Карфаген должен быть разрушен

Потрафив самолюбию Лонга, Ганнибал теперь мог заманить его и в западню. Он сам выбрал место для засады на крутом склоне речного берега, поросшем кустарниками и деревьями, куда и направил тысячу всадников и столько же пехотинцев под командованием своего брата Магона. На рассвете следующего дня Ганнибал поручил нумидийской коннице перейти на другой берег реки, напасть на лагерь римлян, забросать их дротиками и отступить. В полном соответствии с ожиданиями Ганнибала Лонг приказал своим войскам преследовать уходивших обратно нумидийских конников, а затем послал вперед и основные силы. Хотя римляне переходили реку, соблюдая боевой порядок, они насквозь промокли, замерзли и к тому же были голодны, потому что их подняли до завтрака. Карфагенские же воины были заблаговременно подготовлены к битве, накормлены и грелись у костров в ожидании команд. С обеих сторон в сражении сошлись рати примерно по 40 000 человек. Численность тяжеловооруженной пехоты в центре была примерно равной, но кавалерия Ганнибала, во всем превосходившая римскую конницу, быстро обнажила фланги римской пехоты для атак. Тогда сравнительно небольшой отряд Магона ударил по римской пехоте и с тыла. Около 10 000 римских воинов смогли уйти в ближайший город Плацентою, но многие погибли у реки или в реке^{909}.

Лонг успешно бежал и потом убеждал сограждан в том, что римляне потерпели поражение из-за плохой погоды. Однако мало кто поверил в его легенду^{910}. Тем временем Ганнибал пытался переманить италийские города на свою сторону. Он намеренно демонстрировал разное обращение с римскими и италийскими пленниками. Если к первым полководец относился подчеркнуто жестко и содержал их на голодном пайке, то ко вторым выказывал свое расположение и даже отпускал домой. Ганнибал обычно напутствовал их такими словами: «Он пришел воевать не против них, а за них; поэтому им следует, если они хотят поступить разумно, примкнуть к нему, ибо он явился прежде всего для восстановления свободы италиков и для возвращения различным племенам их городов и земель, отнятых римлянами»^{911}.

Суровая зима 218/217 года дала римлянам небольшую передышку. Как сообщает Полибий, из-за холодов Ганнибал потерял много людей и лошадей, и у него погибли все слоны, кроме одного ^{912} . [311] Перезимовав в Болонье, карфагеняне двинулись на юг, перейдя через Апеннины в Этрурию. Четыре дня и три ночи они шли по таким топям, что нельзя было остановиться и разбить лагерь. Сам Ганнибал передвигался на уцелевшем слоне, и во время этого тяжелейшего перехода у него развилась офтальмия, из-за которой он в конце концов ослеп на один глаз ^{913} .

311

Описание Ливием (Livy 21.57–59) этой зимней кампании Ганнибала путаное и невразумительное (Lancel 1999, 89; Goldsworthy 2000, 181).

Осознав наконец, что им угрожает серьезная опасность, римляне призвали к оружию более 100 000 воинов. Для отражения возможных нападений карфагенян на свою новую центральносредиземноморскую империю они направили два легиона оборонять Сицилию и один легион для защиты Сардинии. Два легиона должны были оберегать Рим. Четыре легиона, которыми теперь командовали новые консулы Гай Фламиний Непот и Гней Сервилий Гемин, получили пополнения, возместившие потери, понесенные в боях с Ганнибалом.

Фламиний был человеком импульсивным, высокомерным и самонадеянным. Ганнибал не преминул воспользоваться этими свойствами его натуры и спровоцировать на опрометчивые действия. Сначала он организовал опустошительные набеги на богатую сельскохозяйственную область Кьянти, в которой тогда находилась армия Фламиния, а потом заманил римлян на перевал Боргетто, где возле Тразименского озера их ожидала засада. Ранним утром 21 июня 217 года стоял густой туман, и римляне обнаружили, что попали в западню, когда уже было поздно обойти ее. Возникла несусветная сумятица, в которой полегло более 15 000 римских воинов, включая самого Фламиния. Многие пытались найти спасение в озере и тонули под тяжестью доспехов. Выжили 6000 человек: они добровольно сдались в плен, когда поняли безнадежность своего положения^{914}. Ганнибал поступил с пленниками таким же образом, как и после битвы при Требии: отпустил италиков домой без выкупа, сказав, что он пришел воевать против римлян, а не италиков. Карфагенский полководец повелел сверх того раздать превосходные римские доспехи и вооружения своим ливийским пехотинцам^{915}. Вскоре почти всю конницу потерял другой консул — Гемин при аналогичном внезапном нападении Ганнибала^{916}.

Согласно Ливию, Рим встревожили вести не только о поражениях, но и о странных знамениях, замеченных в Центральной Италии. Особенно пугали сообщения о крови, появившейся в священном источнике Геркулеса в Цере (очевидное следствие успеха ассоциации Ганнибала с мифологическим героем) ^{917} . Традиционная реакция римлян — ублажение богов приношениями и молебствиями, в данном случае молебствием в храме Геркулеса — указывает на то, что они искренне надеялись привлечь его на свою сторону ^{918} . [312] Сугубо земная битва приобретала характер борьбы за благоволение богов.

312

Римляне тогда взывали и к Ювенте, небесному консорту Геркулеса, а повторно в 207 году (Livy 36.36.5–6). См. также: Rawlings 2005, 162.

