Карма

– Это тебе за всё, ведьма старая!
– Митрофаныч чинно вышел избы и только захлопнул за собой дверь, как дал дёру.

Тихон Макарович безмятежно смотрел телевизор, когда прибежал фронтовой друг. Митрофаныч прямиком уставился в то самое зеркало, посредством которого была испорчена карма Мухина.

– Ты чего как очумелый бегаеш? Что случилось? – поинтересовался Мухин.

– У меня, у меня это…насморк, - отбрехался Митрофаныч, продолжая рассматривать свой нос. Удостоверившись в отсутствии пророченной бородавки, Митрофаныч начал приходить в себя. Улыбка победы появилась на его лице, как вдруг, что-то щёлкнуло, потом скрипнуло и свет в избе погас. Через мгновение электричество заново наводнило провода жилища Мухина и …

– А-а-а!!! Ведьма! Ведьма! – закричал Митрофаныч, бережно трогая выросший на носу, продукт колдовства Акулины Евлампиевны.

– Что с тобой случилось? Кто ведьма? Ты чего орёшь? – посыпал вопросами Митрофаныча Мухин, подбежав к другу.

– Уйди, Макарыч, не до тебя, - держась за нос, попросил Митрофаныч.

– Чего у тебя там? Покажи!
– настаивал друг.

Митрофаныч убрал руки и Мухин едва сдержал смех.

– Где тебя так? – спросил Мухин.

– Шмель укусил меня, понял!
– ответил Митрофаныч и убежал к себе в комнату, где быстро раздевшись, прыгнул под одеяло и уткнулся носом в подушку.

Утренним смехом встретил Митрофаныча и Черёмухин. Действительно, бородавка была такая неловкая, что совершенно не гармонировала с её обладателем. Рассказав историю о библиотекарше, Черёмухин спросил о дальнейшем плане Митрофаныча, который не собирался сдаваться, даже ценой физических и моральных потерь.

Вторая часть плана требовала «внедрения» Митрофаныча в околоцерковные круги деревни и непосредственное знакомство с батюшкой Борисом, настоятелем местной церквушки. Озвучив свои намерения, Митрофаныч узнал, что сегодня хоронят некоего Егора Тимофеевича Кузьмина, мужчину совершенно одинокого, что означает присутствие на похоронах половины деревни и батюшки в том числе.

Черёмухин и Митрофаныч прибыли к самому началу поминок. В избе уже были слышны реплики, несоответствующие духу мероприятия. Реплики доносились от небольшой группы мужчин, сидевших за столом. Батюшка на мероприятие ещё не прибыл.

Из угла в угол и из комнаты в комнату перемещалась горстка серых пятен о чём-то причитавших. Это были деревенские старушки, периодически подходящие к столу с тазиком салата, баночкой солёных огурчиков или миской капусты.

– Ты, Митрофаныч, только с батюшкой того…повнимательней будь, - издалека начал Черёмухин, - он странный мужик. У нас в деревне его некоторые даже побаиваются.

– Я никого не боюсь, - отрапортовал Митрофаныч, прикладываясь к бутылке по всякому поводу.

– Послушай меня, я тебе совет дам…

– Ты мне уже совет дал, вот на носу теперь твой совет сидит. Я уже от твоих советов инвалид, можно сказать, - отрезал Митрофаныч.

– Ты послушай меня, послушай. Я тебе расскажу, что про него люди говорят, люди врать не станут. Говорят, он в сане недавно. Он до тех пор как в религию бросился в городе жил и, говорят, выпивал сильно. Потом в один день проснулся и наотрез от всего мирского отказался. Подучился и в семинарию подался. Закончил семинарию и в наш приход попал. По его словам, сам теперь не употребляет, однако же, я точно знаю, что временами срывается по-тихому, но не больше чем на один день.

– Ну и чего же тут необыкновенного? – перебил Черёмухина Митрофаныч.

– Да, то необыкновенно, что проповеди у него все странноватые. Бабки то наши помнят былые времена, а такого, что он несёт и не слыхали вовсе.

– Что же он такое несёт?

– Он говорит будто… потом доскажу, - остановился Черёмухин, приметив вошедшего в избу батюшку Бориса.

