Карантин
Шрифт:
Когда ополченцы из батальона гражданской обороны оцепили казармы украинских морпехов, одиннадцатилетний Ромка тусовался вместе со взрослыми, разносил воду и чай, бегал за бубликами, смотрел по сторонам и приносил пользу побольше иного взрослого. Но сейчас...
– Прости братуха, никак не могу. Если с тобой что случится, мать мне этого не простит.
– Значит я должен сидеть дома, жрать тушенку и ничего не делать?
– повысил голос Роман.
– Ты пригодишься здесь, - уверенным голосом заявил Илья.
– Чем? Тараканов давить?
– Во-первых ты будешь докладывать обстановку два раза в день штатно и при любом ЧП. Что во дворе, что в подъезде,
Чуть помедлив, Илья тщательно вытер ноги о пахнущую больницей тряпку, плеснул хлорки на руки и прошел в спальню, к отцовскому сейфу. Три-четыре-восемь-семь-два. Вот и он, старый-добрый ПМ. За него и посадить могут - если найдут, конечно.
– Придут подъезд грабить - защитишь стариков и детей. Правило помнишь?
– Не хочешь смерти - не трогай, достал - убивай.
Роман благоговейно принял тяжелую кобуру, погладил холодный ствол пистолета. Стрелять он умел, хуже, чем брат, конечно, но восемь из десяти выбивал. Оружие придало ему сил, добавило уверенности.
– Я справлюсь, Илюха.
– Знаю. Не ссы, братан! Сейчас я ещё жратвы подгоню и на службу.
– Давай с тобой вниз слетаю.
– Лады.
Братья молча спустились по лестнице, Илья выгрузил из машины оставшиеся пакеты. Роман хотел обнять его, но остановился под строгим взглядом.
– Обойдемся без сантиментов. Бывай!
– Удачи.
Глава 5. Ночь
Пятно света быстро ползло по темному потолку. Укутанная в одеяло Яна следила за ним - повернет направо - значит все будет хорошо, повернет налево - все плохо. Свет двинулся прямо. Яна съежилась, покрепче прижала к себе теплую Клепу, та возмущенно мяукнула, но не сбежала. В такие ночи лучше держаться рядом.
...Мама собиралась на дежурство, и уже надевала плащ, когда ей позвонила тетя Асия, медсестра из приемного. Они забалаболили по-татарски, Яна почти ничего не поняла, но увидела, как лицо мамы сереет. Потом... мама, разумная строгая мама бросила в стену трубку и долго топтала ногами свой белый халат.
– Пусть сами дохнут за эти деньги, сволочи, уроды проклятые. Доигрались, ммать, доворовались, достукались. Лекарств нет, лабораторию просрали, вакцину с Москвы везти - как лечить, я вас спрашиваю? Поздно, ммать, пить боржоми, когда чума в городе!
Яна спряталась за дверью детской и боязливо смотрела оттуда - мама никогда не кричала так, даже когда папка разбил машину, даже когда её, Яну, застукали за кражей конфет в "Новом свете". С вешалки посыпались шарфы и шляпы, оборвалась и повисла на одном гвозде картина, Клепа, дремавшая на тумбочке, заорала и удрала прятаться под диван. Гнев матери иссяк так же быстро, как вспыхнул.
– Прибери здесь!
Умная Яна сообразила, что для нытья в духе "Почему я" время неподходящее. Она безропотно собрала папину ковбойскую шляпу, газовые шарфики, пахнущие мамиными духами, белую меховую шапку, в которую так приятно уткнуться в темноте гардероба. Поправила картину, повесила на место рожок для обуви, отряхнула халат и сложила назад в пакет. Мама выглянула из спальни.
– Не копайся. Иди сюда. Дай мне руку.
Увидев в руках мамы тонкий шприц, Яна взвыла.
– Это антибиотик, уколы надо делать три дня. Себе я уже сделала, потом тебе, придет папа и ему сделаю. Потерпи... тихо, я сказала! Умница.
