Картограф

Над головой что-то просвистело и вонзилось в ближайшее дерево. «Стрела!» - с удивлением отметил Филя. Он ожидал всего, чего угодно - ножа, пули, даже камня, но не стрелы. Над головой пролетела еще одна и исчезла в темноте за стеной. Двор наполнили звуки драки и боевой рев Вити, разгоняющего калмыков богатырским кулаком. Когда Филя обернулся, он увидел, что Рамзан повалился на землю и тихо отползает под машину. Несколько калмыков с пыхтением ловило Витю, который прыгал и уворачивался от их неловких рук, попутно раздавая тумаки.

Калитка нашлась не сразу. Окрашенная в цвет стены, она не бросалась в глаза. Ручка и правда оказалась скользкой, но поддалась без проблем, платком пользоваться не пришлось. Филя шмыгнул за дверь и припер ее с внешней стороны парой поленьев, которые обнаружились неподалеку. Преследователей это надолго не задержит, но даст минуту-другую форы.

Оказавшись снаружи, Филя долго не мог сориентироваться, куда же идти. За стеной раскинулся неухоженный сад. Со всех сторон торчали колючие кусты - голые, полные колких сучьев ветви. Филя рванул напролом, как медведь, энергично отмахиваясь от веток руками. Снег сыпался ему за шиворот, ноги путались в сухостое. Через некоторое время он понял, что его не преследуют, и пошел медленнее. Теперь он беспокоился за Витю, который остался один на один с кучей недругов. Нет, возвращаться Филя не собирался, но совесть уже вонзила лисьи клыки в его незащищенное сердце.

Деревья расступились, и он оказался во дворе соседнего дома - высокого, со слепыми окнами. Филя осмотрелся и понял, что это какое-то присутственное место или контора, покинутая людьми до утра. Через арку он вышел на оживленную улицу. Каменную мостовую покрывала тоненькая корка льда, и камни, окаймленные снегом, блистали в лучах фонарей, как речные валуны, проступающие на свет божий из-под бурных вод. Филя шел, оскальзываясь, врастопырку. Не дать не взять птица пингвин! От напряжения заныли ступни, захотелось, несмотря на лютый холод, снять обувь и размять их докрасна.

Теперь Филя боялся останавливать такси и решительно не знал, что ему делать. Пройдя квартал, он в беспомощности застыл у столба, обклеенного объявлениями.

«Пропал петух бойцовой породы. Хвост и бока черные, откликается на кличку Бася. Нашедшему вознаграждение».

«Продаю дачу. На участке баня, коровник, плодовые деревья. Двенадцать верст от Бурга, рядом озеро и лес. Пятьсот рублев. Торг уместен».

«Куплю за золото подсвечники, фарфор, патефоны, зонты, статуэтки, иноземные марки и монеты. Дорого».

«Пошив шуб, малахаев, тулупов из меха заказчика. Качественно и в срок. Модели на любой вкус и кошелек».

«Дом отдохновения «Пышка». Мы знаем все о ваших желаниях».

Последнее объявление заставило Филю покраснеть. Он слышал от своего друга Коли, учившегося в столице, о таких домах. Рассказы всегда изобиловали дерзкими подробностями, а заканчивать Коля любил их так: «Потом мы купили шампанского, и...» Тут он замирал, делал сладострастную дулю губами и закатывал глаза к потолку. Филе трудно было сознаться в этом даже самому себе, но, отправляясь в Бург, он лелеял в глубине души надежду попасть в один из таких домов отдохновения. Конечно, для этого требовались деньги, но он же заработает их в конце-то концов! Ведь один раз в жизни можно себе позволить шалости, а потом - потом влачить жалкое, но праведное существование, в котором нет места шелковым чулкам, медовому аромату духов, алому рту. В Бурге Филя собирался рисовать иконы, а в таком деле главное чистота помыслов, поэтому все, что может предложить юноше столица, надо было испробовать до того, как он пристроится в мастерскую.

Пока Филя разглядывал столб и уносился мечтами в пряные альковы дома отдохновения, из-за поворота вывернул трамвай. Его карминные бока были щедро заляпаны грязью, на крыше залихватски лежала шапочка снега. Филя бросился к открывшимся дверям и крикнул кондуктору:

– Улица Пушкина! Я доеду?

