Картины из истории народа чешского. Том 2

Когда окончились деловые церемонии и страна была разделена и определены правомочия обоих королей, вельможи и епископ удалились, Пршемысл скинул со своих плеч плащ и воскликнул:

— Король, простите меня и отрекитесь, или помилуйте! Коли желаете наказать, то накажите, поступайте со мной и с моими бедными мечтами, как вам будет угодно, но, во имя веры в Бога единого, не лишайте меня своей дружбы! Поверьте, я предан вам всей душой. Что же касается бунта моего, то он мне предначертан свыше! Всего, о чем я мечтаю и что в моих силах свершить, я могу добиться лишь в бою. Есть сыновья перворожденные, которым дано все и которые легко приходят к власти и деяниям доблестным! Чего же стоит их первородство? Уступки и слова! Вздох, который витает и исчезает. И в противоположность им, счастливцам, тем сыновьям, что появились на свет вторыми, сам Бог назначил отвоевать свою долю мечом. И борьба та есть повеленье Божье, и архангел Михаил рассудит, кому в ней принадлежит слава. И буду ль я побежден иль стану победителем, тебя, король, стану почитать всегда!

Пршемысл продолжал свою речь, но король Вацлав с презрением пожал плечами, и сердце его сжималось от гнева.

Такова душа человеческая: насилие и даже предательство не столь больно ранят ее, сколь слово, сказанное не вовремя устами, которые всегда выражали покорность.

Вскоре папа римский в Немецкой империи призвал двинуть войска на императора. Рыцари, ленники и целые толпы дворян устремились в лагери. Одни присоединились к знаменам папы, другие пошли с полками императора. И трудно было определить, какое войско превосходит в силе и какое смелее рвется в бой. И среди тех и среди других были мужи, что искали славы и наживы.

Король Вацлав (который недавно встал на сторону папы), услыхав, что надвигается война, поспешил в Моравию и собрал там войско великое. Приумножив его полками угорскими и австрийскими, он двинулся с войском в Чехию, держа путь на Вышеград. Началась оттепель, и тяжелые кони проваливались в осевший снег, вслед за войском тучами слеталось воронье, подбирая падаль. Король выстроил полки широким рядом, потому как в следах от копыт стояла вода и Кони не могли ступать в следы старые. Конница тащилась по талому снегу, лошади с намокшими хвостами, по брюхо в воде, солдаты в насквозь промокших сапогах. Мозги затуманены ложью, надеждами и сомненьем — так и плелось войско через Иглаву, Брод, Часлав и, наконец, поползло вдоль реки к Граду.

Те, кому чертовски повезло узреть короля, спрашивали друг друга, прижмурив один глаз (чтоб было ясно, о ком идет речь):

— Ну что? %арит? Схватится с младшим королем? Или, может, правду говорят, что двинемся мы на Немецкую империю? Э! Да кто же в такое поверит!

Король, конечно, молчал. Его могучие плечи высились над плечами Бореша из Ризенбурга.

Король ехал молча, погруженный в думы, не управляя конем, а лишь опираясь тыльной стороной правой руки о луку седла и сжимая кулаки, он размышлял о младшем короле: его простодушие и твердость, его естественное желание побеждать и биться, пожалуй, даже нравились Вацлаву, однако король был оскорблен! И горло его сжимало бешенство.

Добравшись до Вышеграда, отошедшего по договору к тому, Вацлав приказал послам отправиться к младшему королю и вызвать его померяться силами. Пршемысл, выслушав короля, просил их подождать и разместил в великолепных покоях. А сам тем временем обратился к своим дворянам:

— Вы должны мне дать совет. И потому прошу вас, а именно тебя, епископ Миколаш, и тебя, мудрый Цтибор, и вас всех, благородные рыцари и вельможи, сказать свое слово.

— Беда стучится в двери, — изрек епископ, — но советы давать трудно, ибо как посмеем мы пойти против воли императорской? В делах государственных и в правах своих император не может быть ограничен. И потому ступай со своим войском под знамена императора!

