Ката - дочь конунга

Вечером был ужин. Уже зная местные обычаи, Маша понимала, что праздничным его не назовешь, но, все же, это был праздничный ужин, и она сидела рядом с мужчиной, которого так долго добивалась. А потом он взял ее за руку и повел в свою комнату. Закрыв плотную дверь, он повернулся к ней, и, не вытерпев больше, обхватил лицо ладонями и поцеловал жарко. Отпустив ее, он вдруг сел на край кровати и спросил полушепотом:

— Разуешь своего мужа, жена?

Потом он расплел ее крепко уложенные волосы, расчесал пальцами, зарылся в пряди носом, спустил с плеч тонкие бретельки рубашки и она упала тонким облаком вокруг босых Машиных ног. Маша переступила через рубашку, и попала в горячие руки Светозара.

— Любая моя, — он гладил ее по телу, как-будто хотел обхватить всю, — голубка моя, лебедушка белая, не чаял, что сбудется…

В его словах было столько искренности, что у Маши защипало глаза. В стотысячный раз она вспомнила, как ушла не попрощавшись.

— Любимый мой, — прошептала она, — прости меня, прости, я так виновата!

Светозар не дал ей говорить, запечатал ее губы поцелуем, подхватил и уложил на широкую постель. Принимая в себя горячее мужское естество, Маша поняла, что никаких обид давно нет, все они исчезли, когда Светозар принял единственно верное решение для них обоих — любовь главнее всего. И Маша жарко отдавалась человеку, который тронул ее сердце будучи юношей, а сейчас, став мужчиной, задел и душу. Она хотела быть частью его, нет, она хотела принадлежать ему вся… За окном перебирали ногами и тихо ржали лошади. Они хотели поддержать человеческую любовь.

48

Это были самые счастливые два месяца ее жизни. Жаркое лето, которое она запомнила на всю жизнь. Раньше Маше казалось, что жизнь женщин в этом времени проста и ограничена правилами, они рождались, вырастали, выходили замуж, рожали детей, вели замкнутый образ жизни и, в общем, весь их круг общения ограничивался детьми, мужем и ближними родственниками. Сейчас она поняла, как заблуждалась. Да, в этом мире суровых сильных мужчин женщина находилась за мужем, а до этого за отцом, но Маша лично удостоверилась, что никакие они были не замкнутые, и, тем более, не спрятанные от людских глаз. И она стала одной из этих женщин. Светозар, влюбленный и счастливый, щедро делился счастьем со всеми, и домашние с изумлением замирали, слыша его раскатистый смех. Он сам лично взялся учить Машу ездить верхом, подтрунивая над ее мешковатостью и страхом, а потом и вовсе купил для нее коня, молодого, высокого красавца по имени Игреня. К коню прилагалось дорогое седло мужского типа и не менее дорогое прогулочное, если Маша захочет сесть по-женски. Сама Маша энтузиазма не проявляла, но Светозар настаивал, и она, насмелившись, однажды вошла в стойло с куском щедро посоленого хлеба. Игреня любопытно вытянул шею, разглядывая девушку, а почувствовав запах съедобного, вышел и потянулся к ладони. Маша протянула угощение и ощутила прикосновение к руке прохладного большого носа. Конь аккуратно взял горбушку, съел и потянулся за добавкой.

— А больше нет, — извиняющимся тоном сказала Маша.

Конь, кажется, не расстроился, он фыркнул и слегка толкнул хозяйку, переступив крепкими ногами. Маша тихо засмеялась и провела ладонью по гладкому боку.

— Подружимся? — спросила она у коня, и тот, словно поняв ее слова, кивнул.

Ранними утрами, когда больше всего хотелось спать после бессонной ночи, полной страстных объятий, Светозар будил ее и вывозил, заспанную, в лес. Природа, едва пробудившаяся, сушила ночную росу, солнце еще не палило жаркостью июльского полудня, и была в этом всем какая-то прекрасная благость, ради которой стоило встать пораньше. Светозар собирал для Маши умытые росой ягоды и кормил с ладони, а потом целовал в земляничные губы. Однажды они выехали за городские ворота и двинулись вверх, в знакомом Маше направлении, к тому озеру, куда иногда устремлялся ее взгляд из верхних комнат терема. Тут совсем ничего не менялось, разве что купавки буйно расцвели на воде, да птицы летали низко, ловя у самой воды насекомых. Светозар остановился, спешился, взял Машу за талию, снял с седла. Они молча дошли до кустов, из которых когда-то два молодца, одинаковых с лица вытащили замерзшую и растерянную девушку.

