Карамельные дюны

«Их надо убрать. Обеих. Снегиреву, пока она не растрезвонила мою тайну, и Сонату — как источник информации».

* * *

Место нахождения гражданина Литвы Алексея Потапова сыщики установили довольно быстро. Желто-зелено-красный триколор на номерах его «Шкоды» запомнился вахтеру «Звездной пыли», который от скуки постоянно таращился в окно.

На границе Ленинградской области его машину остановила дежурная смена ГИБДД. Алексей направлялся на родину, но доехать до нее ему не дали, Лесю доставили в отделение, где начались его крупные неприятности, конец которых был очень далек.

Потапов сперва замкнулся и категорически отказался отвечать на вопросы следователя. Говорить он начал лишь спустя двое суток.

Хорошо обдумав свое положение, Алекс с горечью понял, что отпираться бесполезно: против него у следствия слишком много фактов. Если бы в деле фигурировали только незначительные улики вроде его звонка Снегиревой, то можно было бы надеяться, что его толковый адвокат развалит обвинение. Но наличие свидетельницы, видевшей его встречу с Сонатой в Польском парке, не оставляло никаких шансов. И еще этот заяц, на котором обнаружились микрочастицы меха его дубленки. Он носил игрушку с собой. Когда Соната уже лежала на снегу, он зачем-то вытащил из кармана зайца и вставил ей в руку ее же подарок. Почему он так поступил, Алекс не знал. Этот плюшевый заяц с приколотым к туловищу алым сердцем был весточкой из прошлого, от которого Алекс стремился избавиться. Выбросить прошлое невозможно, и он попытался вернуть его той, с которой оно было связано и которая стала свидетельницей его тайны. Он хотел, чтобы Соната забрала с собой память.

Алекс не стал говорить следователю о том, что произошло в дюнах много лет назад. Он также умолчал про подготовку к убийству Снегиревой, осуществить которое он не успел — кто-то его опередил. Алекс подробно рассказал, как выманил из «Доминики» подругу юности и затем задушил ее в Польском парке. На вопрос Мостового, почему он это сделал, Алекс ответил, что им двигала ревность.

— Соната была моей первой любовью. Недавно она приезжала в Литву, мы встретились, и я понял, что чувства к ней не остыли, и, как оказалось, они были взаимны. Наш школьный роман получил продолжение. Мы встречались, пока она гостила у родителей. Сонате нужно было возвращаться домой, и, прощаясь, она клялась в любви. Мы строили планы, договорились, что через полгода я приеду к ней и мы поженимся. Ждать так долго я не смог, взял отпуск и отправился в Питер. Но пришлось разочароваться: у Сонаты оказался другой мужчина, а со мной она лишь развлекалась, наверное, просто решила вспомнить юность. Я, как дурак, поверил ей и на что-то надеялся… В Польский парк я пришел, чтобы попросить ее бросить того другого и стать моей. Умолял, предлагал уехать со мной, обещал, что она не будет ни в чем нуждаться, но Соната рассмеялась мне в лицо: она никогда меня не любила.

Не знаю, что тогда на меня нашло и почему я затянул на ее шее шарф. Я оставил ей плюшевого зайца — это был трогательный подарок, символ нашей первой любви.

Выдавая эту сентиментальную чушь, Алекс не рассчитывал, что следователь ему поверит. Но его это ничуть не волновало. Нужно было как-то объяснить свой поступок, он и объяснил. Вышло гладко, так, что и не подкопаешься. С Сонатой он действительно встречался: в Литве, а потом еще в Питере, куда приехал с намерением ее убить. То, что встречи их носили дружеский характер, проверить сложно — на романтические свидания ходят без свидетелей. Про наличие у нее любовника Алекс догадался: это всегда видно, когда у женщины кто-то есть, да и такая привлекательная особа, как Соната, вряд ли осталась бы одна.

Мостовой слушал рассказ Потапова с кривой усмешкой — на несчастного влюбленного его визави совершенно не походил, — но в протокол показания занес.

* * *

У Сонаты к подаркам было трепетное отношение. Она любила их не только принимать, но и дарить. Второе доставляло ей даже больше удовольствия. Соната не относилась к тем, кто за два часа до похода в гости бегает по городу в поисках хоть чего-нибудь, что можно всучить. Она считала, что подарком должна быть особенная вещица, специально выбранная для каждого, и обязательно эстетичная. Она могла приобрести ее за полгода до заветной даты. Как и многие, по возвращении из поездок Соната раздавала дорогим ей людям сувениры, но обычно они приобретались не в путешествиях, а в ближайшем от дома магазине. Казалось бы, такая практичность совершенно не вязалась с ее сентиментальностью. Сона здраво рассуждала, что ни к чему в незнакомой местности бегать в поисках чего-либо памятного, когда то же самое можно найти в своем городе. Так гораздо удобнее — точно знаешь, где искать. Подругам дарились вологодские кружева, купленные в «Гостином дворе», венецианские маски из того же универмага на Невском, «тульские» пряники, испеченные в родной булочной. Ну а тащить из Киева торт с одноименным названием было бы совсем глупо — Соната ходила за ним в «Метрополь». Кто-то из друзей знал, кто-то нет, а иные попросту не задумывались о том, где Соната добывает подарки, — было приятно ее внимание.

Зайцы для Камила и Алекса приобретались по тому же принципу. Увидев Лесю на встрече одноклассников, Сонате захотелось напомнить ему, а вернее, себе об их первой любви, символом которой для нее стал плюшевый заяц. Когда Леся его потерял, ей было обидно до слез. Тогда, в шестнадцать лет, она расценила это не иначе как охлаждение к ней. Соната вовсе не находила зайца ни в дюнах, на месте гибели Девида, ни где-либо еще. Для Алекса ее подарок не имел большого значения, и он попросту забыл, как он выглядел. Соната нашла похожую игрушку и вручила ее своему другу, выдав за ту самую. Этот жест, повторенный через годы, на том же самом месте, ей представлялся очень романтичным. Дюны, море, вечер — все было прежним, разве что вместо мая на улице моросил дождем октябрь, и Сонате казалось, что она вернулась в юность.

Приобретая знаковый подарок для Алекса, Соната взяла такого же для Камила, и в этом она тоже видела смысл: Алекс был для нее любовью прошедшей. Камил — настоящей, и теперь она ему дарила свое сердце.

* * *

Надежда на то, что милиционеры найдут Майиного ухажера и выявят его причастность к убийству, себя не оправдала. «То ли его не нашли, то ли он оказался ни при чем, а скорее всего вовсе никто ничего предпринимать не стал. А зачем? Козел отпущения есть, дело можно считать раскрытым, и совершать дополнительные телодвижения ради того, чтобы установить истину, никому не надо» — такие печальные мысли посещали Снегирева в следственном изоляторе. Он совершенно сник и перестал верить в то, что справедливость восторжествует сама по себе. Для спасения требовалась помощь близкого друга, неравнодушного к его судьбе. Единственным человеком, который вытащил бы его отсюда, была Майя, но она погибла. На Альмиру Снегирев не надеялся: произошедшая между ними крутая ссора прогоняла мысль о том, что у бывшей любовницы возникнет желание его навестить. Но Альма все-таки пришла. Сергей был очень тронут ее поступком и не раз упрекнул себя за то, что посмел думать о ней плохо.

В тоскливой, строго обставленной комнате для свиданий было тихо, как на кладбище. Сергей смотрел на Альмиру тяжелым взглядом и молчал, Гадушкина тоже не проронила ни слова.

— Ты можешь нанять мне адвоката? — наконец спросил он деревянным голосом.

— Да, конечно. Только… — Альмира потупила взгляд. — У меня нет денег.

— С моей карточки сними, там должно хватить, я на ипотеку копил. Она лежит во внутреннем кармане полосатого пиджака. Моей сестре позвони, она с тобой в квартиру съездит. Пин-код запиши: семьсот пятьдесят четыре…

Альмира старательно записала заветные цифры. В ее глазах заиграли огоньки и отобразилась готовность действовать.

— Хорошо, я побежала, — пропела экс-возлюбленная и поспешила покинуть помещение. — Держись, Сергунюшка! — бросила она на прощание.

Сергей не стал просить ее задержаться. Самоотверженный поступок подруги приподнял ее в его глазах, но одного благородного шага оказалось недостаточно для возрождения трепетных чувств. Когда он узнал о готовности Альмиры прийти, он очень обрадовался, и ему казалось, что отведенного на свидание времени ничтожно мало. А получилось, что оно оказалось лишним.

* * *

Замученный внешний вид Снегирева Альмиру полностью удовлетворил. Хоть мрачные стены изолятора у нее восторга не вызывали и идти туда было жутковато, отказать себе в удовольствии заглянуть в глаза поверженному врагу Гадушкина не смогла. Не зря она все-таки туда сходила! Душевная радость, полученная от увиденного, дополнялась материальным вознаграждением. Альмира с чистой совестью сняла всю сумму, которая лежала на карточке Сергея, и даже не думала нанимать адвоката. Деньги она считала своей компенсацией за моральный ущерб, которые покрывали его лишь отчасти. «С паршивой овцы хоть шерсти клок», — деловито сказала она, примеряя новую шубку.

Когда Снегирев ясно дал понять, что между ними все кончено, Альмира пришла в ярость. Ее и раньше бросали, но так больно ей не было ни разу. Сергей оказался в тысячу раз хуже всех тех, кто разбивал Гадушкиной ее многострадальное сердце, потому что ни с кем, кроме него, у нее не случалось такого сказочного романа. Никто еще за ней так красиво не ухаживал, не шептал проникновенным голосом нежные слова, не обволакивал влюбленным взглядом. Со Снегиревым она поднялась до небес и летала в облаках, опьяненная собственным счастьем. С этой невероятной высоты ей пришлось упасть вниз и больно хлопнуться о серую холодную землю. Альма намечтала себе долгую счастливую жизнь, в которой была прекрасная семья и дом — полная чаша. А Сергей посмел все это разрушить, равнодушно сломать мечту только потому, что ему в очередной раз стало безрадостно и он решил отправиться на поиски лучшей доли.