Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Лонге тоже не мог найти работу. Постоянного места у него не было уже два года, со времен Коммуны, а Лондон был переполнен французами-беженцами, искавшими работу учителей {68}. Как и Лаура, Женнихен старалась поддерживать собственную семью, занимаясь преподаванием. Она расклеивала листовки по всем витринам близлежащих магазинов и рыскала по городу, предлагая свои услуги в качестве учителя иностранного языка или музыки — свои усилия она насмешливо называла «восхитительной битвой, более известной как борьба за выживание».
Отчасти виня себя в том, что Лонге не мог найти работу, Женнихен работала на износ. Она говорила Кугельманну, что в маленьком городе ей было бы легче, но «несмотря на замужество, сердце мое принадлежит тому месту, где находится мой отец, и жизнь в любом другом месте для меня — не жизнь. Тем не менее, если
Однако мадам Маркс относила неспособность Лонге найти работу к недостатку трудолюбия. В длинном письме Либкнехту она сетовала:
«Мы сейчас во всех отношениях искупаем наш юношеский энтузиазм в отношении Парижской Коммуны и ее беглецов (вернее сказать, политических бездельников). Я не стану вдаваться в детали, поскольку они не для письма». {70}
Возможно, говоря это, она имела в виду и Лиссагарэ.
В марте Маркс и Тусси отправились в Брайтон. Маркс был измотан работой над французским переводом «Капитала» и его вторым изданием для Мейснера. Французская версия должна была появиться в виде 44 выпусков, что затянуло и без того сложный процесс перевода более, чем на три года. Второе немецкое издание также должно было выходить по частям — в данном случае, в 9, между июлем 1872-го и апрелем 1873-го — после чего выйти единой книгой {71}. Для Маркса интенсивность рабочего процесса оказалась ничуть не меньше, чем при самом написании «Капитала». Он стал призраком в собственном доме. Вставал каждый день в 7 утра, выпивал несколько чашек крепкого черного кофе, затем работал в своем кабинете до полудня — в это время приезжал Генерал {72}, за что Женнихен называла их прогулки «марш-бросками на Пустошь» {73}. Затем, в 5 часов, обедали (Маркса обычно приходилось по 3 раза звать к столу), а затем, едва проглотив последний кусок, он возвращался в кабинет и работал до 2–3 часов ночи {74}.
Тусси тоже требовалась передышка; она была перегружена не работой, а чувствами. Теперь ей исполнилось 18, и она страстно переживала запретную влюбленность. Ее семья знала о Лиссагарэ, однако отец прибегнул к крайне редко применявшемуся в семье праву вето — и встал на пути ее предполагаемого счастья. Возможно, Маркс думал, что вдали от Лондона он сможет мягко убедить Тусси, что этот брак не состоится. Однако сила его убеждения потерпела крах, и возмущенная Тусси объявила отцу, что остается в Брайтоне и постарается найти здесь работу учителя. Возможно, Маркс был поражен таким поворотом событий — но предположил, что переезд в Брайтон поможет Тусси быстрее расстаться с Лисса, и потому согласился. Однако Женни прекрасно видела, что решение ее младшей дочери таит в себе массу опасностей. В мае и июне она послала Тусси огромное количество писем, содержащих осторожные и ласковые увещевания {75}. Она пыталась уверить дочь, что понимает, как она «жаждет работы и независимости — единственных вещей, которые помогут преодолеть страдания и тревогу, вызванные сложившейся ситуацией». {76} И снова, вспомнив свою запретную любовь к Марксу, Женни писала:
«Будь храброй, будь отважной. Не позволяй этому страшному кризису сломить тебя. Поверь мне, несмотря на то, что ты думаешь обратное — никто не понимает тебя лучше, чем я». {77}
Женни многое недоговаривала, но частота и срочность ее писем ясно показывали, что она понимает, каково сейчас Тусси, и какое влияние может оказать этот стресс — а еще хуже того, депрессия — может оказать на здоровье дочери (собственные депрессии Женни, не говоря уж о переживаниях за Маркса, часто проявлялись именно в виде физического недомогания). Также она волновалась за то, что Тусси может совершить необдуманные шаги, если вообразит, что ее не любят или не понимают.