— Ты хочешь туда? — спросил Светозар, и махнул головой в сторону тропинки, ведущей в березовую рощу. Голос его звучал настороженно.

Маша задумалась. Она понимала тревогу мужа, как понимала и то, что если она вдруг соберется уйти, он не будет ее удерживать. Светозар давно обдумал и принял этот вариант, его любовь была в том, чтобы не неволить свою суженую. Маша ощутила невероятную благодарность, она понимала, чего это ему стоило. Она помотала головой.

— Нет, — развернувшись к нему, она поймала тревожный взгляд, — здесь моя жизнь, а ты — моя судьба, я пришла сюда, не зная тебя, а когда узнала, то больше не было мне покоя, даже там, среди родных.

Маша увидела, как серая пелена волнения уходит из его глаз, и прижалась к широкой груди. Светозар обхватил ее и прижал к себе. Теперь он часто делал так, возможно, ему нужно было ощутить ее, тоненькую, беззащитную в своих объятиях. В одну из ночей, когда обоим не спалось, они лежали обнявшись, и рассказывали друг другу то, чего второй не знал. Маша вспоминала те несчастные два месяца, которые провела дома, Светозар внимательно слушал про родителей Маши, про Васю, которая всю жизнь была влюблена в путешественника во времени и перед смертью увидела любовь всей своей жизни, про то, как Маша делала мучительный выбор и выбрала его. Он давно принял факт, что Маша с легкостью перескочила из будущего, и его не пугали ее странные словечки и замашки девушки из двадцать первого века, наоборот, ему нравилась ее открытость и свобода суждений, подавлять которые он не собирался. Сам же Светозар говорить о своих чувствах в дни, когда она ушла, не хотел, но поддался уговорам, и неохотно признался, что тогда чувствовал себя раздавленным.

— Я никого не любил до тебя, — сказал он, — это было как наваждение. Даже во сне я видел тебя, и когда ты исчезла, я понял, что значит остаться без сердца. Это было больно. Но мужчинам негоже страдать из-за девки, и я злился, больше на себя, конечно.

Маша прижималась к мужу, стараясь хоть так избавить его от тяжести воспоминаний.

— Я думал, что радость воинских побед утолит эту боль, но я ошибался, потому что каждый раз шел на врага с твоим именем на устах. Наверное, это ты спасала меня каждый раз. Тогда я решил изгнать тебя именем другой женщины и взял в жены Анну. Она была доброй и учтивой, покорной, как все женщины. Да, покорность и желание следовать за мужем это добродетель, но не того я искал. Как все женщины, она все понимала, хотя и не задавала вопросов. Я был верен жене, она заслуживала уважение. И любил ее. По-другому, но любил.

Он еще много чего говорил, а выговорившись, уснул, прижимая ее к себе. Это было трогательно, и Маше хотелось приласкать его, как иногда она ласкала малыша Богдана, который тоже считал, что мужчинам негоже плакать из-за боли.

Кстати, мальчишка приносил все больше радости. В дни, когда она была свободна, Маша любила найти паренька и провести с ним время. Хотя, теперь он был очень занят, и таких спокойных минут у них было немного. Окончательно сблизившись с Ратибором, Богдан стал верным его последователем, и молодой вельможа, с подачи отца, представил сына князю. Может и были те, кто воротил нос от присутствия рядом сына служанки, но князь Изяслав не видел в этом ничего предосудительного, ведь его великий дед, князь Владимир тоже был сыном рабыни, и это не помешало ему стать великим воином. Богдана взяли в отроки, и теперь он постоянно пропадал в дружине, рядом с сыновьями самого князя. Но, в свободное от службы время мальчик не изменял своему пристрастию к рисованию. Он извел огромное количество ткани, отчего ключница, женщина суровая и прижимистая, ворчала в людской, жалуясь, что боярич оставит их без портков из-за страсти к малеванию, как она это называла. Но Маше рисунки мальчика очень нравились, некоторые она велела затянуть в рамы и повесила у себя в покоях, любуясь незамысловатыми мазками юного художника. Основной темой рисунков Богдана были, конечно, птицы, которых он знал великое множество, но однажды, стесняясь, он поднес Маше подарок, которого она не ждала. Завернутый в холстину предмет был похож на кусок бересты, обрезанный в виде круга, а когда она перевернула его, то увидела себя. Это был самый настоящий портрет, выполненный в неизвестной ей технике. Судя по всему, Богдан сначала нацарапал рисунок на бересте, а потом пигментировал его черной краской. Пальцы умельца до сих пор не отмылись, но выглядел он весьма гордым собой.

— Как красиво! — Маша прижала портрет к груди, — ты настоящий художник!

Конечно, он не знал слова "художник", но похвала была ему приятна. И вообще, Маша заметила, что Богдан из круглощекого малыша превращался в хорошего справного мальчишку. Ему минуло уже семь лет, он вытягивался, и обещал стать таким же рослым, как его дед.

Свадьба была в месяце зареве, когда уже поспели румяные яблоки, бортники собрали мед, а закаты стали отливать особенной краснотой, предвосхищающей осень. Это было что-то грандиозное, все остальные пиры, которые видела Маша, по сравнению с этим были жалким перекусом. Пир длился пять дней, и все это время поток людей не иссякал. Столы ломились от кушаний, напитки, хмельные и обычные, лились рекой. Преимуществом двойной свадьбы было то, что за эти дни Маша перезнакомилась со всеми знатными жителями Новгорода. Невеста Ратибора, миловидная девчушка с певучим именем Улиана, происходила из многочисленной семьи, и все они были на свадьбе. Доброжир, отец Улианы, довольный и чересчур хмельной, пытался было попенять Светозару, что побрезговал его дочкой, и взял в жены девицу, о рроде которой в городе никто не знал, но Светозару нужно было только чуть свести темные брови, чтобы подвыпивший боярин осознал глупость сказанного и удалился на почетное место родителей невесты, где его тут же принялась отчитывать полушепотом молодая супруга. Доброжир лениво отбрехивался. Маше этот мужчина казался смутно знакомым, и она все пыталась понять, где же она видела этого толстого лысеющего человека. И вдруг воспоминание пришло само. Это же тот самый Доброжир, который, возжелав гостью княжеской воспитанницы, приказал двум своим людям силой притащить ее к нему на ложе!

Маша присмотрелась — ну точно, он! Он и тогда выглядел не совсем свежим, виной тому бесконечное пьянство, а сейчас это был просто толстый обрюзгший старик, выглядящий на фоне молодой жены еще старше, чем он был. Маша понадеялась, что Доброжир кроме внешности пропил еще и память, и не вспомнит ее.

Наконец, празднества, связанные с двойным торжеством закончились, и дом опустел. Ну, то есть, не совсем опустел, потому что теперь одно крыло занимал Ратибор с молодой женой, которая привела с собой и штат прислуги. Маше Улиана понравилась. Девочке шел шестнадцатый год, она была умна, что выражалось не только в умениях, которые ей привили с детства, но и в способности молчать, когда надо. Сама Маша этому навыку только училась. Но на женской половине Улиана, быстро стала своей. Любительница делать замечательных кукол оказалась еще и прекрасной певуньей, и радовала песнями всех вокруг себя. Маша неожиданно ощутила укол ревности, когда поняла, что Богдан привязался к Жене своего отца не меньше, чем к ней. Впрочем, это было замечательно, и она только порадовалась.

А потом наступил этот день. Все знали, что он наступит, но старались не думать о расставании. Но, все же, он пришел, вместе с первыми дождями. Князь перебирался в Киев, оставляя в Новгороде своего сына. Вместе с Изяславом собиралась половина дружины, и, конечно, Светозар тоже был в числе избранных. Ожидая расставание, Маша уже плакала ночами время от времени, заставляя мужа успокаивать ее, обещая вернуться как можно скорее. Вместе с ним ехал и Ратибор, который, вопреки всем традициям, вез с собой молодую жену. Светозар был не против.