Караван-сарай

Так, на стене прихожей, в которой я стоял, красовалась надпись «туалет»! Я прошествовал затем мимо «столовой», «гостиной» – поистине крошечной [69] каморки, – затем «кухни», «спальни» и так далее. Наконец я добрался до последней двери – на этот раз безо всякой таблички – и постучал; как и входная, она распахнулась сама, и взгляду моему предстало престранное зрелище: по стенам вокруг всей комнаты под микроскопическими стеклянными колпаками [70] красовались миниатюрные копии – точно макеты декораций – гостиной с мебелью XVIII века, современной столовой, позолоченной ванной и дальше в том же духе; венчал эту причудливую коллекцию полностью обставленный кукольный домик. Подняв глаза, в углу комнаты я увидал огромный камин: его вытяжка служила одновременно балдахином кровати – почти вровень с полом, – а на ней возлежала дама, «без которой я больше не мог жить».

69

Вставка рукой Эверлинг: «миниатюрной».

70

Замена: «в крошечных коробочках».

По виду хозяйки, моё появление её ничуть не смутило: она безо всякой жеманности указала мне на место подле себя и, заметив, что украдкой я невольно поглядывал на её вычурную инсталляцию, принялась описывать её искусность, удобство и практичность, после чего спросила:

– Когда же вы повезёте меня на прогулку в вашем авто? Что вы вообще рассчитывали сегодня делать?

– Почём мне знать; а вы?

Воцарилось долгое молчание, мы оба избегали друг друга взглядом. Я чувствовал, что мыслями она была далеко, и мне начинало казаться, что эта женщина всегда чуть в стороне от той стороны, где любил находиться я!

Все поступки в жизни она, должно быть, репетировала в уме, её впечатлительная натура несла на себе отпечаток чьего-то судьбоносного влияния, от которого в голове у неё зажглись звёзды некоей мнимой Большой медведицы, а зверям обычно нет дела до всяких там любовных абстракций.

Она вдруг взяла меня за руки и, посмотрев прямо в глаза, сказала:

– Знаете, я – женщина, не терпящая обиняков.

Что за дурацкое вступление! Я чувствовал, как меня всё больше охватывало разочарование – казалось, мне подсунули гнилой фрукт, который, оплывая, принимал очертания сердца.

Какая там загадочность – я словно обнаружил на месте облаков клочья пыли из-под кровати! Думаю, на шляпку любой провинциалки смотреть было бы приятнее, чем на это отполированное существование, столь далёкое от всего, что меня обычно привлекало. Но останавливаться на полпути не в моих правилах, и я предложил этому причудливому созданию тотчас отправиться со мной на прогулку в авто.

Мы немедля поймали такси [71] и отправились в гараж за моей машиной; шофёр нёсся с поистине головокружительной скоростью, каждую секунду уворачиваясь от неминуемых аварий; когда мы наконец добрались целыми и невредимыми, моя спутница спросила, не было ли мне страшно?

71

Весь пассаж до стихотворения зачёркн.

– Ещё как было, – ответил я, скрыв от неё, что в глубине души я жаждал столкновения! Авария мгновенно избавила бы меня от этой случайной попутчицы, уничтожив и её, и меня, и навсегда покончила бы с той тревогой, что превратила меня в неизбывного невротика.

Мы зашли в гараж, где посреди исполинских лимузинов я в конце концов отыскал мою изящную машинку. После нескольких осечек с зажиганием мотор оглушительно взревел, мы расположились под беличьими покрывалами и выехали было в город, однако мой болид, обыкновенно без труда выжимавший сто пятьдесят в час, взобрался по улице Роше лишь ценой немалых усилий; моя спутница сухо обронила, что прогулка со мной оказалась куда менее опасной, нежели поездка в такси! «Не вы одна мне это говорите», – отрезал я.

