Карлица

Горячий обруч всё туже сжимал лоб и виски.

— Хэй, приятель, втяни язык, мы уже почти там, — отозвался сзади гулкий лающий голос третьего полицейского, до конца не прожёвывающего речевые звуки.

Сирена затихла, машина резко остановилась. Полицейские первыми выпрыгнули из машины и помогли ему спуститься на скользкий булыжник. Его повели, сгорбленного, жадно глотающего сырой воздух, через тюремный двор в здание с бордовым фасадом, белыми колоннами и лепными украшениями. В доме отдыха в Пятигорске отец заставлял его пить солёную минеральную воду, придерживал его сзади за седло во время прогулок. Вокруг клумбы, по пропитанному солнцем гравию, с лёгкостью оторванного листика шестилетний Абдулла прочертил свой первый круг на двухколёсном велосипеде. Белые решётки снаружи на окнах санатория он разглядел позже, когда с него сняли наручники и оставили одного в камере. На расстоянии четырёх метров от массивной железной двери с надзирательным глазком находилось матовое пластиковое окно. Центр тяжести узкого, слегка искривлённого пространства камеры приходился на стоящую вдоль стены железную кровать. Пол был покрыт красным линолеумом. Слева от двери, за перегородкой, Абдулла обнаружил стальной умывальник. Он нажал на кнопку, подставил голову под вырвавшуюся из крана шипящую струю и припал открытым ртом к холодной хлорированной влаге. Затем он приставил матрас к двери со змеиным надзирательным глазком и сел на железную сетку кровати.

Кожа на лице горела, тело дрожало натянутой струной, вот-вот разорвётся от напряжения, а может, кто-то терпеливый, спокойный и мудрый с лёгкостью выпустит из него дух, отсечёт горящую голову. Он слепо отдался нахлынувшему на него приливу бессилия и обречённости, но страх прошёл. Он отделён железной дверью и матрасом от своей прошлой жизни, от заживо проглоченных унижений, от косых взглядов и приторных улыбок, от оцепенелых злобно-бессильных государственных служащих, от недовольных соседей, уродливых стариков и старух из двухэтажных буро-кирпичных избушек, выстроившихся сомкнутыми рядами по бокам шумной дороги. Он переменил свою участь: из бесправного инородца, презренного кандидата на получение статуса беженца он превратился в пятидесятилетнего бунтаря-убийцу, которого необходимо депортировать на родину вместе с женой и дочкой. Там все его знают, помнят его отца, ему не придётся долго сидеть в тюрьме.

По ночам Абдулла мучился больше кошмарами, чем бессонницей. Он садился не на тот поезд, мучительно спешил и опаздывал, искал жену и дочку, блуждал в немом отчаянии по вокзалам, полным бомжей и наркоманов, стонал от безумного одиночества. Под утро он овладевал податливым, знакомым и исступлённо-желанным телом жены и тут же просыпался. После завтрака его вели на беседу к тюремному психологу — молодой, чрезмерно полной женщине с полусонными колючими глазами. Он не сразу привык к модернистской несоразмерности её носа и лба, жирным абрикосовым щекам и семейке тугих угревых прыщей на висках. Когда она вставала и тянулась за папкой в шкафу, штаны начинали сползать вниз. Тяжёлое, неповоротливое туловище и белокурые завитые распущенные пряди — в качестве отчаянной попытки привлечь к себе внимание «противоположного пола». Заключённые называли её между собой Офелией. «Нет, он не хочет играть в волейбол после обеда, а по вечерам изучать нидерландский язык. Он не отказывается от послеобеденной прогулки по тюремному дворику. У него нет жалоб на отсутствие русскоязычного телевидения и Интернета. Он не ходатайствует о предоставлении недельного отпуска по семейным обстоятельствам в летний период. Его словарного запаса достаточно для беседы с адвокатом и следователем без переводчика». Папки с заполняемыми Офелией вопросниками становились с каждым днём всё тоньше, визиты Абдуллы в её кабинет (в котором она, по слухам тюремной братии, зачала трёх детей: одного от турка, другого от марокканца и третьего от нигерийца) делались всё короче и вскоре вовсе прекратились.

