Карибский сувенир

И снова над головой сомкнулся зеленый, непроницаемый для солнечных лучей свод. Ноги наши давно уже мокрые. С тоской поглядываю я на усыпанные колючками, изжеванные брюки.

Харт предостерегающе поднял руку над головой, а потом поманил нас к себе. Он осторожно раздвинул ветки, и мы увидели медленно текущую, почти черную воду, а на берегу — небольшого, в метр, крокодила. Крокодил, как видно, услышал шаги, приподнялся на лапах н настороженно смотрел в нашу сторону желтыми, с узкими зрачками глазами. Харт крикнул, крокодил бросился к воде и вдруг остановился, упал, задергался и начал колотить но земле и воде своим хвостом. Харт подбежал к нему, и, когда подошли мы, животное уже судорожно подергивало лапами. На одной из них была туго затянута упругая петля; несколько таких же петель я заметил в траве. Они были накрепко привязаны к вбитым в землю кольям, а около петель валялись зловонные куски мяса.

Не теряя времени, Харт перевернул каймана на спину и быстрым, ловким движением распорол ему брюхо. Пока мы с Николаем выдергивали из носков колючки, индеец снял с крокодила шкуру, как одежду, и, взяв ее за хвост, начал полоскать в воде. У берега было очень мелко; шкура плохо полоскалась, и я показал ему рукой: дескать, зайди поглубже. Харт усмехнулся и покачал головой:

— Но… нельзя…

Бросив шкуру, он срубил ветку, достал из кармана бечевку и привязал к ее концу кусок мяса. А потом, словно удочкой, забросил мясо в воду. Через несколько минут в том месте, где лежало в воде мясо, вода закипела. Харт приподнял его над водой, а мы увидели вцепившихся зубастыми ртами двух плоских широких рыбин, покрытых переливающейся зеленой и синей чешуей. Рыбы упали в воду, а потом сначала одна, а затем сразу три выскочили из воды и вценились опять в мясо, пытаясь оторвать от него хоть кусочек. Харт резко дернул палку, и две рыбины вместе с мясом шлепнулись в траву. Я поспешил к ним, протянул руку, но, услышав предостерегающий крик Харта, отдернул ее. И вовремя: одна из рыб, звонко щелкнув зубами, чуть не схватила меня за ладонь. Одним взмахом мачете индеец отсек рыбе голову и осторожно взял ее за жаберные крышки. Зубастая пасть рыбы судорожно разевалась.

— Пирен, — сказал Харт и бросил рыбью голову в черную, с едва заметным течением воду, — плохая рыба. Корову, человека съест. В такую реку входить нельзя: пирен съест…

Пирен. Я уже понял, с кем имею дело, — страшная рыба Америки — пиранья. Реки, в которых обитают эти рыбы, опасны для всех: для коней, быков, людей. Рыбы стаей набрасываются на оказавшееся в воде животное и буквально дочиста, до скелета, пожирают его. Даже кайманы и те побаиваются больших косяков пираний — слабый, больной или израненный крокодил тоже становится добычей этих беспощадных рыб.

Через час мы вернулись к нашей лодке и отправились в Сантигрон.

Уже темнело, когда мы поднялись на борт «Олекмы», где около горы продуктов, отмечая что-то в блокноте, бродил Валентин.

Парамарибо покидаем поздно вечером. Кок, боцман и кто-то из матросов стоят на палубе, облокотившись на планшир, и переговариваются, делятся впечатлениями.

С берега, как прощальный привет, несется пронзительный звон цикад. Мимо проплывают, таинственно подмигивая красными глазами, бакены.

— Неплохой городишко, — слышится задумчивый голос кока, — тропический… Только и здесь настоящих волосатых пальм я не видел.

— Каких это — волосатых? — удивляется боцмаи.

— Да как у нас в ресторане были. С мохнатыми такими стволами. В кадках стояли. А у здешних стволы лысые, словно побритые.

