Карл Великий: реалии и мифы

Вторая группа значений связана с употреблением формы «ех stirpe» (вариант: «extirpe»). Все известные нам случаи использования этой формы объединяет указание на изначальность совершённого акта (заметим, что классическое «stirps» имело и значение «начало»): [DEPA-I: Р. 95, doc. n. 16 (V. Cast.):] «… et omnes nostras presuras quam… accepimus… ibi plantavimus extirpe ipsas baselicas…». Здесь напрашивается сравнение с аналогичным употреблением слова «radix» («корень») в том же значении указания на «изначальность»: DEPA-I: Р. 49, doc. n. 5 (Gal.): «monasterium… quod… ex radice fundamentavi») (см. также: DEPA-I: P. 49, doc. n. 5 (Gal.); Ibid., P. 112, doc. n. 21 (a. 807, V. Cast.). DEPA-II: DEPA-I: P. 112, doc. n. 21 (a. 807, V. Cast.) (гендиадиз «extirpe radice»); Ibid., P. 241, doc. n. 158 (a. 899, Port.); Ibid., P. 270, doc. n. 165 (Gai.)).

Наиболее ясно это значение прослеживается в документе, датированном 899 г.: Альфонсо III Великий передаёт несколько вилл епархии Сантьяго-де-Компостела. Прежде эти виллы находились в собственности некоего Пелагия, сына Петра, который по королевскому приказанию овладел ими путём пресуры и, таким образом, был их первым владельцем, а уж затем король получил их в результате обмена: «villam… quam nuper Pelagius filius Petri per nostram ordinationem extirpe prehendidit, et nos illam ex eo per conmutationem accepimus.» Характерно, что в качестве синонима выражения «ex stirpe» использовалось и выражение «ex radice» (где «radix» — «корень», «начало»). В свою очередь, это позволяет объяснить словоупотребление «extirpe radice» как простой гендиадиз.

Наконец, совершенно особое значение имеют выражения «de stirpe» и «ad stirpem». Отметим, что даже А. Флориано не решился в данном случае переводить их как «корчевье», а предложил иное значение — «род», «родственное сообщество». В силу важности этого вопроса для дальнейшего рассуждения остановимся на нём подробнее. В классической латыни термин «stirps» мог обозначать широкую гамму родственных сообществ — от семьи до рода. Последнее значение («род») в целом прослеживается и в наших источниках, однако требует определённого уточнения, поскольку для обозначения рода широко употреблялось также понятие «prosapia». В наших актах в последнем случае понимался род в широком смысле, подразумевавшем не только ныне живущих сородичей, но и предков (известно, в какой мере родовая традиция определяла статус свободного человека): [DEPA-II: Р. 171, doc. n. 139 (а. 887, Gal.):] «… te sponsam mihi ex digna prosapia spondere malui…» (cм. также: Cron. Alf. III, P. 155: «… ex regia prosapia…»; Chon. Samp., P. 277 etc).

Что же касается термина «stirps», то под ним (по-видимому, уже в испано-готский период) подразумевался род как конкретный коллектив, как реальное сообщество сородичей: [Samp. AD: P. 467, doc. n. 10 (a. 1018, Leon):] «… uxorem… de stirpe bonorum omnium.» (см. также: Carmen in Sisenandum regem. // PL, Vol. 87, Col. 1129; Carmen ad quemdam diaconum. // Ibid., Col. 1129 etc). В противном случае нельзя объяснить встречающиеся в наших документах выражения типа «… ad (то есть для! — О. A.) stirpem adprehendimus» [DEPA-II: P. 270, doc. n. 165 (Gai.)]. К тому же факт существования подобного родственного сообщества, проживающего на ограниченной территории, в пределах которой расположены их «hereditates», имеет и иные подтверждения: при описании границ владений нередко упоминается о том, что земли по-соседству принадлежат близким родственникам. Нередко родственники упоминаются как совладельцы: [DEPA-I: Р. 295, doc. n. 68 (а. 858, Gal.):] «…omnem meam hereditatem integram quam habeo in uilla ubi pater meus Christoualus habitauit siue tionis mei… habitauerunt…» (cm. также: DEPA-I: P. 99, doc. n. 17 (a. 803, Gai.); Ibid., P. 240, doc. n. 52 (a. 847, Leon); DEPA-II: P. 131, doc. n. 121 (a. 878, Astur.); Ibid., P. 169, doc. n. 138 (a. 887, Astur.); Ibid., P. 285, doc. n. 170 (a. 904, Port.); DCL: P. 183, doc. n. 76 (a. 932, Leon); BGC: P. 38, doc. n. 32 (964, V. Cast.) etc).

