Кардинал Ришелье
Шрифт:
Но вернемся к нашим событиям. 9 мая 1617 года Людовиком XIII был подписан указ, ознаменовавший начало официального процесса по делу Леоноры Галигаи, в связи с чем из Бастилии она была конвоирована в тюрьму Консьержери. Сама Леонора предприняла отчаянную попытку подкупить стражников. За свое освобождение она пообещала им двести тысяч дукатов, однако те проигнорировали ее предложение. В Консьержери ее бросили в крохотную клетушку, а у входа поставили двух дюжих гвардейцев.
На суде Леонора была бледна, но полна решимости. На вопросы судий она отвечала лаконично, по существу, полностью отметая любую вероятность превратного толкования сказанного.
Но все было бесполезно, и решение суда было предопределено заранее. Вот его подлинный текст:
«Палата объявляет Кончино Кончини, при жизни его маркиза д’Анкра, маршала Франции, и Элеонору Галигаи, вдову его, виновными в оскорблении величества божественного и человеческого, в воздаяние за каковое преступление приговорила и приговаривает память помянутого Кончини к вечному позору,
10
У Кончино Кончини и Леоноры Галигаи было двое детей: сын Арриго, родившийся в 1603 году, и дочь Камилла, родившаяся в 1608 году. Но Камилла к тому времени уже умерла. А Арриго умрет в 1631 году, в возрасте всего 28 лет.
Казнь происходила на Гревской площади 9 июля 1617 года. Несчастной Леоноре отрубили голову, а потом ее тело было брошено в костер…
Удивительно, но Арман-Жан дю Плесси-Ришелье в своих «Мемуарах» отзывается об этой женщине весьма положительно. Он, в частности, пишет:
«Прибыв во Францию, Леонора немедленно была признана фавориткой королевы, которой без особого труда удалось добиться согласия на это у короля. Склонность к Кончино, зародившаяся в душе Леоноры еще во Флоренции, вкупе с недоверчивостью к французам привели к тому, что она вышла замуж за Кончино, ставшим первым метрдотелем королевы; сама же Леонора была ее фрейлиной. <…>
Леонора и ее супруг взлетели на вершину власти, заняв такие должности, которые до них и не снились чужестранцам.
Она держалась на вершине славы с такой простотой, что не заботилась о том, будут ли считать основным действующим лицом ее или ее супруга. При этом именно она была главной причиной и основой их удачного продвижении вверх, и потому, что именно ее любила королева, и потому, что пламя честолюбия ее супруга заставляло его поступать столь рьяно и неосторожно по отношению к королеве, что порой маршалу не хватало необходимой ловкости, дабы достичь чего-то желаемого. Она же легко доводила дело до конца; она не сообщала королеве о своих замыслах, не подготовив ее заранее, не подослав к ней одного за другим нескольких бывших на ее стороне лиц; кроме того, она использовала и министров, что нередко оборачивалось против них самих.
С самых первых своих шагов, скорее по причине низменности своего ума, которая определялась незнатностью ее происхождения, чем умеренностью ее добродетелей, она более стремилась к богатству, нежели к почестям, и какое-то время сопротивлялась неумеренным аппетитам супруга. <…>
Величие королевы, желавшей, чтобы роль ее ставленников в государственных делах была соотносима с ее собственным могуществом, а может быть, и злая судьба, устилавшая розами их путь, ведущий к падению, привели к тому, что их желания были полностью удовлетворены, и они получили все, о чем могли мечтать, – богатство, титулы, должности.
Однако росло недовольства ими: принцы, вельможи, министры, народ ненавидели их и завидовали им. Первой лишилась былой смелости и стала подумывать о возвращении в Италию Леонора; ее супруг не желал этого. <…>
Разногласия и домашние ссоры с супругом, чьи устремления были противоположны ее собственным и пожеланиям окружающих, так подействовали на нее, что она лишилась здоровья. Разум ее пошатнулся: ей стало казаться, что все, кто смотрит на нее, желают ее сглазить. Она впала в такую тоску, что не только отказывалась беседовать с кем-либо, но и почти не виделась со своей госпожой. <…>
Известие, что супруг решил отделаться от нее и уже подумывает о новой женитьбе на мадемуазель де Вандомм, добила ее окончательно. Поначалу маршал скрывал свои намерения, нанося ей краткие визиты по вечерам и одаривая маленькими подарками. <…> Однако, в конце концов, он почти совсем перестал ее навещать, тем более что уже не зависел от нее, и оба они воспылали такой ненавистью по отношению друг к другу, что общались не иначе как взаимными проклятиями – скрытый знак несчастья, которое должно было свалиться на их головы.
Они были бы счастливы, если бы прожили в согласии и любви, если бы супруг благосклонно внимал советам жены, внушающей ему, что он поднял слишком большой парус для их маленького суденышка, и был бы способен спуститься с небес, куда взлетел из самых низов. <…>
Однако Господь, узревший в их поступках соблюдение ими собственных интересов вместо службы Государыне, пожелал, чтобы эти тщания стали причиной того, что их общее благо оказалось разрушено, а жизнь обоих оборвалась.
