Карантин

Врешь, не возьмешь! За холмами проезжая грунтовка, можно попробовать миновать шоссе, мотнуться через холмы, обойти краем Виноградное, вырулить к Подгорному, встать в лесу, там по темноте переехать трассу - и до Армутлука рукой подать. Туман рассеялся, но людей все равно не видно - прорвемся, куда денемся.

– Думаешь, стоит рискнуть?
– Ведана наконец-то подала голос.
– Пересидим в квартире, запремся, окурим все полынью, я травяной чай соберу от заразы. Обойдется.

– Жена, ты...
– Светозар хотел прикрикнуть, но сдержался.
– Ты не была под обстрелами. А я был. Поверь, наконец - я знаю, как для нас лучше.

Ведана покорно склонила голову, завесила лицо косами. За это и брал, даром что сына прижить успела - за покорность, за кротость женскую, что муж ни скажет, то и хорошо.

– Приказываю остановиться. Прекратите движение!

Двое в химзе, автоматы наперевес. Лица закрыты, очки, маски. У дороги красуется "козлик". Может договориться, игрануть дурачка?

Светозар достал из бардачка документы, и, широко улыбаясь, вышел из машины, к тому, кого безошибочно счел старшим.

– Что за дела, командир? Ничего не нарушали, к сеструхе на именины едем в Подгорное.

– Карантин, выезд из города запрещен. Вы что, радио не слушаете?

– Нас с папкой ещё вчера ждали, но мамочка себя плохо почувствовала, - раздался писклявый голос Лешки, поганец, выскочил следом.
– Дядя Илья, вы нас пропустите?

На мгновение у Светозара отлегло от сердца - он узнал тяжелую фигуру Ильи Бабаджи. Росли ведь вместе, и в обороне стояли вместе... Только вот дружба дружбой, а служба службой.

– Не могу, пацан. Никого не могу выпустить. У меня Ромка в городе на Челноках сидит - если б он здесь стоял, и ему бы ответил "нет". Чума шутить не станет, Феодосию мы закроем, а если весь Крым запирать придется, мы ж голодать начнем. Понимаешь?

Слабина в голосе, еле слышится, но вдруг? Денег дать? Нет, не упросишь.

– Илюха, мы ж по дворам вместе гоняли... У меня там жена беременная и дети, младшей четыре года. Мы сдохнем в городе, просто сдохнем.

Капитан Бабаджи развел руками. Светозар придвинулся к нему вплотную, горячо зашептал:

– Не выпустишь - понимаю, сам бы держал. Скажи только - докуда стоит оцепление.

Бабаджи понизил голос.

– Перевал, Насыпное, Степное, Береговое, Подгорное. Готовится второй круг, но пока заболевших в пригородах нет, указаний никто не давал.

– Спасибо! Спасибо брат!

Светозар протянул руку, Илья, чуть помедлив, крепко пожал её.

Хлопнула дверца машины, рявкнул мотор. Хундайка развернулась и поехала назад в Феодосию.

У Светозара оставался ещё один выход.

Глава 7. Петля

Острый запах развороченной сырой почвы ударил в ноздри. Над вершинами сосен зарокотал вертолет. "Крокодил" и низко заходит, чтоб его... Махорка вжался лицом в холодную землю, спрятал руки в грязные рукава. Шиш, не найдешь! И не от таких, трах-тарарах, бегали. Разведчики хреновы, зигзагом над соснами чешут, а надо висеть над просекой. Сидел бы сам за штурвалом, да кто ж, трать-тарарать, пустит бомжа Махорку в пилотское кресло. Мало ли кто где когда-то сиживал... О, да он валит! Давай, колыхай отсюда, ворона брюхатая.

Рокот сместился к Лысой горе, и вскоре окончательно стих. Продрогший Махорка сел, подтянув колени к груди, вставил в рот мятую самокрутку, чиркнул зажигалкой и с наслаждением вдохнул едкий дым. Мерзавчик водки, заботливо припасенный в кармане видавшего виды бушлата, манил страшно, но не время сейчас. Вот закончится спуск, удастся проскочить у "Рассвета", затеряться в холмах - тогда и отвинтим крышечку, и дерябнем глоточек, а потом и второй... А пока - терпи брат, ползи по террасам, где по-пластунски, а где и на карачках. И повторяй себе, дураку - не лезь куда не след, не лезь, не лезь!