В мае Тусси начала преподавать немецкий и французский в семинарии для молодых женщин {78}. Однако менее, чем через месяц, она начала кашлять кровью, и Женни кинулась в Брайтон, чтобы быть рядом с ней. Она обнаружила, что дочь действительно больна, но наотрез отказывается слушать ее мольбы о возвращении в Лондон {79}. Кроме того, от одной из учениц семинарии Женни узнала, что некий человек, которого они называли «жених Тусси», несколько раз навещал ее, и ему было это позволено, поскольку они помолвлены. Чтобы спасти дочь от позора, Женни не стала прояснять их настоящие отношения с Лиссагарэ; не сказала она об
этом и Марксу. Она знала, что он планировал написать Тусси о Лиссагарэ, и новая информация могла только подкинуть топлива в разгоравшийся пожар {80}.На самом деле Маркс написал два письма, одно Тусси и одно — Лиссагарэ, но поскольку ни одно из них не сохранилось, неизвестно, о чем в них говорилось {81}. Единственный намек на содержание можно найти в написанном много позже письме Энгельсу, когда Маркс пересказывает ответ Тусси. Она упрекала отца в несправедливости, однако он сказал ей в ответ: «Я ничего от него [Лиссагарэ] не требовал, кроме доказательств — а не слов! — что он лучше, чем его репутация, и что у меня есть причины полагаться на него». Маркс пишет Энгельсу:
«Проклятое несчастье заключается в том, что я должен быть очень осмотрителен и снисходителен из-за моего ребенка. Я не буду отвечать, пока не посоветуюсь с тобой. Держи письмо при себе». {82}
Тем временем Женни пыталась выманить Тусси из Брайтона, подальше от Маркса и Энгельса, подальше от Лиссагарэ, предложив ей сопровождать Ленхен в Германию, в июне этого года. Тусси, казалось, понравилась это идея, и она была готова забыть о работе {83}. Разумеется, директриса семинарии была возмущена желанием девушки устроить себе каникулы в середине учебного года и написала весьма надменное письмо Женни, в котором заявила, что «очень удивлена и возмущена» подобной новостью. Женни, не имевшая никакого понятия о том, что такое рабочий график, парировала: «Я тоже весьма раздосадована тем, что вы отказываетесь пощадить мою дочь». {84}
В конце концов Тусси так и не поехала вместе с Ленхен. Вместо этого она вернулась домой, подавленная неудачной попыткой обретения независимости — после сообщения в прессе, что ее отец серьезно болен… и для того, чтобы обнаружить старшую сестру, Женнихен, отчаянно пытающуюся скрыть тот факт, что она беременна.
С 1844 года ни один ребенок в семье Маркс не был рожден в богатстве и комфорте, и Шарль Фелисьен Маркс Лонге не был исключением, придя в этот мир 3 сентября 1873 года. Живя в доме Маркса уже 8 месяцев, Лонге до сих пор не нашел работу, «ни уроки, ни литературные курсы, ни переводы, ни корреспонденцию» — с нескрываемым раздражением писала мадам Маркс Либкнехту.
«Женни, напротив, благодаря своей неуемной энергии, вечной активности и постоянным поискам работы, по несколько часов бродя по городу в дождь, ветер и снег, нашла место и дает уроки, которые, впрочем, не особенно выгодны… Это выдающееся существо заслуживает лучшей судьбы. Мавр многого не замечает из-за своей фантастической любви. К сожалению, я не могу быть настолько дипломатична, поэтому, скорее всего, скоро заслужу репутацию злой тещи». {85}
Беспокойство Женни за дочь было понятно, хотя к Лонге она была не вполне справедлива. Он честно пытался найти работу, даже так далеко, как в Манчестере, однако оставался все тем же обездоленным французом, да вдобавок еще и с клеймом бывшего коммунара и члена Интернационала {86}. Что касается здоровья Маркса, то одна британская газета в июне 1873 года опубликовала сообщение, что он тяжело болен. Сведения были получены от одного из английских членов Генерального Совета и вскоре распространились по всей Европе. Привыкшие к слухам о смерти или аресте Маркса, друзья и родные почти не обратили внимания на это сообщение. Однако, возможно, по причине его столь резкого ухода из Интернационала в прошлом году (без внятного объяснения причин) история о болезни была воспринята всерьез; посыпались письма от встревоженных друзей; любопытные стали появляться на пороге его дома, чтобы лично удостовериться в его болезни {87}. Женни шутила в письме Либкнехту, который тоже прочитал эту новость в немецкой газете:
«Я надеюсь, что газеты преувеличивают, и состояние моего дорогого мужа вовсе не столь опасно». {88}
Однако эта легкость маскировала истинное положение дел: семья не хотела, чтобы мир знал о болезни Маркса и о том, что его состояние было гораздо серьезнее, чем все обычные недомогания. В течение нескольких месяцев он страдал от бессонницы и страшных головных болей. Он пытался принимать снотворное, но оно не помогало. Вдобавок к этому он отказывался прерывать работу над переводом «Капитала», и помимо профессиональных забот его терзала постоянная тревога о дочерях и том, как повернулась их жизнь {89} (то, что Женни называла «тяжелыми, громадными, неразрешимыми семейными проблемами» {90}).