Думали, что преследование вдовы маршала должно было завершиться вместе с гибелью несчастной; однако сколь сложно измерить незаконно приобретенную власть, столь же трудно развеять злобу по отношению к той, которая превратилась из служанки в госпожу».
Зададимся вопросом: а была ли Леонора Галигаи полностью невиновной? Конечно же нет. Невинны только младенцы и святые. Но и те, кто желал ее смерти и потом обогатился за ее счет, были виновны в еще большей степени.
Супругу Кончино Кончини приговорили к смерти, обвинив в страшных преступлениях, но она не была преступницей перед законом, и приговор, вынесенный ей, покрыл позором ее судей. Она же встретила смерть с удивительным для женщины мужеством. Уже на эшафоте у нее спросили, каким колдовским путем она подчинила себе королеву. На это осужденная гордо ответила:
– Превосходством, которое существо, сильное духом, всегда имеет над другими…
Людовик XIII у власти
Новая, хотя и маленькая,
метла всегда метет по-новому.
Лишь после физического устранения Кончино Кончини и Леоноры Галигаи наступило настоящее правление Людовика XIII. При этом он не мог не понимать, что его мать не должна вечно оставаться под домашним арестом в Лувре. Это было опасно, ибо ее сторонники (а их еще оставалось немало) только и ждали сигнала, чтобы приступить к активным ответным действиям, грозившим ввергнуть страну в новую гражданскую войну.
Как мы уже говорили, много раз королева-мать пыталась встретиться с Людовиком XIII, но каждый раз натыкалась на отказ. Аналогичным образом ей отвечали и по поводу свидания с Анной Австрийской, через которую Мария Медичи надеялась хоть как-то воздействовать на сына-короля. Герцог де Люинь бдительно следил за тем, чтобы королева-мать не имела никаких контактов с внешним миром.
От юного и мягкотелого короля можно было ждать любой слабости, а посему его фаворит предпринял все возможное для того, чтобы Марию Медичи удалили из Парижа. Как говорится, с глаз долой – из сердца вон.
Король охотно согласился с доводами герцога де Люиня и, придя к матери, с порога заявил ей:
– Мадам, я пришел сюда, чтобы проститься с вами. Я хочу уверить вас, что буду о вас заботиться, как сыну должно заботиться о матери. Но я желал бы избавить вас от заботы и дальше участвовать в моих делах. Таково мое решение. В моем королевстве не будет иных правителей, кроме меня…
Часть вторая
Лестница жизни, полная заноз
Ссылка Марии Медичи в Блуа
Для Марии Медичи, сосланной в Блуа,
начинается более чем четырехлетний
период испытаний…
Таково было королевское решение, и спорить тут – бесполезно. Мария Медичи, с трудом скрывая свой гнев, быстро сошла по лестнице Лувра во двор, где ее уже ожидала карета. Вернее, не одна, а целых три, ведь ее свита была многочисленна: статс-дамы, фрейлины и т. д. А потом вереница карет тронулась в направлении королевского замка Блуа, воздвигнутого на берегу Луары, примерно в 140 км к юго-западу от столицы.
Понятно, что для Марии Медичи это была ссылка.
Она оставила Париж 4 мая 1617 года. Как написал потом в своих «Мемуарах» Арман-Жан дю Плесси-Ришелье, она «покинула Париж, чтобы снова быть запертой в другом месте, хотя и более просторном, чем то, которое она занимала в столице».
Вместе с королевой-матерью в Блуа поехали ее дочери Кристина и Генриетта-Мария. Первой было 11 лет, второй – неполных 8 лет.
Арман-Жан дю Плесси-Ришелье впоследствии в своих «Мемуарах» описал сцену отъезда Марии Медичи так:
«Она вышла из Лувра, одетая просто и в сопровождении всех своих слуг с печатью грусти на лицах; и не было никого, кого бы эта скорбь, сродни похоронной, не потрясла бы. Видеть государыню, незадолго до этого полновластно правившую большим королевством, оставившей трон и следующей среди бела дня – а не ночью, когда темнота могла бы скрыть ее несчастье, – через толпу, на виду у всего народа, через сердце ее столицы, было поистине удивительно. Однако отвращение, испытываемое народом к ее правлению, было столь стойким, что в толпе даже слышались непочтительные слова, и это было солью для ее душевных ран».
Отставка дю Плесси-Ришелье
Ришелье, уже заимевший немало
сторонников и информаторов,
боится оказаться жертвой
королевского предубеждения.
Практически одновременно с решением о ссылке Марии Медичи в Блуа получил отставку и Арман-Жан дю Плесси-Ришелье, семья которого на тот момент владела лишь небольшим имением с полуразвалившимся замком в провинции Пуату.
В результате в конце апреля 1617 года ему пришлось спешно покинуть столицу. Да иного и быть не могло, ведь оставаться при дворе, где всем заправлял герцог де Люинь, было не просто глупо, но и опасно. К тому же поклоняться такому человеку наш герой не мог по определению.