Кондуктор отрицательно покачал головой:

– Мы в парк. Жди следующего.

– А сколько ждать-то?

– Почему я знаю?
– зевнул кондуктор и, стащив форменную шапку с головы, помахал ею в сторону рта, нагоняя туда морозного воздуха.

– Стой тут, что-нибудь приедет.

Двери захлопнулись, и трамвай покатил по рельсам, весело поскрипывая. Он торопился домой. Филя вернулся на тротуар и принялся перечитывать объявления. Еще немного, и он будет знать их наизусть, вплоть до телефонных номеров. Внезапно навалилась нечеловеческая усталость, хотелось сесть на крутобокие камни и уснуть, выкинув из головы все проблемы и заботы. Прошло не менее получаса, Филя приник к столбу и вяло следил взглядом за проезжающими автомобилями. И вот показался трамвай. Он неохотно полз вперед. В перестуке его колес чудился скрытый гимн лени и вечерней ломоты в костях. Филя забрался в полупустой вагон, пристроился у окна и замер, согреваясь. Когда кондуктор объявил остановку «Улица Пушкина», пришлось бороться с собой, чтобы встать и выйти обратно на холод. Метель мгновенно сдула накопленное Филей тепло, он зябко и безнадежно приплясывал, кляня промозглый ветер - визитную карточку Бурга.

Дом тетки, сестры отца, оказался двухэтажным особняком с мраморными колоннами и портиком в греческом стиле. Окна были завешаны тяжелыми шторами, через которые едва пробивался свет. «Шикарно живет», - подумал Филя, оглядывая массивную дверь с бронзовой ручкой в форме выгнутого ижицей льва. Муж тетки, генерал, в бытность еще желторотым офицеришкой, отличился на войне - спас от пули чуть ли не самого императора, был тяжело ранен и впоследствии удостоился медали за отвагу. После этого его карьера рванула вверх, он дослужился до чинов-орденов, оттяпал себе право распоряжаться заказами на провиант, и после этого денег в семье хватило и на покупку особняка, и на балы, и на собственную мыловарню. Десять лет назад генерал преставился, и тетка зажила вольготно, тираня единственную дочь угрозами лишить ее наследства. Отец Фили предпочитал держаться в стороне от семейных склок, поэтому посылал сестре раз в год открытку на Рождество и запрещал детям принимать от нее предложения погостить. Но вот теперь, когда отца не стало, тетка и ее дочь были его единственными живыми родственниками. Почему бы не воспользоваться их гостеприимством?

Филя долго топтался на пороге, подбирая слова, с которыми он обратится к тетке. Надо было объяснить, как и где он потерял Настеньку, почему явился без вещей и так поздно. Если раньше он боялся показаться деревенщиной и слюнявым растяпой, то теперь приходилось входить в этот помпезный дом почти преступником. Чем оправдаться? Как начать разговор?

Нет, медлить больше нельзя. Филя поднял руку и крепко нажал на кнопку звонка. Дверь тут же распахнулась, и в лицо ему полетел грязный кулек.

– На, держи! Больше нет ничего. И убирайся, чтоб духу твоего здесь не было.

Ошеломленный, Филя развернул кулек и увидел там две гнилых морковки и несколько черствых булок, одна из которых была щедро сдобрена плесенью.

– Постойте, - сказал он.
– Произошла ошибка. Я Филимон!

– Какой еще Филимон?

– Племянник Анны Васильевны. Пустите, пожалуйста, я замерзаю.

Дверь отворилась, на пороге стояла маленькая, согбенная старушка в шерстяном платке. Она придирчиво осмотрела Филю с ног до головы и сказала:

– Проходи, коли не шутишь.

– Да не шучу я!
– в раздражении воскликнул Филя, рванув в тепло. Ему не терпелось оставить эту метель за спиной.

Он оказался в полутемной передней, где старушка с цепкостью павиана стащила с него пальто и заставила разуться, предложив тапочки. Он был готов на все, лишь бы она пустила его в гостиную, к камину.

Но только он шагнул вперед, как наткнулся на что-то мягкое, пахнущее морем и водорослями. Он отскочил, и в тусклом свете лампы увидел чудовище - жуткую Горгону с грозно открытым ртом и гневными дугами черных бровей.