Карамель

— Клоунадство, — добавляю я от себя и вновь щелкаю пальцами по направлению экрана, отчего тот гаснет. — Умеют же аппетит испортить.

Миринда тихо хихикает, и я резко поворачиваюсь на нее, после чего восклицаю:

— Тебя что-то забавляет?

Она растерянно смотрит на меня и подает воду, которую я просила. Приняв ее, ухожу с кухни, одеваюсь в своей комнате и спускаюсь, по пути встретив Золото — мы не здороваемся. Миринда успевает подбежать до того, как моя рука коснется ручки шкафа, и подать пальто до того, как я прикрикну. Я навязываю на шею платок и выхожу, но ветер сдувает его в тот же миг, как я оказываюсь на улице — хватаю и опять обматываю вокруг шеи, плотно запихнув края под ворот.

Утро — рано, улица — холод. Говорят — до Нового Мира — температура в разное время года была различной, а целый год делился на четыре сезонных отрезка. Нам это было ни к чему, потому у нас погода варьировала в одинаковых цифрах на протяжении всех сезонов, норма осадков выпадала идентичная изо дня в день, процент влажности никогда не превышал допустимого. Пятнадцать в плюсе по Цельсию грели нас в дневное время суток, во время комендантского часа температура опускалась ровно до нуля.

Единственное, что не подчинялось объяснениям живущим на поверхности, единственное, что было неподвластно ученым государства будущего — это темнота, исходящая из-под Нового Мира — она словно смрад, расходившийся тучами из-под наших мостов, ореол черной пыли, улетучивающийся из глубины, из смерти; мрак, над которым мы стояли, нес в себе действительно нечто пугающее, ибо из Острога доносились странные звуки. Звуки, будто там работал огромный механизм; сотни лестниц и лифтов, сотни машин и заводов, гул, который заставлял задумываться о возможной жизни Там иных людей или уже нелюдей.

Из-за химической катастрофы, убившей почти всю Землю, климат очень сильно изменился, но для нас и это стало нормой.

Я останавливаюсь у посадочного места и вытягиваю руку. Опять думаю о саде, что за спиной, и о том, что хочу его вырубить. В мыслях моих деревья валятся на свои кривые и изрешеченными былыми, уже давно не живущими там, паразитами, стволы, голые ветви стегают по мраморной плитке, маленькие детские качели взвинчиваются в воздух и со звуком ломающейся древесины приземляются подле.

Меня замечает один из водителей в воздухе и спускается, подвозит до школы. Холодно спрашивает, куда мне надо, и безразлично принимает деньги — его отношение заставляет меня восхититься и задуматься о том, как по-настоящему должен выглядеть человек Нового Мира… В первую очередь, он должен совладать с собой, должен держать все внутри — эта выдержка вдохновляет.

Я оказываюсь на посадочном месте и иду к школе. Ветер ударяет меня так сильно! — уголки платка выползают из-под пальто, и он летит прочь. Успеваю лишь повернуться и заметить, как тот приближается к краю террасы, но чья-то рука протягивается за ним и вовремя хватает.

— Поймал! — вскрикивает юноша, обрамляя улицу своим громким баритоном, и мчится ко мне навстречу. — Возьмите.

На нем серая толстовка и широкие черные брюки. Думаю, что это чересчур и удивляюсь тому, как его еще не продул жуткий ветер уродливых улиц Нового Мира.

Я с неохотой принимаю платок — меня отягощает факт того, что некто кроме меня держал мою вещь, касался своими грязными не в значении стерильности руками и нес.

— Благодарю… — без эмоций кидаю я и смотрю в карие глаза мальчика передо мной. — О, ты тот кретин, что доказывал о неразвитости нашего правительства, — без улыбки протягиваю я. — Видела тебя сегодня по новостям.

— Ты не согласна со мной? — обеспокоенно спрашивает юноша.

— Только кретин, — повторяю я, — может в открытую заявлять подобное людям, обеспечивающим его принадлежность к жизни на поверхности.

— Если это принесет пользу, я готов отправиться в Острог!

