Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
40. Лондон, 1875
В этом отношении я не такой стоик, как в других вещах, и семейные несчастья обходятся мне всегда дорого. Чем больше живешь, как живу я, почти совершенно замкнуто от внешнего мира, тем уже становится круг твоих душевных переживаний.
Горе Женнихен было глубоким и безутешным. Ее дитя было похоронено на кладбище Хайгейт, которое было видно из окна ее спальни. Могила Каро была и достаточно близко, чтобы утешить Женнихен мыслью, что ее сын все еще рядом — и слишком близко, чтобы она могла избавиться от чувства скорби и вины. Она говорила Лонге, что представляет их «бедную маленькую
79
Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс, Сочинения, Т. 33.
Улицы, магазины, люди — все было наполнено образами и воспоминаниями, каждый темноволосый мальчик заставлял сердце Женнихен сжиматься и думать о том, каким бы мог вырасти ее малыш Каро. Физически она окрепла — но душа ее страдала невыносимо {3}. Как и ее отец, Женнихен выяснила, что физическая боль помогает перенести боль душевную, и с тех пор почти радовалась тому, что у нее болит сердце.
Энгельс и Лиззи сделали, что смогли, на протяжении первых недель после смерти Каро, чтобы хоть как-то отвлечь Женнихен. Энгельс был уверен, что она провела над кроваткой малыша слишком много бессонных ночей, и в своей обычной уверенной манере сказал Марксу, что отдых ее исцелит {4}. Но Женнихен рассказывала Лонге, что прилагает все силы для того, чтобы прятать свои истинные чувства.
«Я ношу обычную свою маску, и так стараюсь не испортить друзьям их пребывание здесь своим отчаянным выражением лица».
Она считала дни и часы до возвращения в Лондон. Дни казались неделями, недели — месяцами {5}. С Джерси она писала мужу:
«Так странно, что спокойная и радостная красота этого летнего, солнечного острова заставляет меня тосковать все отчаяннее и безнадежнее. Вчера мы проезжали прелестную деревеньку; мы ехали по дубовой аллее, и ветви гигантских деревьев нависали над ней, словно шатер; проезжали мимо яркой зелени каштанов и вязов — мимо всего этого бушующего великолепия природы, какое мне вряд ли доводилось видеть раньше… И все же, мой дорогой Шарль, вся эта красота форм и буйство цвета не приносят мне никакой радости… Снова и снова я закрываю глаза — и душа моя отдыхает на тихих лужайках Хайгейта {6}. Все мои надежды, вся моя радость похоронены в холодной могиле {7}».
Недели спустя, ее настроение не меняется, и она признается:
«С каждым днем, с каждым часом я все сильнее чувствую, как мы несчастливы. {8}»
Овдовевшая мать Лонге, Фелисите, приезжала в Лондон, когда родился Каро, а потом регулярно переписывалась с Шарлем, Женнихен и Женни. Она делала все, что было в ее силах, чтобы помочь молодой паре материально, и после смерти Каро написала Женни гневное письмо, в котором фактически обвиняла их с Марксом в том, что они не сделали для своей дочери того же. Женни ответила со всей откровенностью:
«Вы считаете, что наша дочь не должна была оставлять наш дом, и что все вместе мы могли бы прожить более экономно, чем по раздельности. Что касается финансовой стороны дела, я с вами полностью согласна — ясно, как день, что две семьи потратят меньше денег, живя под одной крышей. Однако есть и соображения не денежного характера. Честно говоря, мой муж и я (прожив очень бурную жизнь, полную забот и разочарований) нуждаемся и — осмелюсь сказать — заслужили покой и отдых, в особенности мой муж, не знавший их и страдавший от этого много лет. Мы хотели бы пожить, ни в чем себе не отказывая и ни в чем не ограничивая. Мы ценим домашний комфорт, мелкие радости жизни, размеренный распорядок, совместные обеды, сон и т. д. — в соответствии с нашими собственными привычками. Это то, что я говорю о пожилых людях, но и молодым хочется того же. Каждый хочет жить по-своему, самостоятельно. Кроме того, есть люди, которые никогда не используют заложенный в них потенциал способностей, таланта и энергии, если их не ограничить в какой-то момент в материальных ресурсах. Вот почему я предпочитаю английскую систему воспитания немецкой и французской. В Англии родители дают своим детям воспитание и образование, сообразно своим возможностям и положению. С 16 до 21 года молодые люди учатся сами зарабатывать деньги, и во многих случаях родители (даже если они богаты) не оказывают им
никакой материальной помощи. Это чувство независимости очень влияет на молодые умы и помогает их развитию».Далее Женни говорит о том, что у них есть и другие дочери, о которых надо позаботиться. Она пишет мадам Лонге: семейная справедливость требует, чтобы ко всем трем девочкам относились одинаково, и жертвы, принесенные ради одной, должны быть принесены и ради других.