Огни Парамарибо тускнеют, быстро отстают. Вот и окончилась встреча с этой далекой страной. В бинокль еще видны опустевшие улицы Парамарибо, освещенные синими, желтыми и белыми лампами реклам. Река делает поворот, и за кормой судна становится темно. Прощай, Парамарибо… Креолы, негры, индейцы, индонезийцы… прощайте все. И ты, Харт, приоткрывший нам тайны твоих родных джунглей, и вы, мальчишки из школы имени какого-то графа Цинзендорфа. Прощайте, забавный чудак Шеппард. Скучаете небось в своей комнате-рубке? Прощайте, суринамцы. И ты, безвестный настойчивый парикмахер. Жаль, что лишил я тебя небольшого заработка. Но ведь борода мне пока нужна: я иду на Кубу, а там все мужчины бородатые. Мне же хоть чем-нибудь хочется походить на людей острова Свободы…

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Море страшных легенд. Саргассы. Антильское ожерелье. Исчезновение кока. Пролив Мона. «Орион» над мачтами. Древние флибустьерские места. Рыба-молот, вату и барракуда. Синий людоед. Праздник у острова Гаити. Морская лисица.

Мимо судна, как растрепанные рыжие парики, плывут водоросли. Это саргассы, покрывающие многие тысячи квадратных миль водной поверхности в западной части Атлантического океана. Место, где живут плавающие водоросли, называется Саргассовым морем… С каждым днем водорослей встречается все больше и больше. Сначала в воде колыхались отдельные пучки, потом появились группки, а теперь встречаются поля саргассов. С каждым днем водорослей за бортами все больше.

Мы идем в Саргассово море. В юго-западной его части мы будем продолжать поиск тунцов.

Идем в Саргассово море вдоль островов. Их острые гористые вершины маячат с левого борта: острова, острова, острова… Острова тянутся от Южной Америки до Северной — Малые Антильские, Багамские острова, Большие Антильские острова.

Всю эту цепь островов называют Антильским ожерельем. Действительно, если посмотреть на карту, то похоже, что кто-то бросил на голубое поле океана тяжелое ожерелье. Нитка, скрепляющая то ожерелье, порвалась, и хищные любители драгоценностей из разных стран торопливо расхватали отдельные бусины.

Антильских островов очень много. Больших и маленьких. Каждый имеет свое название, и почти около каждого из них на голубом поле карты написано мелкими буквами: «Фр.», «Брит.», «США».

Но возле самого большого острова ожерелья нет мелких букв. Это дорогая всем нам Куба. С каждым днем мы приближаемся к острову Свободы.

А пока идем работать в Саргассово море и в центральную часть моря Карибского, чтобы хорошо изучить эти районы, чтобы дать соответствующие рекомендации молодой малоопытной рыбной промышленности революционного острова.

Минуем остров Барбуда. Много веков назад здесь был высокий действующий вулкан. Теперь жерло его разрушилось и больше не грозит никому ни огненной лавой, ни раскаленным пеплом. Вокруг острова бьются океанские волны в рифы, окружившие остров почти со всех сторон.

— Какой красивый остров! — говорю я капитану, рассматривая в бинокль рыжие откосы древнего кратера, зеленые леса у подножия деревушки.

— Паршивый, отвратительный остров, — отвечает капитан, — погляди-ка влево… Видишь?

Я смотрю влево — на рифах громоздится груда ржавого искореженного железа: по-видимому, обломки были когда-то быстроходными судами.

— Да, когда-то были, — усмехается капитан, — а ты говоришь «красивый»… Этот рыжий хлам на рифе мне весь пейзаж портит. Как увижу такой лом, так и представляю себе, каким толчком был остановлен бег судна… как оно лезло, карабкалось с ужасным скрежетом на риф… как врывалась с грохотом и ревом в трюмы вода… кричали гибнущие люди… А на рифах Барбуды погибло десятка полтора судов. Идя взгляни на карту — они там все изображены значком: крестик в продолговатом овале.

Время на переходах тянется обычно медленнее, чем во время поиска. Матросы начинают опять шкрябать судно — сдирать старую краску, суричить очищенные места. После работы в Карибском море судно будет покрашено заново, чтобы войти в Гавану чистым, свеженьким. С утра покрасили коридор. Старший помощник капитана предупредил всех:

— Внимание! Коридор покрашен — краску на лапах не разносить! А то некоторые идут по коридору и руками за стены хватаются…

Ну что ж, распоряжения начальства нужно выполнять. Ходим по коридору, словно по натянутой проволоке: сильно качает, и приходится балансировать корпусом и поднятыми над головой руками, чтобы удержать равновесие. Это сложно, но мы стараемся и краску на «лапах» не разносим.

Боцман помог сделать мне громадный сачок — зюзьгу, и я вылавливаю им водоросли. От них исходит малоприятный лекарственный запах.