Каратель богов

– Да уж, изволь постараться!

– Нет у меня никаких банковских счетов и тайников, Господом Богом клянусь! Просто я знаю место, где закопана одна картина. Старинная и, наверное, очень ценная! И если ее выкопать и продать на Обочине, этих денег нам должно хватить на партию оружия. А может, на большую партию, если поторговаться.

– Ты прознал, где закопана ценная картина, но до сих пор не выкопал ее и не принес нам. Почему?

– Тут такое дело, Учитель… Ведь это же я сам ее и закопал.

– Что-о-о?! И после этого тебе хватает наглости клясться пред ликом Пламенного Иисуса-воителя в том, что у тебя нет никаких тайников?! – Дьякон начинал свирепеть, но пока контролировал свой гнев. Видимо, моя тайна его заинтриговала, и, прежде чем спускать на меня собак, ему хотелось узнать ее до конца.

– Погоди, Учитель, сейчас ты поймешь, почему я так поступил!.. Я наткнулся на ту картину в Москве, среди развалин на Крымском Валу! Потом я узнал, что раньше там была какая-то не то выставка, не то галерея…

– Третьяковская?

– Возможно, не помню… Короче говоря, гнались тогда за мной биомехи, и я решил от них там скрыться. Забился в какую-то щель, а в ней – плита обвалившаяся… вот!

– А под плитой – картина? – Кажется, пророк начинал-таки терять терпение.

– Истинно так! Твоя правда, Учитель! Лишь уголок резной позолоченной рамы торчит, едва заметить можно. А не залезь я в щель, то и вовсе того уголка не увидел бы. Гляжу, значит, и смекаю, что в такой-то раме всякое барахло на стену вешать не будут. И потому мне надо эту штуку непременно откопать, посмотреть и забрать, если, конечно, в ней есть ценность. Картинка на вид и впрямь была недешевой: вся такая солидная, увесистая, настоящими красками намалеванная… Прямо как в музее… где я, в общем-то, и был, правда, тогда еще об этом не подозревал. Только вот не осмелился я такую картину унести к единоверцам. Слишком греховной она была, чтобы оскорблять ею наш храм, а также веру и чувства. Настолько греховной, что мне ее даже в руки стало брать противно, не то что смотреть на нее.

– Да неужели? – Бородач ухмыльнулся. – И что же такого греховного там было нарисовано?

– Прямо даже не знаю, Учитель, смею ли я описывать тебе подобные мерзости в этих священных стенах.

– Кому-нибудь другому, конечно, не смеешь, но мне – можно. – Дьякон одобряюще, по-отечески похлопал меня по плечу. – Разве ты забыл, что я не только твой наставник, но и исповедник? И грехи, в каких ты мне сознаешься, становятся наполовину искупленными еще до того, как я тебе их отпущу?

– Что ты, Учитель! Разве можно о таком забыть? Спасибо тебе! Спасибо за все! – Как ни было мне противно, но я, пребывая в ипостаси праведника, не преминул схватить своего возлюбленного пророка за руку и облобызать ее.

И до чего порой не опустишься на этой проклятой службе!

– Ладно, ладно, Цефон! Будет тебе! – незлобиво пожурил меня Дьякон, выдергивая длань из моих цепких пальцев. – Давай уже, кайся! Не бойся, никто нас тут не услышит!.. Так что там было на картине-то? И кто ее автор?

– Кто автор, на ней не написано. И немудрено: любой бы на его месте постеснялся свою фамилию под двумя бесстыжими голыми бабами оставлять! – ответил я, воровато оглядевшись и понизив голос до полушепота. – Одна баба белая, вторая – негритянка! Купаются в мелком бассейне, и черная баба – тьфу, срамота! – гладит белой ногу. Ума не приложу, как в старину художники вообще осмеливались этакое рисовать! Креста на них, что ли, не было? И куда только инквизиция смотрела?

Пророк наморщил лоб, явно пытаясь припомнить известное ему музейное полотно, подходящее под мое лаконичное описание. Но я был готов поспорить, что в культурном багаже бывшего байкера, коим до Катастрофы являлся Дьякон, творчество русского художника Карла Брюллова было представлено крайне скупо. Либо, что еще вероятнее, не представлено вовсе. Хотя я-то чем лучше? До сегодняшнего дня я мог назвать по памяти лишь одну его картину, самую известную: «Последний день Помпеи». Возможно, если бы напряг мозги, припомнил бы еще эту… как ее… «Наездницу». Или «Всадницу»?.. Ладно, не суть важно. И лишь благодаря Гаеру этим утром куцый список известных мне работ Брюллова пополнился еще одной его картиной: «Вирсавией».