«Мои дочери, я уверена, никогда об этом не задумывались, но теперь Тусси помолвлена с мистером Лиссагарэ, и мы должны сделать для нее то же, что сделали для Женни — предоставить им и наш дом, и нашу помощь. К сожалению, мистер Лафарг потерял деньги в неудачных спекуляциях. Он слишком доверял некоторым своим друзьям и был неоправданно щедр. Его предали, ограбили — и из него же сделали злодея». {9}
(Еще одну причину, по которой Женни и Маркс поддержали переезд Лонге, осталась неозвученной в этом письме: Маркс выяснил, что Лонге ужасный спорщик, и после этого отказывался обедать с ним за одним столом и в одно время. {10})
Чуть раньше в том же году, рассказывая домашние новости в письме Либкнехту, Женни писала, что после 30-летнего пребывания в роли «политической жены и матери» она стала — вынужденно — толстокожей {11}. Она и сама похоронила своих детей; она не преуменьшала горе Женнихен или разочарование мадам Лонге — просто она знала, что жизнь продолжается, и неважно, насколько невыносимой считает ее тот или иной человек — жить дальше необходимо и возможно. После печалей приходят радости, так устроен мир. Пока ее дочери росли, Женни не могла дать им всего, чего хотела бы. Однако теперь она могла поделиться с ними мудростью и силой.
«Я слишком хорошо знаю, как трудно и долго придется приходить в себя после подобной потери; и на помощь нам в такие моменты приходит сама жизнь, с ее маленькими радостями и большими печалями, с ежедневными мытарствами и волнениями; маленькие беды и тревоги постепенно заглушат большое горе, и однажды мы и не заметим этого — а боль стихнет. Конечно, такие раны никогда не заживут до конца, особенно в сердце матери, но постепенно в ее груди проснутся новые чувства, новые силы, готовность — пусть даже и к новой боли, но и к новому счастью. Так продолжается жизнь, и в раненом сердце живет надежда, и так будет продолжаться до тех пор, пока мы не упокоимся навсегда. {12}»
К декабрю 1874-го жизнь Женнихен и Лонге изменилась к лучшему, по крайней мере, на одном из фронтов: Лонге стал профессором кафедры французского языка в Лондонском Королевском колледже, с доходом 180 фунтов в год. Он уже работал там на временной основе, а когда освободилось постоянное место, написал прошение о принятии его на службу {13}. Виктор Гюго и член Французского Национального собрания, историк Эдгар Кине дали ему рекомендации, и Лонге выиграл конкурс среди 150 кандидатов {14}. Женнихен тоже нашла работу — в Клемент Дейнс Скул, школе для девочек неподалеку от Стренда {15}. Энгельс дал им 100 фунтов, и они смогли переехать из квартиры, где умер Каро, в небольшой домик, который уже в начале 1875 года они полностью обставили мебелью с аукционов {16}. (Лонге предпочитал французскую мебель, которую Маркс называл мусором.) {17}
Маркс и Женни тоже переехали. Теперь, когда все их дочери, кроме Тусси, наконец-то обустроились, им больше ни к чему был такой большой дом, как Вилла Модена. В начале 1875 года они перебрались в дом на Мейтланд-Парк-роуд {18}. Дом был все равно достаточно велик по сравнению с домом на Графтон-Террас, однако с двух сторон примыкал к другим домам. Перемен было не очень много, внутреннее устройство дома Марксов почти не изменилось. На первом этаже по-прежнему располагался кабинет Маркса, и доносившиеся теперь оттуда слова, речи и разговоры по-прежнему превращались в книги…
Тем временем, Лиссагарэ начал писать свою главную книгу, «Историю Парижской Коммуны 1871 года», кроме того, они с Тусси занялись журналом «Красное и Черное». Тусси описывала его как еженедельное ревю на политические темы с рассмотрением революционных перспектив — статьи для него собирали по всей Европе и Америке {19}. Тусси делала для Лиссагарэ примерно то же, что Женни делала для своего мужа много лет назад в Брюсселе: она писала социалистам и коммунистам, прося у них материалы и статьи для еженедельника. Увы, хотя начало еженедельника осенью 1874 г. было многообещающим, в январе 1875 г. он благополучно заглох {20}.