Карма несказанных слов

Работать он не мог, так и сидел, смотрел на звездное небо, а когда компьютер «засыпал» совсем, слегка трогал мышь рукой. Тогда появлялась привычная картинка – осенний сад. Он сфотографировал его, когда они с Леной последний раз ездили к ней на дачу. Тогда еще все было хорошо и радостно.

Когда полтора года назад он приехал домой в скромную однокомнатную квартиру, которую они снимали с Леной, и увидел, что ее вещей нет, он, конечно же, сразу понял, что она узнала про Элю. Кто-то ей донес. Он тогда поискал записку, не нашел и долго ждал звонка, должна же она хотя бы спросить у него, как же так вышло… Она ничего не написала и не позвонила. Он не видел и не слышал ее до сегодняшнего утра. И злился на нее за то, что она заставила его так страдать. Она знала, как сильно он ее любил и что ему будет плохо без нее, знала. Она должна была простить. Она должна была сделать вид, что ничего не знает, и ждать, когда у Павла пройдет «увлечение». Она должна была плакать, спрашивать: «Паша, ты меня любишь?» – и бороться за него. И он бы утешал ее и говорил, что любит, и она бы его за это благодарила. А он был бы благодарен ей за то, что она «все понимает».

Лена не стала бороться, и он оказался с Элей. Но до сегодняшнего утра твердо знал, что это временно, и все время ждал Лену. И помнил ее каждую минуту, и спорил с ней, и объяснял ей, как она не права. Он не знал, как это случится и когда, но что они будут вместе, был уверен, иначе просто не смог бы жить. Потому что он любил Лену. И Лена любила его.

Иногда он как будто забывал, что в их жизни произошло то страшное, чему он так и не смог придумать название, и ему казалось, что сейчас он придет домой и Лена повиснет у него на шее, а он обнимет ее одной рукой, потому что в другой руке будут продукты – он всегда покупал продукты в той, прежней жизни с Леной. А с Элей перестал.

В прежней жизни он рассказывал Лене все забавное и неприятное, что с ним случалось. Нет, не все. Когда по фирме ползли разговоры о нехватке договоров и неизвестном будущем, этого он не рассказывал, не хотел ее волновать, но она каким-то непостижимым образом догадывалась и говорила, что они вместе, значит, выстоят. Он был отличным программистом, асом и знал, что без работы не останется, но был счастлив, что у него такой «крепкий тыл». И только теперь, когда звезды мерцали на экране, он думал о том, что у него тыл был, а у Лены не было, потому что он, Павел, не обеспечил ей его. Он застонал, не слыша этого, и обхватил руками голову. И опять стал медленно объяснять Лене, что она должна была «понять». Ведь он мужчина, а Элечка такая трогательная, и он не мог отказать ей, когда она звала его пообедать или еще куда-нибудь, и все случилось само собой, и он, Павел, в этом не виноват почти. Лена не должна была обращать внимание на глупенькую Элечку. То есть это он сначала думал, что Элечка просто глупенькая, и это, как ни странно, прибавляло ей очарования. Тогда он звал ее Эльфиком и относился к ней, как к игрушечному сказочному герою, а вовсе не как к женщине, с которой можно… жить. Теперь он знал, что Эля хитрая, завистливая, злопамятная и, как ни удивительно, очень опасная особа. Но теперь ему стало все равно, он уже давно не звал ее Эльфиком.

С Леной все было не так. И он с Леной был совсем другим. Он вспомнил вдруг почти забытое счастливое ощущение собственной удали, когда они с Леной катались на санках в Лосином Острове. У Лены были смешные круглые санки, похожие на большую антенну, и они, тогда еще студенты, катались на них по очереди. Только Лена с самых маленьких горочек, потому что кататься боялась, а Павел с любых, потому что ничего не боялся. С Леной он не боялся никогда и ничего, он знал, что всегда сможет ее защитить, что бы ни случилось. Он не защитил ее от самого страшного – от трогательной Элечки… Павел опять подвинул мышь рукой. Они катались и хохотали, когда кто-нибудь из них терял санки и дальше ехал на чем придется. А потом, уставшие и счастливые, ждали трамвая, мечтая, чтобы вагон оказался пустым и можно было сесть у окошка, хотя ехать им было всего ничего. Тогда они еще были не женаты, и Ленина мама поила их чаем с вареньем и с очень вкусными булочками. Эти булочки в Лениной семье как-то очень смешно назывались. Павел попытался вспомнить, как именно, и не смог – забыл. Они пили чай, ели булочки и опять смеялись. Они с Леной вообще много смеялись, и тогда, и потом, когда поженились. С тех пор как ушла Лена, Павел не смеялся ни разу, только растягивал губы, когда требовали приличия. А чужой смех его раздражал.

И его, и ее родители возражали против их брака. Ее родители возражали, потому что им не было еще двадцати лет, рано выходить замуж, закончили бы институты, тогда и женились. А его мама, помимо тех же доводов, считала, что Лена не пара ее Павлу, что она хочет окрутить его, и он еще пожалеет, что с ней связался. Это было глупо и удивительно, поскольку Лена была красивой, умной и очень порядочной. Павел вдруг ухмыльнулся, подумав, что сказала бы мать, увидев Элю, которую он так и не познакомил с родителями.

