Карта и территория (La carte et le territoire)

Появление Орели вывело их из оцепенения. Это была красивая девушка с кудрявыми волосами и веснушчатым лицом. Жаслен считал, что она слишком безалаберна, необязательна и на нее нельзя положиться на все сто, если работа требует особой точности исполнения; зато она оказалась девушкой активной, в неизменно веселом расположении духа, что высоко ценилось в мужском коллективе. Орели получила из Криминалистической экспертизы первые заключения. Прежде всего она протянула Жаслену объемистую папку: «Вот фотки, которые ты просил». Там было штук пятьдесят оттисков на глянцевой бумаге формата А4. Каждый из них соответствовал определенному участку пола в гостиной, где произошло убийство, площадью чуть более квадратного метра. Фотографии, предельно отчетливые, хорошо экспонированные, без тени, снятые практически по вертикали, лишь слегка наползали друг на друга и очень точно воспроизводили всю поверхность пола. Орели принесла также предварительные экспертные заключения об орудии усекновения голов как человека, так и собаки, произведенного, по всеобщему мнению, с невероятной тщательностью и аккуратностью: кровь почти не брызнула в стороны, хотя диван, по идее, должен был пропитаться ею полностью. Убийца использовал лазерный скальпель, довольно затейливый инструмент вроде маслорезки, где роль струны играет аргоновый лазер, который разрезает плоть, прижигая раны по мере поступления. Такое оборудование стоимостью несколько десятков тысяч евро можно обнаружить исключительно в хирургических отделениях больниц, где его используют для ампутации конечностей. Да и при расчленении тела, судя по безупречной четкости разрезов, преступник прибег к профессиональному хирургическому инструментарию.

Одобрительный шепот заполнил помещение.

– То есть мы ищем убийцу в медицинской среде? – уточнил Лартиг.

– Ну допустим, – сказал Фербер. – Так или иначе, надо проверить больницы, вдруг где-то недосчитались такого аппарата; убийца мог, конечно, позаимствовать лазер на несколько дней.

– Какие больницы? – спросила Орели.

– Для начала все больницы Франции. Ну и клиники, само собой. Кроме того, надо опросить производителей, не зарегистрировали ли они за последние годы подозрительные продажи в частные руки. Полагаю, производителей такого рода медтехники не так уж много?

– Один-единственный. Единственный во всем мире. Это датское предприятие.

Появился Мишель Хури, и его быстро ввели в курс дела. Ливанец по происхождению, фривольный толстячок, он был ровесником Фербера, но внешне полной его противоположностью; правда, им обоим было свойственно редкое для полицейских качество – они внушали доверие и, следовательно, без особых усилий добивались самых интимных признаний. В это утро Хури занимался оповещением и допросом близких покойного.

– Ну что касается близких, если их можно так назвать… – начал он, – писатель был явно очень одиноким человеком. Дважды разведен, один ребенок, с которым он совсем не виделся. Собственно, последние десять лет он не общался ни с кем из родственников. В любовных связях не замечен. Надеюсь, мы что-то поймем, проверив распечатку его телефонных разговоров, но пока что я обнаружил всего два имени: Тереза Кремизи, его издательница, и Фредерик Бегбедер, коллега-писатель. И вот еще что: я утром звонил Бегбедеру, он был ужасно подавлен, и, как мне показалось, вполне искренне, но уверял, что последние два года они не виделись. Как ни удивительно, они оба утверждают, что у покойного была куча врагов. Я должен с ними увидеться сегодня во второй половине дня, может, выясню что-нибудь еще.

– Куча врагов… – задумчиво вмешался Жаслен. – Странно, обычно у жертв не бывает никаких врагов, наоборот, создается впечатление, что их все обожали… Надо будет пойти на похороны. Я догадываюсь, что теперь это не очень принято, но там можно узнать много полезного. На похороны иногда являются не только друзья, но и враги, словно им это доставляет удовольствие.

– Кстати, – заметил Фербер, – нам известно, от чего он умер? Что конкретно послужило причиной смерти?

– Нет, – ответила Орели, – надо подождать… пока они вскроют куски тела.

– Ну не расчленяли же его живьем?

– Нет, что вы. Это долгий процесс, за час не управиться. – Она вздрогнула и поежилась.

После чего они расстались и каждый занялся своим делом. Фербер и Жаслен остались в офисе одни. Совещание закончилось лучше, чем началось: теперь у всех была своя задача; на след они пока не напали, но обозначилось хотя бы направление поисков.

– В прессу пока ничего не просочилось, – сказал Фербер. – Никто не в курсе.

– Надо же, – отозвался Жаслен, глядя на баржу, медленно плывущую по Сене. – Я лично был уверен, что это произойдет сразу.