Несомненно, необходимость поддержания тесных родственных взаимосвязей диктовалась потребностью во взаимопомощи. Судя по данным наших актов, речь шла прежде всего о взаимовыручке при защите жизни и имущества сородича, что вполне объяснимо: слабость государственной власти не позволяла ей выступать в роли надёжного гаранта владельческих прав отдельного (тем более — незнатного) человека. Именно поэтому астуро-леонское общество предстаёт разделённым на кланы, нередко вступающие в ожесточённые столкновения. Сведения, имеющиеся на этот счёт, можно разделить на три группы:

1. Тексты так называемых «монашеских пактов» — договоров между настоятелем и братией, дававшие начало обителям. Как известно, имущество, переданное монастырю в качестве вклада, не подлежало возврату даже в случае выхода его бывшего владельца из обители. Поэтому бывшие владельцы пытались вернуть пожертвованное насильственным путём. В таких попытках именно родственники («consanguinei», «propinqui»), наряду с «друзьями» («amici»), нападали на монастыри, поддерживая ущемлённых сородичей: [DEPA-I: Р. 146:] «Quod si aliquis ex nobis contra regulam uel tuum preceptum… cum propinquis, amicis uel consanguineis, more seculare dilapsus a regula reprocaciter uindicare uoluerit, gladiis et fustibus monasterio ifestus accesserit…».

2. Данные, говорящие о том, что человек, лишённый поддержки родственников, превращался в изгоя, не способного защитить ни свою жизнь, ни своё имущество. Здесь можно напомнить биографию жившего на рубеже X–XI вв. Сампиро, ставшего к концу жизни епископом Асторги и известным писателем. Как явствует из его завещания (1042 г.), он был уроженцем окрестностей города Нуманции. Но после набега мавров все его родные были перебиты. Лишённый родственной поддержки, Сампиро вынужден был уйти в Леон и стать зависимым человеком короля Беремунда II: [Samp. AD: P. 476–477, doc. n. XIV (a. 1042, Astorga):]» … fui ad [] nobis ereditarius [] nec [] parentum meorum auidaberunt, et ego pecator sub gladio et timendo mortis periculo euasi captiuidatem ad gens ismaheliarum, et per uirtutem Domini exiui [] Numantie et di[] (per)cusi fuerunt in ore gladie, seu et omnia mea quantum iuri meo abui et aucmentaui… (etc.)».

3. Главные для нас упоминания о пресурах, связанных с захватом и последующим разделом земель, изъятых у ранее владевшего ими клана («de stirpe antico») (заметим: такие земли всегда предстают освоенными, с чётко обозначенными границами владений, и порой противопоставляются бесхозным землям — «scalidum»): DEPA-I: Р. 88, doc. п. 13 (а. 787, Gal.): «… villa… que prendimus de stirpe antiquo… per terminos antiquos, ex omne circuita.» etc. (cp.: BGC: P. 280, doc. n. 262 (a. 968 (?), V. Cast.): «… de stirpiter et de scalido.»).

Остаётся заметить, термин «stirps» в рассмотренном нами значении и в неразрывной связи с понятием аллод употребляется и в одной из поздних версий «Салической правды». Именно он подразумевает все ветви родственного сообщества, в рамках которого, в соответствии с обычаем, и осуществлялась передача аллодиальных владений по наследству: [Lex Sal., LIX: ] «Sed ubi inter nepotes aut pronepotes post longum tempus de alode terrae contentio suscitatur, non per stirpes, sed per capita dividantur.» Аналогичная функция «stirps» проявляется и в текстах целого ряда астурийских актов: [DEPA-I: ] «… fundaui ecclesiam in nostro casale proprio exerpe de nostros heredes» (см. также: DEPA-II: P. 89, doc. n. 107 (a. 874, Leon); Ibid.: P. 280, doc. n. 117 (a. 877, Gal.): «… uilla mea nomine Frontiniani quam habeo de proprietate parentum meorum Fragini et de auio Daildu; et ille habuit de suo seruo Frontiniano qui presui de estirpe… Placuit mihi ut donarem uobis inde medietatem de ipsa IIII-a portione quam habeo in uilla Frontiniani que mihi dederunt mei germani per colmellum diuisionis…»).

Отметим, что в последнем из наших примеров — леонской грамоте 877 г. — форма «prendere» («presui») используется для обозначения действия по изъятию участка из владений родственной группы в результате акта раздела имущества («colmellum diuisionis»). Однако ещё более интересными представляются данные того же документа, свидетельствующие о том, что упоминаемая вилла была основана несвободным человеком — «servus». Подобная, достаточно самостоятельная, роль несвободных в процессе колонизации требует особого объяснения, ведь приведённый пример не единичен. Особо следует выделить внешне парадоксальные случаи усыновления рабами своих господ, сопровождавшиеся передачей им наследственных прав: [DEPA-II: Р, 56, doc. п. 196 (а. 870, Leon)]: «Uobis domno Nunno, ego seruus uester Flacianus… Placuit mihi ut mitterem uos in hereditatem cum filios meos in uillas prenominatas…» (см. также: DEPA-I: P. 324, doc. n. 81 (a. 864, Leon)).

Подобный парадокс в отечественной литературе ещё в 60-е гг. был отмечен Л. Т. Мильской. Несомненно, он свидетельствует о глубокой трансформации правовой концепции «наследственного владения», утратившей ряд черт германского аллода. Его объяснение исключительно прогрессом хозяйственной самостоятельности сервов и связанным с этим повышением их статуса не может быть признано достаточным уже в силу широты спектра значений латинского понятия «servi» в наших источниках. Он употребляется применительно к лицам разного положения — от собственно рабов до лиц, чей статус «servus» сочетался с реальным обладанием значительными богатствами и большим политическим влиянием.