Пришлось вернуться в гараж; я знал, что там работает один механик, превосходно разбиравшийся в автомобилях этой марки. Приняв ключи, он заверил меня – сцепление будет исправлено за двадцать минут. Я вернулся в приёмную предупредить мадам ХХ и обнаружил, что она поглощена беседой с усевшимся на старых покрышках молодым человеком, в котором не без удивления узнал Ларенсе. Он вскочил мне навстречу и затараторил как ни в чём не бывало:

– Дорогой друг, я был у вас с визитом, но мне сказали, что вы, должно быть, отправились прогуляться в авто. Наудачу я отправился сюда – какое же счастье найти вас, да ещё и в компании Розины Отрюш [72] !

72

Помимо черт Жермены Эверлинг (также «входящей» в Берту Бокаж), моделью для этого персонажа отчасти могла также стать рус. – франц. певица Ханя Рутчин, часто бывавшая в салоне Пикабиа и Эверлинг на улице Эмиль-Ожье; среди прочих её подпись фигурирует на картине Пикабиа «Мышьяковый глаз» (1921).

Так я узнал имя моей попутчицы.

– Действительно, редкая удача, – процедил я, – но если вы явились сюда с намерением читать вашу рукопись, то, поверьте, сейчас никак не время, мы уезжаем и…

– Ну дайте я хоть стихотворение вам прочту – оно ваше, я отыскал его сегодня утром, разбирая бумаги.

Моя избранница подошла к нам и также настаивала на чтении стихов.

Ларенсе извлёк из жилетного кармана портсигар, вытащил оттуда несколько сложенных листов папиросной бумаги и прочёл с каждого по четыре строчки, объявив вначале название:

РОНДЕЦ КРЫСЫ-ДАДА

Первый из мужчинБыл первым парнем на деревнеА у его ЕвыКапелька духов на грудиВетер уносит лепестокТочно любовь – иллюзииВ сырую ночьИ взгляд наш застилают слёзыВзгляните – там вдали цветокЧто звенит колоколом на ветруМужчина и женщина расцарапали друг другу лицаИ у них родился [73] ребёнокЕго глаза были [74] позолочены любовьюКак же они сияли [75] Через несколько днейРебёнок сорвёт цветок-колокольчикИ всё начнётся заново

73

Замена: «рождается». Здесь и далее в машинописи вся правка сделана рукой Эверлинг.

74

Зачёркн.: «были».

75

Замена: «сияют».

– Надо же, это мои стихи? – обратился я к Ларенсе. – Они совершенно вылетели у меня из головы, так что могу оценить их как беспристрастный слушатель: поистине великолепно!

– Хотите ещё одно?

– Если угодно.

Он снова принялся читать:

ПИПИ

Нет ничего лучше тайныТайна походит на малинуМалина же – на ночьИ ночь – на деньА день напомнил мне невестуНевесту, точно вокруг шеи жемчуга'Жемчуг – та же драгоценностьДрагоценность – что твоё дитяДитя сродни снуА сон похож на БогаЭто я знаю наверняка

Романист выудил из портсигара новые листки, его было не остановить; Розину, похоже, происходящее также немало забавляло. Ларенсе продолжал:

НОЧЬ

Ночь засыпает за горизонтомПрядка твоих волосТочно ночьО берегись любимаяГрядёт час, когда солнцеНабросится на тебяЛуна выцветает на солнцеКогда оно взмывает по небосклонуЕго свет тешит зевакМне же [76] нужны лишь твои поцелуиНочь засыпает за горизонтом

76

Зачёркн.: «же».

Я по-прежнему не мог припомнить этих бредней [77] ; самое большее, отыскать какие-то черты моего стиля! Вот уж действительно, таких лирических высот я за собой не знал! Ларенсе, расплывшись в улыбке, в итоге признался:

– Послушайте, не сердитесь, я вас разыграл: это мои стихи, но скажи я так вначале, вы ни за что не согласились бы их послушать [78] ; у вас всегда такой отсутствующий вид, так что я уж прибегнул к такой уловке, дабы привлечь ваше внимание. Вот, взять хотя бы прямо сейчас – вы словно за сотни вёрст отсюда: не будет ли нескромностью спросить, о чём вы думаете?

77

По некоторым свидетельствам, Пикабиа забывал содержание номеров «391» уже через неделю после их публикации.

78

Замена: «услышать».