Карфаген смеется

Орхан–паша закрыл ставни и отвернулся от окна, пожав плечами.

— У нас есть несколько самолетов, — сказал он мне, — но нет подходящей площадки для взлетов и приземлений. Вот почему нас заинтересовала ваша идея. — Он изящно взмахнул обеими руками. — Человек, который несет летную машину у себя на спине, человек, который может подняться в воздух и спуститься по собственному желанию, как птица, — именно то, что нам необходимо. Конечно, он может сбрасывать бомбы и следить за передвижениями войск, но в его силах сделать гораздо больше. Такие люди смогут проникать в крепости, занимать целые города изнутри.

Его взгляд стал мечтательным. Я предположил, что он подмешивает гашиш в свой табак.

Черкес Этем без колебаний перешел к финансовым вопросам:

— Сколько потребуется денег, чтобы экипировать, скажем, тысячу мужчин таким образом? Вам нужен собственный завод?

— Я изготовил бы машины в тайне. По частям. Скажем, в мастерских Скутари. Вот, посмотрите на эти расчеты. Склонен предположить: если мы сделаем оптовый заказ на двигатели, то получим их приблизительно по пятнадцать соверенов за штуку. Вдобавок нужны пропеллеры и крылья. Их должны изготовить опытные инженеры и из определенных сортов древесины. Еще пятнадцать фунтов, если будет большой заказ. Итого тридцать соверенов каждый аппарат.

Черкес Этем начал хмуриться. Орхан–паша наклонился вперед. Он потер брови, смахнув капельку пота. Он почти с отчаянием смотрел на своего товарища, надеясь, что тот заговорит, и чрезвычайно обрадовался, когда бандит сказал:

— Тридцать тысяч золотом. Дешевле, чем обычный самолет. Они стоят приблизительно по тысяче каждый. — Он распахнул кафтан и вытащил небольшую сумку с кисточками, висевшую на поясе. — Здесь хватит на четыре самолета! — Он задрожал от удовольствия. — Греки дадут нам больше. А если не дадут — тогда, конечно, нам помогут армяне. — Он подмигнул мне. — Это позволит запустить ваше производство. Мы вскоре предоставим все остальное и, конечно, убедимся, что вы не предадите нас, христианин. Договориться о поставках достаточно легко. Мы довезем самолеты на лодках до Эрегли, а потом доставим их по суше на мулах. Но сначала, я полагаю, нам нужно увидеть в действии одну из ваших машин.

— Естественно, следует изготовить опытный образец. — Я взял деньги. — Но уверен, что мы сможем соорудить его довольно скоро.

Орхан–паша положил руку мне на плечо и улыбнулся:

— И мы хотим посмотреть, как вы будете им управлять. Вы сами. — Он негромко и вежливо рассмеялся, этот звук удачно дополнил фырканье Этема и другой, громкий и куда более пугающий рев. — Тогда мы узнаем, насколько вы уверены в себе.

Их недоверие меня возмутило:

— Достаточно уверен, чтобы управлять своей первой машиной. Я не сомневаюсь, что у меня хватит сил проверить и следующие. Где я могу начать? У вас здесь есть механические цеха?

Орхан коснулся лба кончиками пальцев:

— Друг мой, я верю вам. Есть несколько сараев, в которых занимаются ремонтом. Но в Анкаре работать не слишком удобно. Черкес Этем отвезет вас в место получше.

Я успокоился, поняв, что этот заговор должен был остаться в тайне от их так называемого президента. Гнев помрачил мой разум. Теперь мне приходилось отправляться еще дальше, во внутренние районы Анатолии.

Небритый Черкес Этем навис надо мной:

— Ты даже поможешь нам раздобыть денег. Ведь так, а, христианин?

Он то и дело возвращался к этой теме (видимо, считал ее забавной) в течение, по крайней мере, следующей недели. Спустя три ужасных дня, пока мой пони хромал по скалистой горной тропе, я уже осознал, что пропал навсегда. Мои брюки износились, на пальто в трех местах появились дыры, шляпа стала практически бесформенной, по рубашке и нижнему белью ползали паразиты. Мои башмаки развалились и были перевязаны тряпками и полосами кожи, так что я, вероятно, напоминал неудачливого бандита, прокаженного или нищего раввина–хасида. Я был погружен во мрак. Золото, которое дал Этем, лежало в моем поясе. Башибузук оставался, на свой манер, исключительно дружелюбным, когда время от времени возвращался в конец колонны. Я ехал на самом старом животном, за фургоном с припасами. Этем явно наслаждался моими страданиями.

— Христианин, это поможет тебе поскорее построить аэроплан!

Больше никто не называл меня христианином (или, иногда, неверным). Я думаю, что он, подобно многим другим бандитам, представлял себя романтическим персонажем, героем популярных романов. Люди Этема, конечно, любили его за это, вероятно, настолько же сильно, насколько полюбили бы Дугласа Фэрбенкса или Рудольфа Валентино [95] , если бы у них была возможность посетить кинематограф. Этема отличали картинные жесты, цветистый язык, бравада, умение натягивать поводья белого жеребца, чтобы скакун почти мгновенно останавливался. Сомневаюсь, что он умел читать, но уверен, что кто–то когда–то забавлял его теми же приключенческими историями, которыми я наслаждался в детстве. Его удивительный нрав, однако, почти наверняка помогал поддерживать боевой дух отряда — подчиненные были готовы ради него переносить какие угодно трудности и опасности. Понятно, почему очень многие предпочитали его весьма суровому Кемаль–паше, с его прославленными многоречивыми проповедями, строгой моралью и склонностью обсуждать туманные политические последствия. Полагаю, Этем поддерживал его, осознавая, какое впечатление он производит на своих людей, заигрывая с ними и веселясь, как будто ухаживая за капризной женщиной.

95

Дуглас Фэрбенкс (1883–1939) — американский актер, звезда эпохи немого кино. Рудольф Валентино (1895–1926) — американский киноактер, секс–символ эпохи немого кино.

С этой точки зрения я был идеальной мишенью для его остроумия. Он часто просил Аллаха спасти бедного неверного, называл меня воплощением упадочной городской жизни, тем самым развлекая своих тупых подчиненных. Со своей стороны я очень радовался, что полезен ему. Пока все так и шло, мне не следовало опасаться за свою безопасность. Тем не менее Этем по–прежнему не сообщал мне, куда мы направляемся, и даже отказывался называть число и день недели. Я начал подозревать, что у него не было вообще никакого плана, он просто блуждал по дорогам, надеясь наткнуться на то, что ему необходимо. Дважды он оставлял меня среди женщин и телег, а сам отправлялся с мужчинами в ближайшие деревни. Он возвращался с довольным видом, а клубы черного дыма поднимались над разрушенными домами у него за спиной. «Я только что оплатил пять новых аэропланов!» — объявил он в первый раз, а во второй сказал: «Еще три самолета, христианин!»

Деревни он называл «прогреческими» или просто «армянскими». Это служило достаточным оправданием для нападения. Я подозревал, что деревни ни греческими, ни армянскими не были. Я снова задумался: неужели моя судьба навеки такова — оставаться рабом каких–то бандитов. Аттила, как рассказывали, держал при себе философов ради развлечения. Но я проводил время с пользой. Я чуть лучше изучил разговорный турецкий, хотя большинство людей Этема были по меньшей мере необщительными. Но теперь я уже мог сказать не только «Agim» или «Susadim» [96] , когда был голоден или хотел пить, окружающие стали понимать и более сложные просьбы. И я начал объяснять Этему, что время идет. Просто невыгодно таскать меня за собой.

96

«Хочу есть», «Хочу пить» (тур.).

Отправившись в поселение в третий раз, бандит не возвращался дольше обычного. Я мог расслышать выстрелы и что–то похожее на артиллерийский огонь: шло настоящее сражение. Несколько раз мужчины поспешно возвращались, чтобы погрузить на лошадей новые ящики с боеприпасами и отвезти их обратно, за холм. Этем, очевидно, стал очень честолюбивым и напал на людей, занимавших более–менее удобную позицию. Потом, примерно через два часа после того, как стрельба прекратилась, прискакали бандиты. Один из них спешился и подбежал ко мне, ведя лошадь на поводу. Он знаком приказал мне сесть в седло. Я подчинился весьма неохотно, уцепившись за уздечку и гриву. Лошадь поскакала вперед вместе с другими по болотистой желтой земле. Я чувствовал себя нехорошо, думал, что вот–вот упаду, но вскоре мы достигли настоящего города с несколькими ровными улицами, высокими зданиями, железнодорожной станцией и телеграфом. Половина домов уже лежала в руинах, по–видимому, после предшествующих сражений, а другие еще только начинали гореть. Повсюду виднелись трупы. На сей раз я с трудом сдерживая рвотные позывы.

На главной улице стояли на коленях испуганные горожане: их выстроили рядами у красивого фонтана, который все еще работал. Черкес Этем умылся и, усмехаясь, встал на постамент в центре фонтана, приняв одну из своих мелодраматических поз. Из большой православной церкви, стоявшей между несколькими горящими зданиями, мужчины и женщины выносили ящики и свертки. Эти люди были или греками, или армянами, а может, здесь оказались и те и другие. Они покорно разложили свои сокровища вдоль края фонтана, к явному удовольствию Этема. Его подручные все еще приходили и уходили, скрываясь в дыму среди руин, стреляли, вбегая в здания, и кричали, выходя наружу. Как раз в тот момент, когда слезая с лошади, я увидел молодую девушку, которую насиловал на улице жирный башибузук, — ему, кажется, было труднее стянуть штаны, чем удержать добычу. Я отвернулся.