Кастро Алвес

Эулалия, которая страдала вместе с ним от его тоски.

И вот в этот вечер он, наконец, решился. Он поедет, спрячется в ложе, услышит, как

любимая поет, увидит лицо ее, будет жить часы, пока длится представление. Потом он

вернется к своей грусти и к своему одиночеству, возможно, еще более грустный, еще

110

более одинокий, но эти мгновения счастья, которые он испытает сегодня вечером,

окупят дни и ночи его тоски. Когда он, наконец, решился, его охватила радость. Поэт

помнил, что он калека, не забывал, что он ковыляет на одной ноге, опираясь на

костыли. Но она ведь не увидит его. Да и от других широкий черный плащ надежно его

скроет, кроме лица, которому бледность лишь придает красоты. Его увидят только на

короткие мгновения в антрактах.

Эулалия не обманывается: он охвачен безумной

183

радостью. Он увидит любимую! Коляска несется в темноте, она везет его к

Эужении.

Он приезжает первым, чтобы никто не видел его поднимающимся в ложу на

костылях. И когда публика заполняет зал, он уже сидит на своем месте. И никто не

думает о нем как- о больном человеке, как о красавце с ампутированной ногой. Думают

о поэте, об авторе жгучих стихов, о гении, поднимавшем народные массы на восстание.

Уже почти два года, как он не появлялся ни в театре, ни на балконах зданий, чтобы

воспламенять своим словом возбужденные массы. Но о нем не забыли, его стихи чи-

таются повсюду, они и сегодня знамя — знамя освобождения от рабства и борьбы за

республику. Все помнят его: он великий Кастро Алвес, поэт негров, певец свободы,

кондор Бразилии. И сейчас на него указывают, ему улыбаются, девушки и дамы погля-

дывают на него со страхом и надеждою, они находят его прекрасным и

соблазнительным. И Кастро Алвес в этот страшный, трагически горестный и

трагически счастливый час своей жизни чувствует все понимание, всю ласку, всю

любовь, которую испытывает к нему его народ. И он улыбается, взволнованный, и глаза

его блестят снова. Этот народ там внизу — тот народ, который всегда внимательно

слушал его голос и с радостью поддерживал его благородные дела. После почти

двухлетней разлуки, в этот октябрьский вечер 1869 года он встретился снова с самым

дорогим в своей жизни: с народом и с Эуженией Камарой. Он чувствовал, что не

сможет умереть, не завершив свою освободительную миссию и не увидев свою лю-

бимую. «Умереть после того, как жизнь завершена». Если бы он мог, подруга, воспев

горе рабства и праздник свободы, если бы он мог

...во сне, под гробовой покоясь сенью, Свободное услышать поколенье: И песни

радости и танцев шум.

И в ложе театра он понимает: он будет продолжать писать свои стихи, стихи,

полные огня. Народ, который никогда ему не изменял, который сейчас

111

улыбается ему с симпатией и любовью, этого заслуживает.

Но вот поднимается занавес, и Эужения поет, Эужения танцует... Все

преображается в мире, но она такая же, как в тот далекий вечер в Ресифе, в 1863 году,

когда он увидел ее впервые. Это сон, сердце его бьется, он задыхается, глаза

устремлены на нее, поэт словно в гипнозе. Она увидела поэта, она уже знает, что он

здесь, и это для него она поет грустную песню тоски по родине, песню о своей

печальной женской судьбе:

Стала я рабой твоею, Давят путы все сильней. Что же медлишь? Мне на шее Затяни

петлю скорей!

Его глаза теперь веселы, живы и счастливы оттого, что видят ее, но они и печальны

и скорбны от тяжелых воспоминаний. И со сцены Эужения, взор которой тоже

прикован к нему, к его бледному лицу, выделяющемуся на фоне, угадывает слезы в

глазах Кастро Алвеса. И она поет для него, и голос ее напоминает ему пение птиц в

далеком домике на дороге в Жабоатан, в Ресифе:

111

Что страшнее, я не знаю: Смертью ль быстрой умереть Иль, весь век изнемогая,

Муки долгие терпеть? *

Ее мучает гордость — лучше умереть, чем заплакать, но она признается себе, что

очарована им и снова прикована цепью его любви. Перед нею падает занавес, и

видение исчезает. И народ, аплодируя ей и комику Васкесу, снова взволнованно взирает

на своего поэта, певца его надежды. На него смотрят не только из партера, окутывая

его дуновением симпатии. Смотрят и с галерки, заполненной студентами и самыми

бедными людьми, отовсюду доносится шум голосов, произносящих его имя: Кастро

Алвес. Тут те, кого он любил больше всего: самые бедные, наиболее нуждающиеся- в

свободе, те, для кого он написал свои самые замечательные поэмы. А там, за

112

сценой, видимо, плачет в своей уборной женщина, которую он больше всех любил,

для которой написал самые нежные стихи своей лирики. Улыбка осветила лицо Кастро

Алвеса, он позабыл о своей больной груди, об искалеченном теле. Он снова встретил,

тех, кого любил, подруга.

Кто-то входит в ложу. Кастро Алвес оборачивается, Эужения бросается к его ногам

и обнимает его колени. Он поднимает ее. Забыв о толпе, которая может увидеть их из

зала, они падают друг другу в объятья, и она прижимает его к груди. И они смотрят

друг другу в глаза, она улыбается сквозь слезы.

— Дорогой! Дорогой! Ты пойдешь со мной?

* *

В ее комнате он вначале держится, как чужой. Лишь его портрет, тот портрет в

двадцать лет, в цилиндре набекрень, напоминает здесь прежнюю любовь. Никакого

другого. следа от него, от его вкусов не сохранилось ни в убранстве комнаты, ни в рас-

цветке занавесей, ни в книгах, которые она читает. Он садится в кресло, поставив сбоку

костыли, держится молчаливо и отчужденно. Войдя в эту комнату, оставшись один, —