В дверях показался здоровенный мужчина лет сорока пяти с пышной бородой и в рясе. На нём был распахнут овчинный тулуп и на груди красовался огромный крест. Он окинул всех взглядом и поздоровался густым басом.

– Здорово грешники, - начал он, - без меня, стало быть, усопшего обмываете.

– Да что ты батюшка, мы и не начинали ещё, - хором ответили захмелевшие мужики, - присаживайся с нами.

Прежде, чем начнутся дальнейшие таинственные события, следует ознакомиться с криминальным эпизодом случившимся в Дорохово. Заключался он в том, что кто-то покрал ограды с кладбища, разорив тем самым несколько могил. Могилы были, правда, совсем заброшенные и может потому и урон был не так велик не случись хулиганам сгоряча спилить ограду с могилки дедушки какого-то крупного чиновника из областного центра. Оскорблённый внук прислал трёх милиционеров разобраться в данной истории. Чём они занимались никто не знал, только ходили слухи, что они ночами на кладбище караулили воришек.

На поминках тем временем, по случайности, батюшка подсел к Митрофанычу. Тот аж обомлел от счастливого стечения обстоятельств.

– Старик, я вижу ты не с моего прихода? – спросил Митрофаныча батюшка.

– Я с Поленово.

– А я гляжу лик мне твой незнаком. Да и что это у тебя за скверна на носу?

– Вот и я об этом, - осторожно начал Митрофаныч, - это колдовство и с моим другом аналогичное происшествие.

– Бородавки? – уточнил батюшка, но разговор прервался из-за предложенного Черёмухиным тоста за упокой души безвременно всех покинувшего Егора Тимофеевича Кузьмина. Выпили за его трудовые подвиги, за его вклад в жизнь деревни и вспомнили несколько неординарных поступков им совершённых. Спустя пару часов застолье «разгулялось». Бабульки исчезли сразу после немногословного, но достаточно вольного, в смысле канонов, монолога батюшки о предназначении человека и женщины.

Митрофаныч, охваченный своей целью «воскрешения» Мухина и подогретый водочкой потихоньку наводил мосты к батюшке. Батюшка, несколько разомлевший, это чувствовал и никоим образом не препятствовал козням фронтовика.

– Батюшка у меня к вам дело есть. У меня друг пропадает. У него жена уж год как преставилась и перед смертью его страшной нечистью от водки спровоцировала. Он совсем не «употребляет» теперь, но только не в этом суть. То, что он от водки спасён – кому-то даже и счастье, а то, что от колдовства ейного он погибнуть может это факт. Честное слово, - Митрофаныч зачем-то перекрестился. – Вот вы батюшка зятя Ерофеевых знали?

– Это тот, что на кладбище давеча помер? – спросил батюшка.

– Испустили ему душонку-то, в том то и дело, - хитро произнёс Митрофаныч.

– Это кто же руку на него поднял? Ироды из моего прихода? Как фамилия? – горячился батюшка.

– Боже упаси, ваше преосвященство, это и есть колдовство Прасковьено. Тут, кстати, не только колдовство: тут ещё и карма, и гугеноты… - таинственно подитожил Митрофаныч.

– Гугеноты это хуже, - задумавшись, произнёс батюшка.
– Ну, сыну-то божьему как не помочь, поможем. Я сгинуть ему не дам, это я тебе обещаю. После поминок пойдём один обряд сотворим. Мне ещё бабка про него рассказывала – панацея, я думаю, и против гугенотов поможет.

– Пана…что? – переспросил Митрофаныч.

– Да, ты мне не веришь что ли, микроб Божий?

– Ваше благородие, что вы, верю, - сконфузился Митрофаныч.
– Я просто не расслышал, у меня осколок с войны за ухом семь лет сидел.

– Знаешь, куда идти придётся ради спасения твоего друга? – улыбнувшись, спросил батюшка.

– Пойду куда угодно, я всю войну прошёл.

– На кладбище.

– Куда? – переспросил Митрофаныч.

– На кладбище и после полуночи, - зловеще засмеялся батюшка, – и не вздумай юлить! Я твой портрет запомнил. Сегодня, после поминок. Понял!?