Они поженились, несмотря на все возражения. Они считали каждый рубль, когда в первые годы денег было совсем мало, и ездили к Лене на дачу без билетов, а контролеры брали штраф почему-то только с Павла, Лену как будто вовсе не замечали. И это было так смешно, что когда контролеры уходили, они хохотали и все не могли остановиться, и Лена вытирала слезы и радовалась, что не накрасила глаза.

А еще они ездили за грибами, часто в совсем новые незнакомые места. Павел подолгу изучал карту, решая, куда отправиться. Однажды в незнакомом месте они долго шли вдоль небольшого ручья, ища переправу, но так и не нашли. Тогда Павел, сняв сапоги и джинсы, перенес Лену на руках, а потом перетащил рюкзаки и корзины, и Лена сфотографировала его в трусах и с рюкзаками на мобильный телефон. Трава на другом берегу ручья была по пояс, и в ней стрекотали кузнечики и летали стрекозы, и небо было ярко-синим, совсем не августовским. А переправа оказалась всего в нескольких шагах. Они не знали, что это их последняя поездка.

Павлу никогда не приходило в голову поехать куда-нибудь с Элей.

И он вновь, как и все эти полтора года, мысленно объяснял Лене, что она не должна была разрушать их жизнь из-за хитренькой вздорной Эли, что Лена всегда была частью его самого, его женой и даже сейчас он думает о ней как о своей жене. А Эля всегда была для него пустым местом.

Сейчас, глядя на звездное небо, он впервые понимал, что все это время не звонил Лене, потому что боялся услышать то, что услышал сегодня утром. Он не пошел на похороны ее родителей не потому, что лежал с тяжелым гриппом – это все ерунда, а потому что знал – ему нет прощения.

Звезды погасли, и он опять тронул мышь. И впервые подумал, как страшно Лене было узнать, что он, ее Павел, теперь вовсе не ее… Что есть другая женщина, с которой ему хорошо, потому что если бы ему хорошо было с Леной, никакой другой женщины не появилось бы. Лена ушла, потому что он ее предал. Он предал все хорошее в их жизни и все тяжелое и трудное. Мысль была такой жуткой, что он опять схватился руками за виски, но отдернул ладони, вспомнив вдруг, что он в офисе и вокруг люди. Он попытался отогнать страшные мысли, но уже знал, что больше никогда не сможет этого сделать. Он знал, что сам, своими руками искалечил жизнь себе и Лене. Он хорошо знал свою жену и был уверен, что рана, которую он ей нанес, еще болит и болеть будет долго, а может быть, всегда. И только он, Павел, способен помочь ей. Они справятся с этой болью, если будут вместе, как раньше. Вместе они все смогут. У них впереди целая жизнь.

Павел встал, не выключив компьютер, отодвинул выросшую на пути Элечку, не замечая смотревших с любопытством сослуживцев, прошел через офис и поехал к Лене.

Он очень долго сидел на лавочке у соседнего подъезда, откуда был виден вход через арку. Много лет назад он часто ждал Лену, сидя на этой лавочке. И как много лет назад, ему было спокойно смотреть на арку и коситься на дверь подъезда: Лена могла войти во двор через другой проход, со стороны парка. Он был уверен, что она подойдет к подъезду, а она вышла из него, и Павел ее чуть не пропустил. Лена вышла, и у него застучало сердце от радости и счастья, он стал подниматься с лавочки и даже двинулся к ней, когда Лена повернулась к вышедшему за ней высокому мужчине и посмотрела на него так, как могла смотреть только на Павла. Так, как смотрела на него много лет. Павел еще какое-то время не понимал, что его жизнь кончилась, и радовался, и чувствовал себя счастливым, только почему-то застыл в нелепой позе. А потом понял.

Он снова сел на лавочку, уже не видя, как Лена с высоким мужчиной прошли через двор к выходу в парк. Посидел немного, встал и направился к ближайшему магазину. Купил бутылку водки и тоже отправился в парк. Он сидел там на ближайшей аллее, пил водку прямо из горлышка, не закусывая и не пьянея, курил, смотрел на катающихся на велосипедах детей, и на прогуливающиеся парочки, и на собак, которых выгуливать здесь было запрещено, но все выгуливали. Он сидел долго, а когда совсем стемнело, побрел к метро.

Май, 23, среда

Во вторник похоронили Нонну, а в среду утром Сергей отвез Лену на работу, жестко потребовав, чтобы без него она территорию института не покидала ни при каких обстоятельствах.

За три дня отсутствия дел накопилось много, и Лена, разобрав с помощью Натальи самые срочные образцы, только в пятом часу смогла наконец передохнуть.

Очень хотелось есть. Столовая уже закрылась, и Лена спустилась в буфет. Тут ей повезло. Буфетчица, уже опустив загораживающие витрину жалюзи, заметила Лену, заулыбалась, выглянула в открытую дверь киоска и спросила: