Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
Однако исчезновение общей угрозы, которую представлял Пирр, неизбежно должно было вызвать и отмирание необходимости в альянсе римлян и карфагенян. Отказ римлян от военно-морской помощи карфагенян, когда она им была крайне нужна (войска Пирра находились всего лишь в нескольких километрах от Рима), свидетельствовал об определенном уровне недоверия между союзниками, существовавшем еще до разгрома царя эпиротов. Поражение, нанесенное римлянами полководцу, чье военное искусство признавалось по всему Средиземноморью, безусловно, произвело впечатление на эллинских правителей Востока. В 273 году Птоломей II Филадельф, владыка Египта, самого могущественного тогда эллинского государства, отправил в Рим посольство для налаживания дипломатических отношений, с чем римляне охотно согласились. Это означало, кроме того, что Рим подыскивал новых союзников в Средиземноморье, возможно, уже замышляя порвать с Карфагеном. Недоверие к союзнику проявилось и в 270 году, когда карфагенская флотилия подошла к Таренту, осажденному римлянами. Они заподозрили, будто карфагеняне прибыли помогать тарентийцам, хотя, по всей видимости, это была рекогносцировочная миссия {592} . [213]
213
Согласно
Некоторые историки, в частности Уильям Харрис, уверены в том, что после поражения Пирра конфликт между Карфагеном и Римом стал неизбежен. Рим завладел всей Великой Грецией, а судьбы греческих городов в Южной Италии давно и тесно переплелись с жизнью их соотечественников на острове Сицилия. В подтверждение своей теории они указывают на такие факторы: захват римлянами Регия (на противоположной от Сицилии стороне Мессинского пролива) в 270 году, основание римлянами двух новых колоний Пестума и Коссы на Тирренском побережье в 273 году и конфискация лесов Бруттия (как источника древесины для постройки кораблей){593}.
Все эти события якобы отражали возросшее влияние клики, состоявшей из нескольких сенаторских семейств, происходивших из Кампании и желавших спровоцировать войну с Карфагеном, с тем чтобы прибрать к рукам экспорт товаров из Кампании, особенно вин и чернофигурной керамики, в пуническую Сицилию и Северную Африку{594}. Однако не имеется материальных свидетельств ввоза значительных объемов товаров из Кампании ни в пуническую Сицилию, ни в Карфаген в данный период{595}. В действительности вышеупомянутые инициативы римлян, вероятно, в большей мере были связаны с их обеспокоенностью недостаточной защитой с моря, особенно после захвата Великой Греции, существенно нарастившего протяженность береговой линии{596}.
Крайне маловероятно, чтобы в Риме или Карфагене существовала влиятельная группировка, стремившаяся развязать войну, хотя новые реалии, безусловно, способствовали обострению напряженности в отношениях между двумя государствами. Сицилийские города давно привыкли извлекать выгоду из стравливания более крупных региональных держав. Теперь, когда Рим стал такой державой, через какое-то время он непременно должен был втянуться в проблемы острова. Если что-то и удерживало Рим от противоборства с карфагенянами на острове, то эти опасения должны были исчезнуть после того, как карфагенская армия спасовала перед Пирром. Хотя в шестидесятых годах III века бряцания оружием и не наблюдалось, центральное место, которое разделенная Сицилия занимала в интересах двух городов-государств, и очевидное смещение военного превосходства в пользу Рима, а не Карфагена, не могли не спровоцировать конфликт.
За политическим прагматизмом и дипломатической стратегией можно было разглядеть скрытую озабоченность римской сенаторской элиты тем, что карфагеняне находятся на другой стороне этнокультурного водораздела. К IV веку в среде римской элиты получили распространение некоторые теории о происхождении их города, проповедовавшиеся греческими авторами. Самым ранним известным примером таких этнографических спекуляций можно считать утверждение писателя V века Гелланика Лесбосского о том, что Рим совместно основали странствующий герой Одиссей, царь Итаки, и троянец Эней, прибывший в Италию после разрушения Трои греками {597} . [214] На первый взгляд эта комбинация кажется очень странной, поскольку вражда между греками и троянцами послужила темой для самых знаменитых греческих эпических поэм и по крайней мере в теории троянцы для греков были варварами.