От холодной иглы по руке разошлась острая боль, слезы сами покатились из глаз, к
горлу подступила тошнота, как всегда от обиды. Мама коротко обняла Яну, погладила по щеке шершавой ладонью, царапнула кожу кольцом.– Так безопаснее. И запомни - из дома ни ногой, никаких девочек в гости, никому двери не открывать. Дай телефон, я позвоню папе.
– Если делать уколы, я не заболею?
– Не знаю. Алло, Антон? Ты себя хорошо чувствуешь? Бросай свой гараж, запирай лавочку и поезжай домой. Никуда не заходи, ни с кем не болтай по дороге. Потому что я так сказала! Дома объясню. Пока!
Машинально теребя завиток толстой косы, мама села на тумбочку. Яне показалось, что мамины глаза блестят - нет, мама никогда не плачет.
– Хватит киснуть, дел по горло. Яна, живо снять постельное бельё и покрывала, все в стирку. Я отмою прихожую, потом все полы. Пока эпидемия не закончится, влажную уборку в доме делаем дважды в день, воду кипятим. Стой-ка - градусник! Температуру меряем все, дважды в день.
– И Клепа тоже?
– попробовала пошутить Яна.
Мама посмотрела на плюшевую лежанку, где обычно дремала кошка. На мгновение её взгляд стал холодным, но мама отмахнулась от мысли.
– Кошки не переносят чуму. Прокапай её от блох на всякий случай и никуда не выпускай. Если сбежит - обратно не впущу.
Электронный градусник запищал почти сразу - все в порядке. И у мамы в порядке, и у папы. Он пришел через час, мама раздела его в прихожей и погнала в ванну. Потом вколола в татуированное предплечье антибиотик, и долго разговаривала с мужем, закрывшись в спальне. Папа сделался грустен и молчалив, распустил по плечам жидкие волосы, достал гитару и засел на балконе, перебирать жалобно бренькающие струны. Мама обосновалась на кухне с планшетом и медицинскими книгами, что-то искала и что-то записывала. Ужин она готовить не стала, обошлись бутербродами с чаем.
Не помогло ничего - Яна разбила чашку, пролила суп, демонстративно позвонила Лешке, с которым ей запрещалось общаться. Мама сидела сама по себе, папа сам по себе, словно каждого накрыло непроницаемым стеклянным куполом, а их дочки вообще не было на свете.
В восемь мама опять вымыла все полы. В девять вечера, невзирая на нытье и протесты, Яну снова кольнули болючим антибиотиком, отправили в душ и спать. Точнее валяться в коконе из одеял в темной детской, смотреть в окно, слушать двор и бояться, бояться, бояться.
Коробки многоэтажек закрыли окна, во всех квартирах потух свет. Собачий вой гулял по дворам, то стихая, то снова взлетая к черному небу. С грохотом вылетело оконное стекло и разбилось вдребезги. Что-то бахнуло, потом загрохотали выстрелы. Процокотали копыта, словно табун лошадей проскакал по асфальту. И звуки смолкли, словно кто-то выкрутил ручку динамика.
На цыпочках Яна подкралась к окну и осторожно выглянула во двор. Сумрак клубился и колыхался, прохладный воздух отдавал подвальной сыростью. На освещенном пятачке перед домом кружилась пара. Высокий статный кавалер в старинном костюме и дама в огромном алом платье, с летящим подолом и крыльями рукавов. Они топтали сухие листья, поднимали к небу бледные лица, откидывались и снова сплетались в фигурах старинного танца. Жадный свет фонарей высвечивал то золотистые кудри и бороду, то разметавшуюся рыжую бурю волос, выхватывал металлические крючки и пуговки на камзоле, тяжелое многослойное ожерелье, серебряный перстень на пальце мужской руки. Тени носились за танцующими как свита, метались в сетях абрикосовых веток и натянутых проводов. Тишина прервалась - гулкий бас бросал на ветер слова: