Карлики-великаны

Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.

– Трефаил, нас ищут!

– Пускай, – махнул рукой Трефаил. – Все равно жить не стоит.

– Но нас уже нашли. – Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра,

Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.

– Лысюка! – радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. – Лысюка, мы здесь!

Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.

– Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, – зашипел Тургений на

Трефаила.

– А я, по-твоему, как ее назвал? – съехидничал Сууркисат. – Может,

Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?

– Что за тёха?

– Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.

– Я, по-твоему, дурак – слушать, что читаю?

– Эй, вы, придурки бешенства! – донесся с пирса крик Лысюки.

Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.

– Дрищи, вы еще здесь? – подошел со спины Люлик.

Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:

– Диссиденты!

Люлик покачнулся, но устоял.

– Приказываю покинуть корабль, – сказал он.

– Эй, ты, шляпа! – послышался окрик Лысюки.

Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…

…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке “смирно”.

– Какая… – восторженно прошептал Трефаил.

– …дура. – Тургений схватился за голову. – Еппона мама, она же его убила!

– Кувалду верните, – потребовала еппона мама.

Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:

– Лысюка, не желаешь ли подняться?

Через полчаса “Ботаник”, захваченный Лысюкой, покинул порт.

Люлик был счастлив – все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня

Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд

Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.

Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:

– Что же будет с Родиной и с нами?

Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.

Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к

Лысюке. Лысюка – террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.

Да и сама Лысюка… Ей сказали – захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы

Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.

Или хотя бы переворот.

А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:

– Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?

– Если не трудно, Нямня Назуковна…

“Люлик Кебабович…” Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией – и такое имя… А “Нямня Назуковна”?

Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.

Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.

– Ну чего ты ревешь? – Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. – Что там особенного осталось?

– Два отгула, – всхлипнул Тургений. – Любовь миллионов… и в туалет хочу.

Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления – ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.

– Бедный Тургений! – По лицу Трефаила потекли слезы. – Ты пописать хочешь?

– Ага, – жалобно кивнул Мумукин. – Какать…

Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись “Maria Celesta” – видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.

– Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, – проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.

Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.

– У тебя вот… висело, – сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. – Форточку открой.

– Не форточку, а иллюминатор, – оскорбился угоревший Биркель.

– Ты меня не учи, – повысил голос Трефаил. – Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.

– Во-первых, не повар, а кок. – Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. – Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..

А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.

Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:

– Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.

Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.

Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.