Ещё позавчера жизнь сулила только хорошее. Удалось сговориться с прорабом на стройке, где халтурили летом, посторожить объект до апреля за малую мзду, кормежку и крышу над головой. Удалось оторвать на "блошке" хорошие берцы - прочные и по размеру. Даже с настырной пьянчужкой Любкой-Ряхой удалось разобраться - её любвеобильное сердце склонилось к Полтосу, счастливому обладателю военной пенсии. Без оплеух и брани конечно не обошлось, иначе бы мужики перестали его уважать, но в глубине души Махорка был счастлив. И полировал счастье пивом, развалясь на скамеечке, словно лорд. Ласковые лучи солнца поглаживали потную от удовольствия лысину, по бульвару прогуливалась ногастые мамаши с колясками, из "Антресоли" тянуло жареным мясом с приправами по-восточному. Впору закусывать воздухом... а мы - рыбкой, рыбонькой мы закусим!

Холодный глоток прокатился по пищеводу, наполняя сердце блаженством. Нежная, жирная мякоть копченой ставридки таяла во рту, возбуждая желание ещё раз ухватить банку за покрытый испариной бок и плеснуть в глотку пенистой радости. Счастливый Махорка погладил себя по бороде, смахивая невидимые чешуйки. Как хорошо... ещё бы экскаватор над ухом не тарахтел, трам-парарам - приспичило мэру осваивать бюджетные средства, вот и меняют трубы по всему городу.

Мысль оказалась вещей. Ковш обо что-то лязгнул, прозвучал отвратительный скрежет и шум затих. Но не до конца - чуткий слух Махорки уловил еле слышную перебранку. Рабочие ссорились, один хрипловатым баском настаивал вызывать, мать их, музейщиков и прекращать работу, другой картавил, утверждая, что в таком разукрашенном ящике наверняка найдется, чем поживиться. Ханское серебро помнишь?

Историю про грибников, промышлявших "серенькими" на склонах Тепе-Оба знал весь город. Прошлой осенью две говорливых бабульки прочесывали лесок, одна скатилась в овраг, вторая полезла её вытаскивать, обвалила пласт земли - и обеих буквально засыпало почерневшими серебряными монетами. Как писали потом газеты - десять тысяч акче чеканки Сахиб-Гирея. Десять тысяч тонких узорных монеток и каждая стоит... ой, сколько стоит.

Мысль о кладе раззадорила Махорку. Делая вид, что скармливает остатки рыбы одному из бесчисленных бульварных котов, он подобрался поближе к краю газона, осторожно высунулся из-за каменного бордюра и заглянул в раскоп. В толще мокрой земли, смешанной со старыми углями, черепками и черепицей, таился продолговатый ящик, похожий на гроб с узорчатой крышкой. Его обвивало двойное кольцо цепей. Что же такое ценное лежит внутри, может и вправду сокровище? Феодосия старый город, закопать здесь могли и сундук с золотом и архив немецкого штаба.

Немолодой рабочий словно почуял взгляд и обернулся. В его узких глазах читалась такая ярость, что Махорка присел от греха подальше, укрылся за каменной стенкой. Оставалось полагаться только на острый слух. Лязгнул ковш, осыпалась сухая земля - ящик прикрыли от чужих глаз. Спор продолжился, негромкий, но свирепый.

Потрошить клад на месте явно не следовало, оставлять надолго на месте тем более. Идея под покровом ночи перевезти находку в гараж на Челноках и на месте разобраться, что там внутри, показалась разумной обоим спорщикам. После девяти вечера улицы пустели, а к полуночи по бульвару прогуливались одни бродячие собаки - не сезон. Мало ли зачем рабочие роются в траншее - паспорт там выпал или ключи от машины. А гараж обстоятельного, хозяйственного мужика - место, где и танк по уму можно спрятать. Единственное, что настораживало - тон беседы. Судя по разговору, рабочие были не только напарниками, но и корешами, знали друг друга не первый год. Но за дружественными словами Махорка различал злобу, рычание голодного пса над костью. Что жадность с людьми делает! Где жадность, там раздор. А где раздор - всегда можно урвать кусочек.

Вдруг в том ящике вправду золото? Продать через знакомого барыгу, и хоть одну зиму прожить нормально, как раньше - в съемной хате, с теликом, ванной, чистым бельём, новыми шмотками, жрачкой человеческой, водочкой "Кристалл" из холодильника. Здоровьичком, трах-тарарах, заняться, патлы обстричь, зубы вставить, а там и жениться на доброй и глупой бабе. Лежать этак воскресным утром в постели, рявкать "Манька, завтрак!" и она тут же подносик с яишенкой там, сальцем, огурчиком, чаю горячего, крепкого дочерна. И сама такая сисястая, гладкая, халатик на груди распахнулся, смотрит коровьими глазищами, лыбится вся. Пихнешь кулаком в бок для острастки и в койку, лапушку... Ишь размечтался, тюлень безносый!