214
Gruen 1992, 17–18, подвергает сомнению гипотезу о том, что подобные идеи исходят от Гелланика Лесбосского. О согласии с этой гипотезой: Solmsen 1986; Malkin 1998, 199–202. В теории о том, что отдельные негреческие народы обязаны своим существованием греческим легендарным героям, в сущности, не было ничего нового. Сказания о том, что этрусками и латинами правили сыновья Одиссея, начали распространяться в греческих литературных кругах по крайней мере с середины VI века, а возможно, и раньше. Этрускам импонировала идея происхождения от легендарного гомеровского странника (Malkin 1998 & 2002). Подобный этногенез был очень удобен: он подчеркивал «грекость» одних людей и чужеродность других. Скоро эти идеи будут широко применять в Италии одни негреческие этносы, утверждая свое превосходство над другими негреческими этносами (Dench 2002, 300).
Но в эллинистической литературе можно встретить и характеристику троянцев как людей, обладающих качествами и добродетелями, присущими грекам {598} . [215] К концу IV века римские аристократы, похоже, взяли на вооружение идею троянского наследия именно по той причине, что она позволяла им утверждать и свою этническую исключительность, и причастность к престижной эллинской культурной традиции {599} . В следующем столетии, по мере того как возрастал интерес к Риму западногреческой интеллигенции, особенно на Сицилии, приумножалось и разнообразие вариантов историй о его основании либо греческими, либо троянскими поселенцами {600} . [216]
215
Сага об Энее, позднее еще более приукрашенная, проистекает из греческого гомеровского эпоса. Впервые упоминает о троянском царевиче, отправившемся на Запад, греческий автор VI века, греко-сицилийский писатель Стесихор (Gruen 1992, 13–14). История об Энее на Западе уже была известна в VI веке в Этрурии, о чем свидетельствуют изображения на привезенной греческой керамике и на местных изделиях (Galinsky 1969, 105). Gruen (1992, 21–26) тем не менее убедительно доказывает, что эпицентром
интереса к Энею был Лаций.216
Греко-сицилийский писатель Каллий (Callias /Fr. 5A Dionysius 1.72.5/) утверждал, что Рим основали братья-близнецы Ромул и Рем, третий безымянный брат, отпрыск Латина (царя латинов) и Рома (женщина из Трои, прибывшая в Италию с Энеем, но не имевшая к нему никакого отношения). Алким, тоже историк из Сиракуз, предложил иную версию истории, в которой Ром, сын Ромула и внук Энея, основал город (Vattoune 2002, 220). Настолько возрастала значимость Рима, что к IV столетию целый ряд греческих писателей, представителей школ и Аристотеля и Платона, приписывали Риму эллинистическое происхождение (Dionysius 1.72.3–5; Plutarch Cam. 22.2). Vattuone (2002, 220) объясняет настойчивость, с которой многие сиракузские авторы IV — III веков стремились присвоить Риму латинскую и/или троянскую, а не греческую наследственность, тем, что из-за его альянса с Карфагеном в нем видели врага западных греков. Однако отношение греков к троянцам уже было несколько иное. Тимей, положительно относившийся и к Риму, утверждал, что он был основан троянцами.
Хотя римляне уже располагали собственным мифом об основании города двумя близнецами-найденышами Ромулом и Ремом, в конце IV века истории, связывавшие происхождение города с троянскими и греческими поселенцами, были особенно популярны среди той части римской аристократической элиты, которая интересовалась греческим языком, искусством и политикой [217] . Со временем этот набор легенд был искусно инкорпорирован в предысторию, повествующую о различных наплывах греческих и троянских пришельцев и заканчивающуюся основанием города Ромулом и Ремом, которые рассматриваются как прямые потомки Энея. И эти былины не являлись всего лишь продуктом культурного нарциссизма. Они служили и важным политическим подспорьем. К примеру, Деметрий Полиоркет, царь Македонии, в начале III века, стремясь заручиться поддержкой римлян в борьбе с этрусскими пиратами, уповал на родство предков {601} .