Ганнибал, желая дать возможность восстановить физические силы своему измученному воинству, решил перебраться на благодатное побережье Адриатики. Согласно Полибию, карфагеняне добыли столько всякого добра, что с большим трудом довезли и донесли трофеи до места назначения. Впервые за два года Ганнибал смог отправить вестников в Карфаген, чтобы сообщить Совету старейшин о победах. В Карфагене вестям обрадовались и пообещали оказывать поддержку его действиям и в Италии, и в Испании^{919}. В Риме же рассказы уцелевших воинов о самом ужасном поражении вызывали горечь и уныние. Толпы людей собрались на Форуме и у сената, печально ожидая подтверждения магистратов. Один из преторов наконец поднялся на трибуну ораторов и просто объявил: «Pugna magna victi sumus» — «Проиграно большое сражение»^{920}. Один консул убит, другого вернуть невозможно, и народ, отказавшись от республики, назначил диктатора, мирского самодержца, что позволялось делать только во времена тяжелейших кризисов. На этот пост люди избрали многоопытного Квинта Фабия Максима, побывавшего и цензором, и дважды консулом, а начальником конницы — Марка Минуция Феликса^{921}.

Отступничество римских богов

Фабий понимал ошибки своих предшественников и с самого начала придерживался совершенно иной тактики в противоборстве с Ганнибалом. Набрав два новых легиона и взяв под свое командование два легиона Гемина, он пошел в Апулию, сознательно избегая открытых сражений, которые навязывал ему карфагенский полководец. Плутарх так описал его тактику:

«Он двинулся против Ганнибала, но не для того, чтобы дать ему решающее сражение, а чтобы исподволь истощить его и сломить, противопоставив силе время, скудости — изобилие, малочисленности — многолюдность. Поэтому он неизменно разбивал лагерь на высотах, вне досягаемости для вражеской конницы, не двигался, пока оставался на месте неприятель, а когда тот пускался в путь, шел в обход через горы, то и дело показываясь на расстоянии достаточно далеком, чтобы не вступать в бой вопреки своему намерению, но достаточно близком, чтобы самим своим промедлением держать противника в постоянном страхе перед битвой»^{922}.^{923}

Ганнибал, в свою очередь, постоянно провоцировал Фабия на битву, дразнил, разоряя и опустошая богатые области Беневенто и Кампания. Римляне сохраняли хладнокровие, но не спускали с него глаз, шли по пятам за карфагенской армией, эпизодически терзали ее налетами^{924}.

Однако поведение Фабия не нравилось ни войскам, ни римлянам^{925}. Многие годы спустя римляне по достоинству оценят здравомыслие своего cunctator («медлителя», как называли его), но во времена успешных наступательных военных действий такая тактика считалась «не римской»^{926}. Ганнибал подливал масла в огонь, демонстративно щадя усадьбу римского полководца и сжигая все вокруг нее: этим он как бы подтверждал слухи о том, что Фабий ведет с ними тайные переговоры^{927}. Тем не менее тактика Фабия начала давать свои плоды. Осенью 217 года Ганнибал все-таки допустил ошибку:

«Чтобы подальше оторваться от Фабия и выйти на равнину, где было много корма для коней, он приказал проводникам сразу после обеда вести войско к Казину. Не разобрав как следует из-за его чужеземного выговора слово «Казин», проводники направились к границам Кампании, к городу Казилину, разделенному посредине рекой, которую римляне называют Волтурн. Эта местность со всех сторон окрркена горами: к морю сбегает долина, в которой после разлива речек остаются болота с высокими песчаными дюнами по краям, тянущиеся до самого морского берега, заливаемого бурными волнами и лишенного гаваней. Пока Ганнибал спускался в долину, Фабий, прекрасно знавший все дороги в тех краях, обошел его, поставил в теснине заслон из четырех тысяч тяжеловооруженных пехотинцев, остальное войско выгодно разместил на высотах, а сам с наиболее подвижными и легковооруженными воинами ударил в тыл карфагенянам и привел в смятение весь их строй; противник потерял убитыми около восьмисот человек. Тут Ганнибал, поняв свою ошибку и видя опасность, которой подвергается, распял проводников и стал думать, как бы ему отступить, но должен был отказаться от мысли силой потеснить противника, державшего в своих руках перевал. Войско считало свое положение безвыходным, поскольку кольцо окружения замкнулось, и уже совершенно пало духом…»^{928}.^{929}

Ганнибал обвинил проводников, но Фабий только благодаря своему упорству смог воспользоваться его ошибкой. Карфагенскому полководцу все-таки удалось исправить промах. Зная, что на перевале римляне подготовили для него западню, он прибегнул к хитрости. Дождавшись наступления ночи, Ганнибал приказал отобрать две тысячи коров из захваченных стад, привязать к рогам факелы, пучки соломы или хвороста, зажечь их и погнать обезумевших животных вверх по склону туда, где засели римляне. В темноте римские войска, подумав, что окружены, отошли, и армия Ганнибала беспрепятственно миновала перевал^{930}.

Этот инцидент породил еще больше презрительных насмешек в адрес несчастного Фабия, хотя то, как удачно карфагенянин выскользнул из ловушки, свидетельствовало скорее о находчивости Ганнибала, а не о порочности тактики римского полководца. В Риме теперь сформировалось мнение, что нанести поражение Ганнибалу можно только в том случае, если наделить равными полномочиями более воинственного Муниция Феликса. Несмотря на оппозицию Фабия и его сторонников, сенат принял такое решение, и римские войска были поделены между двумя командующими^{931}. Феликс не преминул сразу же посвятить алтарь Геркулесу, дабы заручиться поддержкой легендарного героя. В контексте войны с Ганнибалом этот акт преследовал две цели: Феликс подкреплял правомочность притязаний римлян на причастность к Геракловой легенде и утверждал свои права на то, чтобы также считаться прямым потомком Геракла^{932}. Борьбу за наследие Геракла можно было теперь наблюдать не только в противостоянии двух держав, но и в конкуренции полководцев.