Инаба Куронума. В черных форменных мундирах они оба напоминали монахов-инквизиторов, пришедших на «работу» к своей жертве.

Володя вскочил и широко раскрытыми глазами смотрел на медленные движения палачей. Заворковал голос господина Куронуми. Мягкой кошачьей походкой он приблизился к узнику.

— Господин начальник полиции спрашивает, — отозвался Лихолетов, — почему вы так упрямо отказываетесь написать отцу записку?

Володя не отвечал.

— Господин Инаба Куронума предлагает вам деньги. Молодому человеку деньги всегда нужны. Сколько бы вы хотели? Не хотите ответить? А как же все-таки нам быть с запиской? Что? Отказываетесь написать? Напрасно, молодой человек, напрасно. Господин Куронума говорит, что в таком случае придется вас расстрелять.

Володя вздрогнул.

— Да. Очень просто. Расстрелять. Не вы первый, не вы последний. Нам надоело с вами возиться. Если не напишете записку…

— Стреляйте. Я уже сказал вам. Напрасно вы тратите время…

Неожиданно Володя умолк и схватился рукой за лицо. Губа! Проклятая нижняя губа! Она дрожала, как в трясучке, и это, наверное, видели и Лихолетов, и самурай.

Володя крепко закусил губу зубами. Ощутил во рту кровь, теплую и солоноватую.

Через полчаса юношу вывели из тюрьмы и посадили в автомобиль. Это был небольшой грузовик, приспособленный для перевозок рабочих на лесоразработки.

С Володей сели двое полицаев и Лихолетов. Автомобиль покатился по узкой лесной дороге. В свете фар мелькали сосны, убегая черным хороводом в ночь. Было темно, но вот из-за верхушек высоких деревьев выкатился белый месяц. Серебряная паутина заблестела на хвое, на лесных лужайках.

«Куда они меня везут?» — не покидала назойливая мысль. Володе казалось, что грузовик заехал уже в такую глушь, в такие чащобы, откуда назад нет дороги.

Переехали через болото. Грузовик подпрыгивал на кочках, кое-где блестела вода. Потом пошли песчаные взгорки с низенькими пирамидками елок, потом снова лес.

«Неужели на расстрел? Ну, конечно же…» И сердце так защемило, что Володя чуть сдержал стон боли.

Грузовик остановился на лесной лужайке. И этот путь сюда показался Володе таким коротким, как единый миг.

— Слезай! — скомандовал Лихолетов.

Стоя под высокой березой, Володя ощущал спиной каждый выступ на ее коре, каждый малейший сучок. Высоко вверху он увидел месяц, светивший прямо в глаза. Каждый ночной звук, каждый шорох и запах, каждое сказанное слово, становились в те минуты, словно навеки вычеканенными в сердце.

— Перед расстрелом господин начальник полиции велел в последний раз спросить: напишешь записку?

Лихолетов помолчал, выжидая. Молчал и Володя.

— Я думаю, что ты напишешь, парень, — нарушил тишину белогвардеец. — Сказать правду, мне тебя очень жалко, молодой человек. Это нелегко, умирать таким молодым. Может, ты не совсем представляешь себе, что это значит — умереть? А?.. А как хорошо вокруг! Прислушайся, парень. Тайга готовится спать. Выкатился на небо месяц. А какое благоухание! Запахи трав, сырой земли, хвои! Честное слово, я готов стать поэтом.

Голос Лихолетова эхом звучал в ночном лесу. И Володя ощущал, какая в самом деле вокруг тишина. Какая чрезвычайная тишина! Безумно хотелось жить. «Еще не поздно. Надо только написать отцу… Что написать? Ага, так.

Я больной… Хочу увидеть тебя… Хочу увидеть, хочу. Хочу жить!»

В нескольких шагах от себя Володя увидел три фигуры и три револьвера, нацеленные ему в лоб.

— Я считаю до трех. Раз… Два…

Лихолетов выдержал паузу. И в этот последний миг перед залпом у Володи мелькнуло: «Вот и все! Уже конец!» И вдруг все исчезло — и вечерняя тайга, и настороженная тишина, и даже три револьверных дула. Все исчезло, растаяло, опустело. Все стало как в тумане, вдруг все отодвинулось за тысячу километров.

— … Три!

Щелкнул залп. Юноша закрыл глаза, а когда через миг раскрыл их, снова увидел возле себя Лихолетова и двух полицаев. Лихолетов гадко ругался, а полицаи прикручивали Володю бечевками к стволу березы.

«Значит, они не убили меня? И эти выстрелы были направлены вверх?»

Всем телом овладела смертельная усталость. Прошло отупение, настала реакция. Голоса звучали глухо, будто находились где-то за толстыми стенами.

Словно в тумане Володя слышал, как затихал грохот удаляющегося грузовика. Лихолетов с полицаями уехал, оставив его привязанным к дереву.

Такое состояние длилось час, может — два. Вокруг стояла настороженная тишина. Володя понемногу оклемался. Месяц зашел ему за спину, но на лужайке в его лучах блестел каждый кустик. Бечевки сквозь рубашку туго врезывались в грудь, и от этого было трудно дышать.

Так истек еще час. Надвинулись тучи, зашелестела листа деревьев, месяц спрятался. Вокруг стало темно и страшно. Каждый гнилой пенек или куст казался теперь хищным зверем, который притаился, готовясь к прыжку. Руки у Володи были свободные, и он попробовал ослабить веревки на груди. Это ему не удалось. Каждое движение вызвало боль, от обессиливания дурманилось в голове.

Возникла мысль убежать. Но можно ли бросить отца в плену у самураев? Нет, это невозможно. К тому же не давала покоя тревога за судьбу отца. Что с ним? Наверное, его пытают. Да и есть ли такая возможность сейчас, чтобы бежать? Бечевки крепкие, а руки слабые. И все тело болит, ноет, ноги подгибаются. Володя уже не стоит, а повис на веревках.

Он был близок к обмороку, ему мерещились лица людей, отца, окровавленного, истязаемого. Отец молча подошел к Володе и протянул руку. Он ждал Володиной записки, потом тихо улыбнулся, погрозив пальцем:

— Не пиши! Слышишь! Ни слова!

И растаял, превратился на туман, поплыл над лужайкой…

Чуть позже загрохотал грузовик. Это приехал Инаба Куронума с Лихолетовым. Они сели на траву недалеко от Володи, и он слышал весь их разговор.

— Мы будем ждать, — сказал Куронума. — Он скоро станет совсем смирным. Он сделает все, что мы потребуем.

— Нет, он не сделает ничего, — возразил Лихолетов, — так как его не будет, его разорвут звери.

Громкое мяуканье прозвучало где-то совсем близко.

Володя дернулся. Никакого грузовика не было. Никакого Куронуми. Все пригрезилось. Но мяуканье повторилось. Это уже не видение. И снова заострились чувства, и глаза зорко уставились в темноту. Возвратилась ясность мысли. Недалеко был зверь.

Юноша теперь хорошо представлял свое положение. Он беззащитный, крепко привязанный к стволу. Его оставили одного в тайге, а вокруг — глухая ночь.

Что задумали самураи? Почему не расстреляли его? Ну, конечно, для того, чтобы он погиб другой смертью — от зубов и когтей диких зверей. Намерения японских контрразведчиков очень понятны. Завтра «найдут» в тайге растерзанный труп юноши, сына советского геолога. В этой смерти будут виновные только хищные жители тайги. И об этом напишут официально в протоколе японские врачи в присутствия десятка свидетелей.