— А я смотрю, ты любишь рисковать… Неоправданный риск. Ты безумец.

— Тогда ты тоже. Ты общаешься со мной. — Парень делает шаг навстречу, а я отступаю.

— Ты увязался за мной сам. Не подходи, а то я пожалуюсь на тебя.

Он качает головой — что означает этот жест? Мне не стоило этого говорить? Какой-то олень из упряжки неудачников решил увязаться за мной и попытаться поравняться на мою семью, неужели он решил, что способен на это? Отрекаюсь от беседы, понимая, что этот горе-собеседник не достоин моих речей, а пущенные взгляды — случайны и абсурдны.

Но глаза его пробивают и тянут, заставляют встать в смоле, и я роняю случайный восклик.

— Что не так?

И тут же вспоминаю: я видела этого парня вчера — он меня подвозил! только щетина пропала и волосы с безобразно растрепанных сменились на умеренно растрепанные.

— Я скажу отцу, — угрожаю ему с пробежавшейся внутри меня надеждой о том, что его отец все-таки знаком с моим — однако сию же минуту перечеркиваю эту мысль, ибо иначе бы он не позволил себе таких резких и ядовитых высказываний и замечаний.

— Толку-то? — восклицает юноша. — Я сам по себе. Ни закон, ни власть, ни государство — ничто мне не указ и я…

— Лучше уйди, пока я не позвала на помощь, — говорю я и разворачиваюсь. — Ты безумец, уходи!

Я знаю, что так делать нельзя, я знаю, что по правилам мне следовало сообщить о нарушениях этого молодого человека, и тогда бы его могли спасти на ранней стадии развития болезни. Но отныне он погрязнет в своих дурных и неправильных мыслях и отправится прямиком в Острог, он обречен! а мне страшно, поэтому я направляюсь к дверям школы и быстро пропадаю за ними, оставив сумасшедшего одного на террасе.

— Карамель! — зовет меня Ромео, как только я оказываюсь у раздевалки — острый угловатый силуэт юноши выплывает из холла и движется в мою сторону, он преодолевает целую рекреацию и улыбается в знак приветствия.

Я сдаю пальто и иду к другу, спокойно желаю ему доброго утра и получаю такое же вежливое пожелание в ответ.

— Почему ты пришел так рано? — интересуюсь я, когда мы двигаемся к лифту.

— Плохо спал, — признается Ромео и бросает томный быстрый взгляд.

Думаю, не расстройство ли у него. Думаю о себе. Может, у меня тоже?

— А ты?

— Тоже-тоже, — решаю не лгать я, отвечая одновременно на вопрос, заданный вслух Ромео и в голове самой себе.

По расписанию первыми стоят два письма, затем история, чтения, перерыв и счет. И дополнительный факультатив, который я решаю прогулять, даже не узнав названия.

Кабинеты в школе делятся по важности: к первому уровню относятся философия, этикет, история, ко второму счет, письмо, чтения, далее третий уровень и по той же схеме. Мы останавливаемся на втором.

— Сегодня дополнительными стоят занятия по географии, — говорит Ромео. — Будут собираться не в классе, а в зале обсуждений, — уточняет он, вложив в собственную интонацию некую не обходительную значимость события, отчего голос его замедлился и вымолвил предложение в разы медленнее, чем обычно говорит юноша.

Все мы знаем, что в зале обсуждения обыкновенно проводят собрания школы и суды учеников, так что важность (мнимая естественно) этой лекции была провозглашена еще задолго до ее начала. Не оборачиваюсь и не отвечаю, легко взмахиваю плечами — почти незаметно, и бреду дальше. Я вспоминаю безумца на крыльце школы, вспоминаю, что платок, пойманный им, ранее оплетал мою шею, теперь же он стал не красивым аксессуаром, а памятной петлей, с которой можно шагнуть со стула. Безумец вторгся в мою жизнь, ударил по моему равновесию и пошатнул его — какого же приходится людям, которые каждодневно сталкиваются с необразованными подобиями человека?