Надо отметить, Гаер и тут поработал на славу. Он нашел и подделал картину, идеально подпадающую под мои требования. Теперь понятно, почему я наказал ему подобрать для нашей аферы изображение именно обнаженной натуры? Разумеется, я делал это вовсе не ради хохмы, а чтобы оправдаться перед Учителем. И, не моргнув глазом, ответить ему, почему я не передал картину Пламенному Кресту сразу, как только ее нашел.

Второе условие, которое Гаер учел в своих поисках – известное имя художника, – также не подкачало. Знаток живописи Дровосек наверняка подкован в творчестве Брюллова лучше нас с Дьяконом вместе взятых. И «Вирсавия» должна была стать для оружейного барона лакомой приманкой. Безусловно, мы подстраховались. Гаер взял у знакомого скупщика антиквариата перечень картин из Третьяковки, которые после Катастрофы считались безвозвратно утраченными. И чьи названия не всплывали ни на черном рынке, ни среди подпольных коллекционеров. «Вирсавия» принадлежала к таким канувшим в небытие шедеврам. И Дровосек не мог ею не заинтересоваться. Другой вопрос, что он моментально раскусит подделку, но в данную минуту это меня не волновало. Я пока что забрасывал блесну, и сверкала она ничуть не хуже настоящей рыбешки.

Как и предполагалось, пророк не сумел вспомнить картину, где наличествовали бы две голые купающиеся женщины, вдобавок принадлежащие к разным расам. Я не стал дожидаться, что он на сей счет скажет, и, немного помолчав, продолжал оправдываться:

– Теперь ты понимаешь, Учитель, почему я решил зарыть свою находку в землю неподалеку от того места, где ее нашел. Вырезал ее из рамы, чтобы яму поменьше копать пришлось, свернул в рулон, затолкал в обрезок железной трубы и закопал это исчадие греха в парке Горького.

– А почему не сжег или хотя бы не разорвал сию срамоту на мелкие кусочки и не развеял их по ветру? – с коварным прищуром полюбопытствовал Дьякон.

– Так это же… Хотел поначалу, но не смог… – Я изобразил растерянность, хотя в действительности у меня был готов ответ и на этот провокационный вопрос. – Каюсь, Учитель: рука не поднялась ту картину уничтожить. Подумал, а вдруг ее рисовал кто-то из мастеров, которые ватиканские соборы и прочие знаменитые церкви разукрашивали? Представил, как их освященные самим римским папой пальцы касались вот этой вещи, какую я держу, и аж затрясло всего от страха. Кто я такой, чтобы уничтожать реликвию, которая старше меня на двести или триста лет? Вот почему решил просто похоронить ее в земле да забыть о ней навсегда. Знаю, что все равно согрешил, но иначе не мог… Умоляю, Учитель, скажи, что ты мне веришь! Сам посуди: желай я нажиться на этом, зачем мне закапывать картину и хранить ее в земле столько времени? Не проще было бы сразу отнести ее на Обочину и продать тамошним скупщикам?

– Ты поступил совершенно правильно, Цефон. И я рад, что у тебя хватило тогда ума не погубить эту историческую вещь. – Дьякон одарил меня добродушной улыбкой, однако его взгляд мне не понравился. Слегка отрешенный, многозначительный взгляд, какой бывает у человека, когда он говорит одно, но думает при этом совсем иное. – Разумеется, я тебе верю, а как же иначе? И то, что ты вовремя вспомнил об этой картине, мне по душе. Греховная картина, как и грешник-человек, также может искупить свое преступление, какое она совершила, нарушив своим существованием дарованные нам Господом священные заповеди. Конечно, она искупит не полностью, а лишь частично. Но разве мы не простим ей нанесенное Пламенному Кресту оскорбление, если эта реликвия поможет нам заполучить оружие для борьбы с неверными? Простим! И милосердно даруем ей жизнь, передав человеку, который, искренне заблуждаясь, видит красоту в той мерзостности, какая там изображена.

Ловко выкрутился, черт бородатый! Не менее ловко, чем я. Надо же до такого додуматься: покаянная картина, искупающая своей продажей собственную греховную сущность! На основании такой казуистики Дьякон мог бы даже махровой порнографией спекулировать. А что? Да запросто! Всего-то дел: объявить, будто она искупает свои грехи перед человечеством, помогая секте вести ее нескончаемую Священную войну…

– …Как жаль, что тебе неведомо название полотна и имя мастера, который его написал, – с досадой заметил пророк. – Уверен, это помогло бы мне решить вопрос с твоей епитимьей.