После епископа молвили еще трое иль четверо, а то И пятеро дворян. Последним говорил Пршемысл. Он встал и голосом, не слишком высоким и не слишком громким, кратко и твердо, без околичностей, как оно и положено молодости, что не ведает робости и не нуждается в красивых словах, заявил, что ему и в голову не взойдет уйти когда уже явилось другое войско. Кабы король Вацлав желал объединиться с войском императорским, он мог бы сделать ото еще на Дунае. Отчего же не уходит он с земли Моравской?

— Что ж, — продолжал он, — за совет спасибо, но я остаюсь здесь, на этой земле! Приказываю вам, дворяне, и настоятельно требую ворота запереть! Поднять на крепостные валы камни и бревна тяжелые. Готовьтесь отразить штурм!

Сказав так, повелел Пршемысл передать послам свой ответ и удалился, повергнув стариков в изумление. Раздирали ль их язвительные сомнения иль соглашались они с решением молодого короля, поверьте, им было над чем задуматься!

Король же Вацлав, обнаружив на следующее утро, что городские ворота заперты, а каменный мост неприступен, на день восьмой перешел со своим войском через бубенский брод, и расположился в окрестностях Бржевнова. Дознавшись, однако, что Пршемысл запасся множеством воды и хлеба, и оценив и взвесив силы свои, отошел Вацлав к Жатцу и захватил его, заняв поместья приверженцев младшего короля Пршемысла. После чего по всей земле прокатились бури и сраженья. Многие дома были сожжены, и школа при Святовитском храме разорена. Бои вспыхнули повсюду, и Пршемысл победил.

В это время умерла Кунгута, мать Пршемысла.

Король Пршемысл захватил всю страну. Он правил, исполняя дела королевские, а отец его находился в Мейссене, обеспечивая себе военную поддержку. Собирал войско, не сильно надеясь на удачу.

Над Крушными горами стояла крепость, называемая Мост. Она стояла на мейссенской дороге, охраняя ее безопасность и властвуя над окрестностями. Бореш, знатный дворянин, перешедший на сторону Вацлава и преданный ему ленник, взял приступом эту крепость и укрылся в ее крепких стенах. И была та крепость словно корабль, готовый принять войско Вацлава.

Пршемысл, услыхав такое, двинул на Бореша своих чехов и мораван.

Они выступают стройными рядами, на самом высоком древке развевается Божья хоругвь. В первых рядах скачут тяжелые кони: шеи выгнуты, хвосты — в отлет, ноздри в кровавой цене. Доспехи на рыцарях сверкают в лучах ноябрьского солнца, на мечах молниями вспыхивают блики, молодые лица радостны, голоса звучат доверчиво.

Пршемысл гарцует на своем коне в центре войска. Он статен и юн, он весь — олицетворение надежды, бесхитростности, молодой силы и порыва. Вслед за всадниками шагает пехота; обремененная щитами и копьями, мечами, ранцами и прочим солдатским снаряжением. Над войском стоит смрадный дух сытной пищи и пота.

Поодаль движется обоз. Он тяжело гружен лестницами, осадными и метательными машинами. Самую тяжелую из них приходится подпирать кольями. Две пристяжные красиво идут в отлет.

И вот когда подошли они к самой крепости, Пршемысл не дал солдатам передохнуть: к чему ожидание? И бой начался!

Сам король рубит кусты, король сам, своими руками, заполняет ров. Меч в правой руке, глаза устремлены к зубцам башен! Вперед, лбом в стену, без воинской хитрости, без военных познаний.

Люди волокут лестницы, кидаются к воротам. Видно, как мелькают острые жерди, раздавая вокруг удары. Топоры, молоты, тяжелые чушки отскакивают от окованных ворот. Ров завален, громыхает таран, барабанят о щиты камни.

Битва уже в самом разгаре, и ворота вот-вот поддадутся, но тут на горизонте появляется черная туча приближающегося войска. Солдаты, рассыпавшись, мчатся в атаку, ударяют Пршемыслу в тыл и разбивают его наголову.

— Король Пршемысл, — заявляет Бореш, — вотще! Ты славно бился, но ворота мои устояли пред твоей атакой. Мы — хозяева Моста, и поле боя — наше, а твои вояки разбежались кто куда! Ты бился отважно: слетело много голов, но теперь тебе конец. Ты разбит! Что остается тебе, как не позорно просить милости!