6

Зто произошло на следующий день. «Зверски убит писатель Мишель Уэльбек» – под таким заголовком «Ле Паризьен», не вдаваясь в детали, посвятила происшествию полколонки. Другие газеты отдали под эту новость приблизительно столько же места, но информации в них содержалось не больше, как правило, они пересказывали своими словами коммюнике прокурора Республики из Монтаржи. Никто, судя по всему, не послал корреспондента на место событий. Позже появились высказывания по этому поводу разных знаменитостей, в том числе министра культуры: все как один уверяли, что «убиты горем» или, как минимум, «глубоко опечалены», и отдавали дань памяти «художнику огромного таланта, чье имя навсегда останется в наших сердцах», – короче, все происходило по традиционной схеме кончины известного человека, с приличествующим делу согласным причмокиванием и привычной ахинеей, и толку от всего этого было крайне мало.

Встречи с Терезой Кремизи и Фредериком Бегбедером скорее разочаровали Мишеля Хури. Однако, по его мнению, подлинность их скорби не вызывала сомнения. Жаслен вечно поражался, с какой невозмутимостью Хури делился подобными умозаключениями о том, что он лично склонен был отнести к такой чрезвычайно сложной и изменчивой области, как человеческая психология. «Она по-настоящему его любила», – заверял он либо изрекал что-то типа «подлинность их скорби не вызывает сомнения» с таким видом, будто речь шла о проверенных и общедоступных фактах; самое странное, что в ходе расследования его выводы чаще всего подтверждались. «Я разбираюсь в людях», – как-то заявил ему Хури, но в его исполнении это прозвучало как «я разбираюсь в кошках» или «я разбираюсь в компьютерах».

В общем, свидетели ничего полезного не сообщили. У Уэльбека была куча врагов, повторили они, хотя он не заслуживал такого агрессивного и жестокого к себе отношения; когда Хури попросил уточнить список врагов, Тереза Кремизи, раздраженно поведя плечами, предложила послать ему пресс-релиз. На вопрос, мог ли кто-то из врагов его убить, оба ответили резко отрицательно. Медленно, с расстановкой выговаривая каждое слово, будто обращаясь к умственно отсталому, Тереза Кремизи растолковала ему, что речь идет о литературных врагах, которые выплескивают свою ненависть на интернет-сайтах или в журнальных и газетных статьях, в худшем случае – на страницах книг, но никто из них никогда бы не пошел на физическое устранение писателя. Не столько даже из соображений морали, добавила она с явной горечью, сколько потому, что кишка тонка. Нет, заключила она, виновного (ему показалось, что у нее едва не вырвалось «к сожалению») следует искать не в литературной среде.

Бегбедер сказал приблизительно то же самое. «Я полностью полагаюсь на полицию моей страны…» – провозгласил он для начала и шумно расхохотался, будто очень удачно пошутил, но Хури на него не обиделся, писатель явно был на нервах, растерян и совершенно выбит из колеи внезапной смертью собрата по перу. Потом он заметил, что врагами Уэльбека были все козлы города Парижа. По настоянию Хури он перечислил журналистов сайта nouvelobs.com, подчеркнув, что если они сейчас и радуются, что тот перешел в мир иной, никто из них, на его взгляд, никогда не решился бы рисковать собственной шкурой. «Можете себе вообразить, чтобы Дидье Жакоб* поехал, например, на красный свет? Он на это не отважится даже на велосипеде», – заключил с видимым отвращением автор «Французского романа».

* Дидье Жакоб – журналист, литературный критик «Нувель обсерватер».

Итак, подвел итоги Жаслен, убирая оба протокола в желтую бумажную папку, заурядная профессиональная среда с заурядной завистью и мелкими дрязгами. Он засунул папку на дно архивного короба, озаглавленного «Показания», понимая, что тем самым ставит точку в графе литературная среда своего расследования и что ему вряд ли еще представится возможность пообщаться с литературной средой. Он также с болью сознавал, что следствие и не думает продвигаться. Ему наконец принесли рапорт Службы криминалистической экспертизы: и человек и пес были убиты из Sigsauer М-45, и тому и другому хватило одной пули, выпущенной в область сердца, в упор, при наличии глушителя. Но сначала их огрели тупым продолговатым предметом, вроде бейсбольной биты. Тщательно просчитанное убийство, совершенное без избыточной жестокости. Расчленение и кромсанье тела имели место постфактум. По предварительной оценке – они провели все-таки следственный эксперимент – эта процедура длилась больше семи часов. Смерть наступила за три дня до обнаружения тела; следовательно, убийство произошло в субботу, наверное – в середине дня.

Распечатка телефонных разговоров жертвы за год, согласно закону хранящаяся у оператора, ничего не дала. В этот период времени Уэльбек почти никому не звонил; на все про все девяносто три звонка; и ни один из них, судя по всему, не носил личного характера.

7

Похороны назначили на следующий понедельник. На этот счет писатель оставил самые точные распоряжения, заверив их у нотариуса и приложив сумму, необходимую на их исполнение. Он просил, чтобы его не кремировали, а предали тело земле по классическому образцу. «Мне хочется, чтобы черви очистили мой скелет, – уточнял он, позволив себе личное замечание на более чем официальном бланке. – У нас с моим скелетом всегда были прекрасные отношения, и я счастлив, что он сможет наконец освободиться от уз плоти». Он желал быть похороненным только на монпарнасском кладбище и заблаговременно приобрел там место на тридцать лет, ничем не примечательное, оказавшееся по чистой случайности вблизи от могилы Эмманюэля Бова*.