Каштаны на память

— Перелетный просил, чтобы и ты пришел, — припомнил Оленев.

— Пусть ждет! — фыркнул Терентий. — Сегодня с Перелетным я покончу, иначе завтра он может рассчитаться с нами. Пока он не побывал в своем селе, с ним еще можно было вести какую-то дипломатию. А сейчас… Неспроста же он вернулся, ищет пограничника, раненного в плечо, то есть меня. Я сейчас же иду в засаду. Граната, автомат. Хватит для одной машины? — спросил Живица.

— Хватит. Иди. Пусть тебе повезет! — Оленев пожал руку другу.

Перелетный встретил его насмешками:

— Ты что, играть учился? Тебя за смертью посылать! А где Терентий?

— Нету. Мандолину мать дала.

Перелетный развернул платок, повертел инструмент, подул на него и стал настраивать.

— Медиатор есть?.. Нету. Тогда мы сейчас найдем! — Перелетный вдруг выдернул из Галиных волос гребенку и отломил от нее уголок. — Извиняюсь…

Он стал побренькивать. Как-то сама собой поплыла мелодия «Катюши». Галине даже не верилось, что такой человек, как Перелетный, может сейчас наигрывать ее любимую песню. Потому что это же она, Галя, выходила на высокие кручи Днепра и смотрела в синюю даль, высматривая оттуда Максима, своих бойцов, которые должны прийти в Киев.

Галина заплакала, закрывшись руками. В эту минуту ей припомнились и первые встречи с Андреем, Максимом и Оленевым, и бои, и последняя ночь, подворье лесника, и тревоги: быть или не быть ребенку в такое грозное время, когда не знаешь, что будет с тобой.

«Разве можно рожать в такое время?» — отговаривали Галину подруги. «Не слушай, дочка, их, слушай свое сердце. Война не должна убить нашу жизнь! Что будет с миром, если не будут рождаться дети?» — говорила мать. А дед Цымбал поддакивал: «Резонно. Что же будет с революцией нашей, если не станет внуков и правнуков?!» И Галя родила сына — внука и правнука арсенальцев.

Пусть он землю бережет родную, А любовь Катюша сбережет…

«Вот только где схватили доктора Мироновича? Неужели он был так неосторожен, что оставил за собой «хвост»? Спросить бы как-нибудь у этого перелетного типа». И осмелилась-таки.

— Так играете душевно, господин Вадим.

— Припомнил юность, школу, университет.

— Чуткий вы человек, хотя и в шинели с черным воротником… А в чем виноват тот доктор… Базилевич или как его?

— А-а!.. Разберутся там и без меня. Мое дело сторона! — равнодушно ответил Перелетный, оставаясь в плену у своих мыслей, воспоминаний. — А почему вдруг такой интерес?

— Как же! — удивилась Галина. — Вы же первыми начали о каком-то Базилевиче или Калиновиче, о подпольщиках. Так за что же хватают людей?

— Разберутся! — ответил Перелетный, словно отмахнулся от надоедливой мухи.

«А не твоя ли работа, что схватили Мироновича?.. — подумала Галя. — Такой слизняк, а еще играет «Катюшу»!»

Вадим словно прочитал мысли Галины и отвел взгляд, продолжая бренькать. В это время ему показалось, что на него смотрят такие же гневные глаза, какие были у Тани, когда Вассерман допрашивал Софью Шаблий, стрелял в ее искалеченные ноги, когда, напившись, Вадим в отсутствие Мироновича силой взял раненую девушку… Стоило, конечно, спровадить в жандармерию доктора Мироновича! Оттуда-то он живым не вернется. Зачем такой свидетель Перелетному?

Вадим перестал бренчать. «Весь изранен был партизанский комиссар Артур Рубенис, но то были раны от пуль, осколков, от пыток. Тяжело ранен и бывший кашевар гаубичной батареи Иван Лосев, но у него рана не через все плечо. Значит, у Софьи Шаблий был не Лосев, если даже он пограничник, а не кашевар или артиллерист гаубичной батареи».

Перелетный стал быстро мигать от нового открытия: а какие раны у брата Надежды Терентия Живицы?! «Что? А?.. Нет, не всегда водка ум туманит!»

— Что же вы не играете? — спросила Надя. — Вот так, закроешь глаза и чувствуешь себя будто в другом мире.

— Слушай, Надежда батьковна… А Терентий ваш раненый или нет?

— А кто его знает! Кто теперь из тех, кто воевал, не ранен?

«Молчи, Надя, молчи! — хотелось выкрикнуть Галине. — Ведь у того пограничника, который был у тетки командующего, глубокая рана на плече. Так говорил Миронович… Молчи, Надя!..»

— Так нету Терехи? — спросил Перелетный у Ивана.

— Нету! — буркнул Оленев, приметивший, как вдруг забеспокоился Перелетный.

«Какой же я лопух! — ругал себя Вадим. — Искали пограничника, приходившего к старой Софье, а ведь им же мог быть и Живица. Вот как бывает!.. Нашли даже капитана Рубениса, который ни сном ни духом о тетке генерала Шаблия и сабле не знает, зато своим побегом подкинул такую «композицию» для будущей картины штурмбаннфюреру Вассерману, что того могут понизить в чине… А тем временем Терентий Живица, который, наверно, и знает тайну сабли, сидел рядом со мной за одним столом. Надо немедленно в райцентр, за жандармами и забрать Живицу!..»

Перелетный решительно встал, отложил мандолину:

— Я и забыл, что мне нужно по делам.

Надя и Галина облегченно вздохнули. А Иван подумал: успел ли Терентий устроить засаду?

Через минуту машина помчалась от хаты Калины.

В это время Терентий лежал за стволом клена, перед дорогой.

Только теперь Терентий подумал, что его плечо повреждено и он может не добросить гранату или она ляжет неточно. «Вот тебе и засада!.. — думал он. — Ну и вояки мы с Оленевым! Он без руки, а у меня искалечена. И как я забыл об этом?.. Что же, дам сначала автоматную очередь, а потом на закуску цугфюреру брошу гранату».

Уже гудел мотор «мерседеса», взятого Вадимом «напрокат» у начальника, которому верно служил.

— Сейчас ты, полицай, забуксуешь! — громко сказал Живица.

Резко прозвучала автоматная очередь. «Мерседес» занесло, из кабины вылетели стекла. Живица метнул гранату, ее взрыв опрокинул машину в кювет.

Терентий уже хотел выбежать на дорогу, как вдруг с другого конца появилось несколько мотоциклов с немецкими солдатами. Времени для раздумий не было — Живица нажал на спуск. Мотоциклы завертелись волчками на скользкой дороге, свернули на обочину, а солдаты залегли, стали отстреливаться.

Этой короткой паники было достаточно, чтобы Терентий успел скатиться в овраг. Солдаты не стали преследовать партизана, а бросились к разбитому «мерседесу». Шофер был мертв. Пассажир, весь израненный битым стеклом, лежал у машины. Он был бледен, толстые маслянистые губы обескровлены, как у мертвого. Он что-то силился сказать, но не мог.

— Полицай… — презрительно процедил один из солдат.

— От него воняет! — скривился другой.

«Брезгуют? Пусть! — Перелетному было все безразлично. — Главное — живой!»