Караван специального назначения

— Добрался нормально, — ответил Чучин, осторожно присаживаясь на колченогий стул. — Вот только попутчики подобрались, мягко говоря, странные.

— Что так? — прищурился комиссар, занимая свое место за дубовым двухтумбовым столом с порезанным сукном на крышке.

Иван начал излагать все по порядку, стараясь не упустить ни одной детали. Он рассказал о том, как еще на ташкентском вокзале впервые увидел рябого толстяка. Вспомнил и о разговоре с цыганкой, и о том, как в поезде Тахир обратил внимание на рябого. Плетнев вроде и не слушал, перебирал исписанные листки на столе. Чучин сбился, понимая, что комиссар занят более важными делами.

«Явился неизвестно с чем, только мешаю занятому человеку», — подосадовал на себя Иван.

В дверь постучали. Высокий человек вошел в комнату, осторожно положил перед комиссаром какие-то бумаги. Тот молча их подписал. Человек бесшумно вышел.

— Сдается мне, — закончил Чучин, — толстяк неспроста по вагону шастал.

— Займемся мы твоим толстяком, будь уверен. — Плетнев наконец убрал в папку лежавшие перед ним листки и исподлобья взглянул на Ивана. — Значит, к старику решил не ходить?

— А вы как посоветуете?

Комиссар нахмурился, после небольшой паузы сказал:

— Не придется тебе уже увидеть Тахира.

— Что с ним? — встрепенулся Иван.

— Старика убили вчера вечером. Зарезали в собственном доме.

— Кто?

— Кто? — усмехнулся комиссар. — Так ведь убийца свой адрес обычно не оставляет.

— Значит, никаких следов?

— Внук у него остался, — сказал Плетнев. — Мальчонка двенадцати лет. Рассказывает, старик вернулся домой сам не свой. Угрюмый был, все молчал, а потом говорит внуку: «Пойдешь в город в гарнизон. Разыщешь летчика и передашь ему письмо». Сел писать, мальчонка пошел во двор лошадь кормить. Минут через двадцать вернулся — старик на ковре лежит. Мертвый.

— А письмо?

— Письма не было.

— Дервиши? — спросил Чучин.

— Кто знает? — пожал плечами Плетнев. — Мальчишка говорит, старик ждал в гости какого-то племянника из Нового Чарджуя, хотя никогда прежде про него не говорил…

— Значит, — рассудил Чучин, — Тахир хотел меня предупредить…

— Или завлечь в ловушку, — возразил комиссар.

— Скажите, — спросил Иван, — эти его рассказы о путешествиях, о Мекке — я так понимаю, он мне арапа заправлял?

— Ну почему же, — улыбнулся Плетнев. — Старику действительно пришлось скитаться по свету. Что правда, то правда. Но кто знает, куда его могло прибить, к какому берегу, во время тех скитаний…

— И эмира бухарского действительно лечил? — продолжал расспрашивать Чучин.

— Факт! — подтвердил комиссар. — И эмира, и его приближенных. При дворе Тахира ценили, но мне рассказывали, что однажды за какую-то провинность кто-то из приближенных эмира, приказал высечь Тахира на площади, у всех на глазах.

— Ну, коли Тахир от эмира пострадал, вряд ли он с басмачами связан, — предположил Чучин, в глубине души надеясь, что Плетнев выскажется определеннее. В словах комиссара ему слышалась недоговоренность.

Комиссар задумчиво пожевал губами и наконец произнес:

— Я опасаюсь, что все эти обстоятельства возникли неспроста и что они как-то связаны с твоим заданием. Обязан опасаться. — Он хлопнул ладонью по столу, давая понять, что разговор окончен. — Завтра пойдет поезд в Новый Чарджуй. Туда отправляется наш сотрудник. Поезжайте вместе. Мало ли что может случиться в дороге…

— Андрей Казначеев, — четко, по-военному представился молодой нескладный парень с худым облупленным лицом и крепко пожал Чучину руку. — Плетнев поручил мне сопровождать вас. Машина ждет.

На вокзал прибыли вовремя. Поезд в Новый Чарджуй был уже подан, но посадка еще не начиналась. Андрей, забрав у Чучина мандат, отправился к коменданту оформлять документы, а Иван, прислонившись плечом к вагону, лениво разглядывал галдящую вокруг разноликую толпу. Желающих ехать было явно больше, чем мог вместить поезд.

— А все-таки, что ни говори, — жаловался кто-то, — эмир бухарский, хотя и паразит, а порядка при нем было поболе, чем теперь.

— Вот и катился бы за своим эмиром, — насмешливо посоветовал хрипловатый голос их толпы.

— Где теперь эмир — в Гиссаре прячется? — спросил щеголевато одетый мужчина, только что энергично проложивший себе путь локтями к самой двери вагона.

— Выгнали его давно из Гиссара. Он к своим дружкам в Афганистан сбежал, — пояснил тот же хрипловатый голос.

«Ну и дела! — подумал Иван. — Мы в Афганистан самолеты везем в подарок, а они эмира бухарского у себя укрывают». Он вспомнил слова комиссара Жарова о том, что теперь у Советской России будет мирная граница с Афганистаном, и попытался сообразить, как связать их с обстановкой, складывающейся сейчас.

«Ладно, — мысленно сказал он себе. — Скоро все увижу на месте. Воочию».

Вскоре вернулся Казначеев, и, предъявив кондуктору бумаги, они с Иваном в числе первых заняли свои места. Андрей молча достал из кармана кожанки блокнот и целиком погрузился в изучение цветной диаграммы, внося в нее исправления и делая на полях понятные лишь ему одному пометки.

Душный, насквозь прокуренный махоркой вагон, равномерно покачиваясь, медленно полз по раскаленной степи. Ивана клонило ко сну. Он рассеянно глядел по сторонам. Через проход от Ивана на боковой полке были сложены пыльные холщовые мешки, которые почему-то постоянно притягивали его взгляд. Вдруг под лавкой напротив Иван заметил небольшой листок плотной желтоватой бумаги.

Чучин нагнулся и поднял его. Глаза пробежали по строчкам, написанным крупным, хотя и небрежным почерком:

«Настоящим объявляю всем гражданам-мусульманам, находящимся на службе у русских: вам нельзя оставаться в бездействии. В течение этой недели идите на защиту своего народа и переходите на нашу сторону, так как немного осталось до того времени, когда нашему мусульманскому войску придет помощь из большого государства.

Если в эту неделю не придете к нам на помощь, то не будет больше поводов для прощения вашей вины. Поэтому письменно и с доверием я обращаюсь к вам: не слушая всех обольщений, своей собственной охотой переходите на услужение своему народу — мы возвеличим вас», —

прочитал Чучин. Ниже стояла подпись Гази Мухамет-Розы — курбаши, слухи о жестокости которого распространились далеко за пределами Туркестана.

— Вот, ознакомьтесь, — прищурившись устало, протянул Чучин листовку своему молчаливому соседу.

— М-да-а-а, — только и произнес чекист, — разглаживая смятую бумажку.

Чучину этого неопределенного «м-да» было недостаточно.

— Наверняка ведь находятся те, кто клюет на эти призывы, — сказал он.

Чекист ответил не зразу. Что-то обдумывая про себя, он некоторое время теребил листовку худыми пальцами. Наконец сказал: