Карфаген должен быть разрушен
Шрифт:
Перед отбытием в поход Ганнибал посетил Гадес, первый финикийский плацдарм на Западе и предполагаемое местонахождение Эрифии, родного острова Гериона. Здесь он дал обет на алтаре Мелькарта {865} . Похоже, этот эпизод сотворен Силеном, и не случайно, наверное, из его описания сохранился фрагмент о Геракловом священном источнике, располагавшемся в святилище Мелькарта. Силен явно стремился соединить образы Геракла — Мелькарта и Ганнибала [299] . Сам же Ганнибал не просто демонстрировал свое благочестие. Совершение обряда в святилище для него было первым важнейшим мероприятием в тщательно продуманной программе военной кампании.
299
Согласно более позднему греческому географу Страбону (2.145), полагавшемуся на информацию Полибия, уровень воды в источнике поднимался и опускался в соответствии с морскими приливами и отливами. Полибий пытался найти научное объяснение этому феномену, выдвинув идею воздушного потока из-под земли, которую никто всерьез не принял. Силен предложил свою теорию, но Страбон ничего не сообщает об этом, а лишь называет Силена дилетантом, неспособным понимать такие сложные
Ассоциации с Гераклом, внушаемые Силеном, можно обнаружить и в другом знаменитом рассказе — о предполагаемом сновидении карфагенского полководца. Ниже следует версия в изложении Цицерона, как полагают, наиболее точно воспроизводящая повествование Силена:
«А вот что еще можно прочитать в греческой истории Силена, подробнейшим образом описавшего жизнь Ганнибала (Целий во многом следует этому историку). Ганнибал после взятия Сагунта увидел во сне, что Юпитер вызвал его на совет богов. Когда он явился туда, Юпитер приказал ему идти войной на Италию и дал ему сопровождающим одного бога из числа тех, которые были на совете. После того как войско выступило в поход, сопровождавший бог приказал Ганнибалу не оглядываться назад. Но тот не смог долго удержаться; побуждаемый любопытством, он оглянулся и вот увидел; чудовище, огромное и страшное, окруженное змеями, движется за войском, уничтожая все на своем пути, выворачивая деревья и кусты, опрокидывая дома Изумленный Ганнибал спросил у бога, что это за чудовище такое? И бог ответил: это идет опустошение Италии. И велел Ганнибалу двигаться дальше, не останавливаясь, и не беспокоиться о том, что делается позади»{866}.{867}
Существуют и иные варианты этой истории, адаптированные другими римскими авторами в угоду своим интересам и изображающие Ганнибала в дурном свете, но подлинник принадлежит перу благожелательно настроенного Силена [300] . Дружественная по отношению к Ганнибалу тональность оригинала подтверждается негативной реакцией на него римского писателя Валерия Максима, заявившего: «Пророчество, зловредное для любого человека римских кровей» {868} . Действительно, судя по всему, эта история получила широкую огласку и произвела впечатление. Ведь главная идея сюжета о сновидении заключалась в том, что Ганнибал получил от богов официальную санкцию на войну с Римом, подтвержденную самим Юпитером/ Зевсом и назначением к нему в спутники божественного провожатого (им мог быть только Геркулес/Геракл) {869} . Образ чудовища, «опустошающего» Италию, истолковывался по-разному. Вероятнее всего, имелась в виду Гидра, многоголовая змея, которую Геракл убил, совершая второй подвиг. Проблему для него создавало то, что отрубленные головы вырастали снова. Герою помог Иолай, прижигая шеи горящей головешкой.
300
Сон Ганнибала интриговал древних греческих и римских писателей не меньше, чем современных историков. Сохранились три другие версии истории: Ливия (Livy 21.22.5–9), Силия Италика (Silius Italicus Pun. 3.163–213), Диона (Dio 13.56.9) — его вариант переписал Зонара (Zonaras 8.22). Эти версии придают сну более зловещий оттенок. Современные комментаторы обращают внимание на различия версий в контексте той роли, которую сон играет в римской историографии. Левин (Levene 1993, 45–46) отмечает, что у Цицерона сон побуждает Ганнибала к вторжению в Италию, а у Ливия карфагенский полководец уже принял решение, и это может свидетельствовать о том, что его экспедиция богами одобрена, но не предписана. По мнению Пеллинга (Pelling 1997, 202–204), описание сна Ливием указывает на неопределенность и двойственность отношения богов к Ганнибалу и его миссии. «Ему не надо больше задавать вопросов. Пусть во мраке пребывает судьба», — сообщается читателю, который уже хорошо знает, что уготовано Ганнибалу. Штюблер (Stubler 1941, 95–96) усматривает в радости Ганнибала по поводу того, что ему было сказано, проявление безрассудства. См. также: Cipriani 1984.
В истории Силена Ганнибал олицетворяет Геракла, а Рим представляет Гидра, неумирающее чудовище, одолеть которое призван былинный герой. На самом деле один советник Пирра действительно сравнивал Рим с Гидрой, имея в виду необычайные способности города к самовосстановлению и самообновлению. Таким образом, в подлиннике отображались не только божественное благоволение к Ганнибалу и его Геракловы качества, но и звериная сущность Рима, подавляющего соседей{870}. В этом эпизоде Силен, видимо, хотел сказать, что вновь появился великий герой/бог старого Средиземноморского мира, чтобы призвать единомышленников объединиться, цивилизовать варваров и побороть римского монстра. Некоторые историки полагают, что Целий подправил Силена, сознательно упустив важную деталь — страшную бурю, о которой сообщается в версиях Ливия и Кассия Диона. По их мнению, Целий тем самым хотел изменить место и время сновидения — перенести это событие с перевалов Альп на более ранний период подготовки к походу после окончательной размолвки с Римом. В таком случае смысл сновидения мог заключаться в том, чтобы вдохновить карфагенское воинство на преодоление предстоявших трудностей и испытаний{871}.
И Полибий, и Ливий признают, что действительно имела место пропагандистская кампания, наделявшая карфагенского полководца божественными ассоциациями. Их сетования на этот счет лишь подтверждают то, насколько успешными были усилия литераторов, окружавших Ганнибала, в распространении идеи о божественном благословении экспедиции. По мере приумножения успехов в покорении диких земель и укрощении их диких народов возрастала и уверенность литераторов Ганнибала
в том, что он является наследником Геракла. Полибий осуждает анонимных сочинителей:«Так, представляя Ганнибала недосягаемым полководцем по отваге и предусмотрительности, они в то же время изображают его человеком несомненно бессмысленнейшим. Потом, будучи не в состоянии привести свое повествование к развязке и найти выход из вымыслов, они вводят богов и божеских сыновей в историю действительных событий. То изображая Альпы столь крутыми и труднопроходимыми, что через них нелегко было бы перевалить не только коннице и тяжеловооруженному войску вместе со слонами, но даже и легкой пехоте, то рисуя нам эти страны в виде пустыни, в которой Ганнибал вместе со всем войском должен был заблудиться и погибнуть, если бы путь им не был указан каким-либо божеством или героем, — историки совершают этим названные выше ошибки»{872}.{873}
У Ливия же римский военачальник перед сражением воодушевляет свое воинство уничижительными словами в адрес карфагенян и их полководца: «Было бы любопытно убедиться на опыте… подлинно ли этот Ганнибал — соперник Геркулеса в его походах, как он это воображает, или же данник и раб римского народа, унаследовавший это звание от отца»{874}. На всем протяжении повествования о войне Ливий делает акцент на нечестивости Ганнибала, что, вероятно, объяснялось тем беспокойством, которое вызывало в Риме отождествление Ганнибала с Гераклом — Мелькартом{875}. Угрозу представляла не столько военная мощь карфагенянина, сколько его новая модель территориальных завоеваний и поглощений. Благоволение богов, пропагандировавшееся литераторами Ганнибала, было намного опаснее самомнения.
Ганнибал бросал вызов не только политической гегемонии Рима, но и римской мифологии, на которой зиждилась эта гегемония. Культ Геркулеса предоставлял необходимое мифологическое и историческое обоснование для территориальных приобретений в Италии и завоевания карфагенских владений в Центральном Средиземноморье. Присваивание Ганнибалом образа Геракла ставило под сомнение правомерность римских претензий. Ганнибал вознамерился перехватить у римлян не только военную, но и идеологическую инициативу. Римляне в результате усилий литературных пропагандистов Ганнибала оказались в новой и непривычной роли — агентов тирании, от которой Италию призван освободить карфагенский полководец. Рим превратился в «разбойника Кака». Объединив пунические, греческие и италийские общины под знаменами Геракла — Мелькарта, Ганнибал мог вытеснить римлян из древнего мира героя/бога. Тимей обосновал «исторические» узы, связывавшие римлян с западными греками против карфагенян. Теперь его схема рушилась. С самого начала выпады Ганнибала против Рима нацеливались на подрыв не только могущества города и господства в Центральном Средиземноморье, но и притязаний на славное прошлое, определившее его превращение в региональную великую державу.
Глава 11.
ПО СТОПАМ ГЕРАКЛА
Геракловы подвиги
Ганнибал предвидел трудности, но то, с чем ему довелось столкнуться, превзошло все его ожидания.
Он мог рассчитывать на поддержку кельтских вождей альпийских регионов и долины реки По, отправив к ним своевременно послов с дорогими подарками, однако испанские племена, обитавшие на северо-востоке полуострова, явно не желали дружить{876}. Особенно яростное сопротивление армии Ганнибала оказали аборигены, жившие у подножия Пиренеев, где его войско понесло тяжелые потери. Враждебность была столь очевидной, что ему пришлось оставить 10 000 пехотинцев и 1000 всадников для охраны горных проходов и арьергарда. Затем из его армии дезертировали 3000 карпетанов, которых он покорил лишь недавно. Создавая видимость, будто он сам их отпустил, Ганнибал отослал по домам еще 7000 человек, в преданности которых не было никакой уверенности{877}.
После Пиренеев положение его нисколько не улучшилось. Галльские племена, населявшие юго-запад Франции, опасаясь порабощения, собрали своих воинов, чтобы сразиться с карфагенской армией {878} . Конфликта удалось избежать только щедрыми дарами {879} .
Следуя побережьем [301] , армия Ганнибала прошла Галлию и к концу августа 218 года достигла очередного природного барьера, отделявшего ее от Италии, — реки Роны [302] . Это была серьезная преграда. Река была широкая и полноводная, а на другом берегу стояло войско враждебно настроенных вольков. Ганнибал поручил своему племяннику Ганнону с отрядом испанских воинов переправиться через реку в сорока километрах выше по течению и напасть на галлов с тыла. Заняв позиции, он должен был подать сигнал об этом дымом костра.
301
Археологические свидетельства разрушения местного оппидума (укрепленного поселения на вершине холма) в этой местности вполне можно ассоциировать с походом карфагенян (Barruol 1976, 683). Seibert (1993, 110) тоже считает, что карфагеняне оставляли гарнизоны на пути следования. Morel (1986, 43) в то же время полагает, что амфоры и другие артефакты, найденные археологами, могут свидетельствовать в большей мере о присутствии купцов в регионе. Lancel (1999, 66) отмечает, что укомплектование гарнизонов воинами значительно уменьшило бы численность армии Ганнибала.
302
Я руководствовался блестящим исследованием Ланселя в описании маршрута продвижения Ганнибала в Италию. О научных и псевдонаучных обсуждениях этой проблемы: Lancel 1999, 57–80.
На следующий день основная армия начала переправляться через реку на небольших судах, лодках и плотах. Часть лошадей пустили вплавь, привязав их поводьями к лодкам, остальных перевозили на судах оседланными и готовыми принять всадников, как только они окажутся на суше. Вольки, когда их атаковало войско Ганнона, панически бежали. Со слонами же возникла проблема. По сообщениям большинства древних авторов, слоны боялись воды и не умели плавать. Полибий рассказывает о том, что несколько слонов Ганнибала, испугавшись, бросились в реку и перешли на другой берег, идя по дну и вдыхая воздух хоботами. Все слоновье стадо карфагеняне переправляли через Рону оригинальным способом. Они соорудили огромные плоты и покрыли их толстым слоем земли, чтобы животные думали, будто идут по суше, а первыми погнали двух самок, за которыми последовали и самцы{880}.