217
Притягательность греческих этнографических теорий заключалась не только в самих идеях, но и в научных риторических формулировках. Bickerman 1952a; Momigliano 1975, 14–15; Cornell 1995, 60–63.
Восшествие Геркулеса Непобедимого
К началу великой итальянской экспансии Рима в IV веке культ Геркулеса уже полностью сформировался. Как мы отмечали ранее, поклонение ему на Бычьем форуме восходит к архаическому периоду, и к этому времени божество окончательно избавилось от прежних синкретических свойств, в том числе и от каких-либо ассоциаций с Мелькартом. В 399 году отправление культа Геркулеса вошло в религиозный календарь Рима, а с 312 года он получил статус государственного кумира и героя. Примерно в это же время был построен и первый официальный храм в честь Hercules In-victus, Геркулеса Непобедимого, — явное признание победоносности эллинистического мира. Естественно, наследниками Геркулеса пожелали стать многие знатные семьи римской аристократии, в том числе и Фабии, объявившие героя своим прародителем{602}.
Хотя история, ассоциирующая Геркулеса с Римом, имеет очень древние корни, миф о его визите в Паллантей и убиении великана Кака, очевидно, был отшлифован и приведен в надлежащий вид в последние десятилетия IV или в начале III века, что может указывать на его прямую связь с политическими устремлениями Рима в Италии [218] . Претензия на то, что Геркулес убил Кака именно в Паллантее (место основания Рима), обеспечивала городу привилегированное и престижное положение в сравнении с латинскими соседями. В некоторых вариантах легенд о Геркулесе утверждается, будто на месте будущего Рима он породил и Латина, родоначальника лати-нов {603} . Вооружившись собственной версией преданий о Геркулесе, римляне могли и претендовать на престижное греческое происхождение, и доказать законность своих прав на владение всей Италией для создания общего Геркулесова государства. По крайней мере былинный герой открывал дорогу римлянам в древние города Великой Греции, многие из которых тоже записали его в отцы-основатели. Здесь, опираясь на престижное родство с греками, они смело могли реализовывать и свои политические интересы.
218
Греческий аркадский царь Эвандр был вписан в мифологическое прошлое Рима именно в этот период (Bayer 1926; Cornell 1995, 68–69).
Таким образом, увлечение троянской и геркулесовской мифологией в конце IV — начале III века все больше сближало римскую сенаторскую элиту с греческим миром, что неизбежно отражалось на отношении римлян к карфагенянам. Безусловно, римляне не ассоциировали себя с греками, но уже считали себя людьми, живущими на греческой стороне этнокультурных баррикад, отделявших цивилизованный эллинистический мир от варваров, к которым, конечно же, относились карфагеняне. Эти теории размежевания человечества не были всего лишь досужими умозаключениями самозваных мыслителей. В них инвестировались опасные предпосылки для формирования агрессивных альянсов, развязывания войн и аннексии чужих территорий. Признание римлян цивилизованными людьми можно считать политическим решением, которое периодически пересматривалось греческими правителями (когда этого требовали обстоятельства). Известна блестящая пропагандистская акция Пирра против римлян: выпущенная по его указанию серебряная тетрадрахма недвусмысленно ассоциировала полководца с Александром Великим. На ней изображались греческие герои Геракл и Ахиллес{604}.
Эти образы означали: Пирр, подобно своим славным предшественникам, поведет италийских греков на борьбу с варварами, которые им угрожают. Пирр воспользовался тезисом о троянском происхождении римлян как пропагандистским лозунгом для того, чтобы призвать под свои знамена италийских греков. Он-де следует примеру знаменитого предка, великого греческого героя Ахиллеса, борясь с римлянами, потомками троянцев{605}. Политизация этнических категорий сыграла свою роль и позднее, в 263 году, способствуя эскалации Первой Пунической войны: элимский город Сегеста поубивал давних союзников-карфагенян и перешел на сторону римлян, ссылаясь на общее происхождение от троянского героя Энея{606}.