Настала очередь визитов к адвокату, проходивших в комнате отдыха, медитации и миролюбивой молитвы. Моложавый мужчина в прекрасно сшитом костюме шагнул ему навстречу. Отменная осанка, чуть выпяченная грудь, самоуверенная улыбка и крепкое рукопожатие. Усевшись в кресле, он заговорил сладко вибрирующим басом. На стене висели плакаты с лозунгами из разноцветных слов: «Поссоримся и помиримся», «Уступки и компромисс, мир и прогресс».

— Господин Абдулла, трибунал окружного суда назначил меня вашим адвокатом. Моё имя — Димитри.

Керкхофэ, для вас — просто Димитри. Позвольте мне вкратце объяснить ситуацию, в которой вы находитесь, и представить вам мой план вашей защиты. Я не слишком быстро говорю?

Абдулла покачал головой. Он первый раз видел прямо перед собой, а не на экране телевизора, подобного бельгийца: выхоленный, раскованный, ненавязчиво самоуверенный представитель престижной либеральной профессии.

— Это верно, что мотивом вашего вооружённого нападения на министра Лёбек было нестабильное, неблагополучное и бесперспективное проживание в нашей стране в качестве униженного нелегала?

Абдула неуверенно кивнул. Адвокат чуть выпучил свои умные внимательные глаза и продолжал:

— Никто не слышал вашего крика «Аллаху Акбар», поэтому мы будем категорически отрицать обвинения в исламском терроризме. Если вы подтвердите своё согласие с моим методом защиты, то вам присудят не более шести-семи, максимум восемь лет тюрьмы, с возможностью освобождения за хорошее поведение по истечении одной трети срока тюремного заключения.

Абдулла посмотрел на сидящего в кресле собеседника недоверчивым взглядом, открыл рот, крякнул, но не смог произнести ничего внятного.

— Вам разве не сообщили, что госпожа Лёбек жива, цела и почти невредима? — адвокат сделал паузу, хотел пошутить, но передумал и продолжал ровным голосом — У неё пожизненное увечье в виде ограничения способности вращения головой и приобретённый эстетический дефект в наклоне шеи. Вам надо будет публично попросить у неё прощения.

— Меня не депортируют?.. Вместе с женой и дочкой?.. Из тюрьма здесь в тюрьма там?..

За годы жизни в Бельгии Абдулла приучил себя изъясняться односложными предложениями. Их было легче повторять переспрашивающим фламандцам. Адвокат сощурился, наклонил голову набок, покрутил глазами — всё это для повышения шансов на правильное восприятие Абдуллы. Потом широко улыбнулся:

— Это исключено, в Бельгии уже много лет не применяется насильственная депортация. Тебе, Абдулла, не стоит этого бояться…

Адвокат хотел продолжить и сказать Абдулле, что срок пребывания в тюрьме рассматривается законодательством как легальное проживание в стране, но Абдулла резко его перебил:

— Слушай, Димитрий, собачий ты хрен, я не боюсь ничего, понимай? Зачем ты мой адвокат? Много платят? Я хочу, хочу, чтобы меня депортировали.

Абдулла приблизился к адвокату, схватил его за лацканы пиджака, поднял из кресла и несколько раз встряхнул.

— Господин Абдулла, так нельзя обращаться со своим адвокатом, — быстро проговорил не на шутку испугавшийся адвокат. — Если вы хотите получить лечение в психиатрической больнице, то можете мне сказать об этом напрямую. Я отвечу на все ваши вопросы. Мне платят жалкие центы за ведение вашего дела. Но, признаюсь, быть вашим адвокатом — это очень престижно, и это может улучшить мои заработки со временем, — адвокат шаг за шагом ретировался задом к двери. — Ввиду вашего возбуждённого состояния я вынужден на этом закончить нашу первую беседу. Вы можете мне доверять: никто ни о чём не узнает. У нас есть с вами общие интересы, не правда ли? — сказал он напоследок, покидая комнату отдыха и поправляя галстук.

VII

Режин разбудила храпящего Мохаммеда:

— Выслушай меня. Я намереваюсь публично простить того чеченца с ножом. Это будет акт великодушия, трюк, который так ценится избирателями. Я создам комитет из представителей трёх основных религий, смешаю больное тепличное христианство с дикорастущим исламом, всё украшу декоративными кактусами иудаизма (Мохаммед сморщился и сделал недовольную гримасу), ну, так и быть, обойдёмся без евреев, в центре оранжереи будет бить неприхотливый фонтанчик буддизма. Так я создам новую религию терпимости, это ведь неисчерпаемый колодец, я заткну всем моим насмешникам рот, я заставлю их забыть, кто они и откуда взялись, я им всем дам понять, что они ниже меня… Ты, конечно, не сможешь это понять и оценить, — продолжала Режин, не замечая, что Мохаммед вновь погрузился в тяжёлую, липкую утреннюю дрёму. — Я до сих пор не проиграла ни одних телевизионных дебатов. Это ведь настоящее искусство, похожее на скачки с препятствиями. Одна неверная фраза в прямом эфире — и ты летишь с лошади в колючие кусты. Я никогда не отвечаю прямо на заданный вопрос. Мой самый отточенный приём — усыпить противника дружеским жестом, а потом хлестнуть наотмашь по его расслабленному коровьему крупу. Я могу это проделать несколько раз кряду, пока мой оппонент не выйдет из себя и не потеряет самообладание. И тогда я пускаю ему кровь, я становлюсь как одержимая, я слышу возгласы ободрения и аплодисменты сидящей возле телевизора публики. Я никогда не теряю контроль над собой, я хладнокровна в самые опасные моменты. А моё аргументирование, перечисление по многочисленным пунктам! Мой уверенный голос с хорошо поставленной дикцией (завтра опять к логопеду), мой невозмутимый взгляд, устремлённый в камеру! Уже предвосхищая победу, я вызываю из своей цепкой памяти заранее заготовленное заключительное слово… — Режин вновь толкнула в бок закатившегося бисерным храпом Мохаммеда.

Мохаммед проснулся окончательно и зашлёпал босиком, огромными чёрными ступнями, по паркету спальни, потом ещё более отчётливыми шлепками — по белому мраморному полу.

— Эй, слышишь меня? Мойся недолго, мне нужно, чтобы ты отнёс и искупал меня в ванне, — донёсся до Мохаммеда визгливый голосок Режин, который был тут же заглушён пущенной из крана сильной струёй воды.

После купания Мохаммед отнёс завёрнутое в полотенце, младенчески беззащитное тельце своей повелительницы обратно в постель. Там же и позавтракали. Режин давала распоряжения по телефону Жан-Пьеру. Тот должен был назначить встречу с чеченцем в тюрьме, обработать его психологически и предложить взамен на освобождение из тюрьмы сотрудничество в деле интеграции многотысячной и постоянно растущей группы мигрантов — выходцев с Кавказа. Мохаммед слышал часто повторяющиеся слова: тактика и стратегия, ключевая фигура, надёжная избирательная база, — и его скрытое восхищение своей любовницей росло, переполняло его. Надо будет снова заговорить с Режин о переводе его кафе в центре Брюсселя на бюджетное финансирование по статье культурно-просветительской деятельности. Да, крошка Режин, как строго она придерживается расписания, как негодует она, когда он задерживается в туалете… А эта её любовь к детям-калекам, к старикам и слабым инвалидам… В Африке она пыталась взять на руки этого безногого малыша с глазами, облепленными мухами… Помешана на своей работе, целыми вечерами сидит истуканом за письменным столом; кажется, ещё чуть-чуть — и свалится с высокого стула от усталости… не переубедить ни в чём, даже в мелочах; а с каким упорством она выскребает ложечкой остатки соевого йогурта…