Катали мы ваше солнце
Шрифт:
— Сопровождать велела?.. — Боярин насупился. — А почему им?
Храбр покряхтел, помялся.
— Да насчёт Докуки пытала… — признался он с неохотою. — Ну, того, что сечь тогда собирались… А Чурило с Нахалком, вишь, возьми да и скажи: знаем, гуляли, мол, с ним вместе…
— А ну отыскать мне сей миг обоих!.. — гаркнул боярин, наливаясь кровью. — Хоть из-под земли, а достать!.. И вы тоже ищите!.. — обернулся он к слобожанам.
Храбры бросили недовязанного Плоскыню и побежали, чавкая сапожищами, кто куда. Люд поспешно нахлобучил шапки и тоже рассеялся. Заливисто ржанула чалая лошадка,
— Молчи, дура!.. — покряхтывая от принятых беспричинно побоев, в сердцах бросил ей Плоскыня. — Как ни надседайся, а доброй свиньи не переголосишь!..
Купава примолкла, подняла вывалянные в грязи бадейки и, вздевши их на коромысло, нетвёрдо двинулась к Вытекле.
— Ой, лишенько… — всхлипнула она напоследок.
— Да не убивайся ты так, — заметил Шумок, наблюдая, как Плоскыня, обиженно сопя, оглядывает испачканную одёжку. — Грязь — не сало, потёр — и отстало… Пойдём-ка лучше, брат, кружало навестим…
— Да не на что, — буркнул Плоскыня. — Третий уж день никто берендеек не заказывает…
— А угощу! — И подброшенная с грязной ладони кувыркнулась, сверкнула в воздухе серебром греческая монетка.
— Да ты разбогател никак? — вытаращился на Шумка Плоскыня.
Тот лишь осклабился и шало подмигнул в ответ.
— Поколе за правду платят, — загадочно изрёк он, — потоле она и жива!..
— Али моя плешь наковальня, что всяк в неё толчёт?..
С перекошенным личиком Лют Незнамыч метался по клети и потрясал кулачонками перед вежливо отклоняющимся Чурыней, а один раз чуть было даже не пнул с досады хитрый резной снарядец, снятый со стола и задвинутый в угол.
— И это волхвы? — в ужасе вопрошал он. — Это кудесники?.. Какая-то девка приходит среди ночи, вяжет обоих…
— Да девка-то — боярская племянница, — весь пожимаясь от неловкости, вступился было за кудесников хмурый немилорожий Чурыня. — Храбров с собой привела…
— Чурыня!.. — Розмысл вне себя топнул ножкой. — Да ты… Ты послушай, послушай сам, что говоришь-то!.. Храбров на капище привести! Волхвов связать!.. Это же всякого страха лишиться надо!.. Раньше кудесник, бывало, только посохом стукнет, а у берендеев уже и поджилки дрожат… Распустил ты людишек, Чурыня! Распустил!..
— Ну, неправда твоя, Лют Незнамыч! — обиделся сотник. — Да разве же я над волхвами поставлен?.. А на погрузке у меня все по струнке ходят…
— По струнке? А этот твой брылотряс?.. Как его хоть зовут-то?..
— Воробей… — нехотя отозвался Чурыня.
— Да что у тебя там, птичник, что ли? — пронзительно завопил Лют Незнамыч. — Воробьи, Соловьи всякие!..
— Воробей — мой… — Упрямо набычившись, Чурыня гнул своё. — А за кудесника я не в ответе…
Розмысл его однако не расслышал — уши, видать, заложило от собственного крика.
— Почему у Родислава Бутыча на участке порядок? — малость уже подзадохнувшись, продолжал он. — Почему у Завида Хотеныча никогда ничего не стрясётся? Почему у нас одних такая неразбериха?.. На голову сторожу девка с голым огнём спускается, а ему и невдомёк!.. Спал твой Воробей? Говори:
спал?..— Да не спал он, Лют Незнамыч! Опешил просто… Обратно-то, чай, в колодец бадью не запихнёшь!..
Розмысл замолчал, отдуваясь и ворочая глазами. Приходил вроде в себя…
— Ладно… — рёк он наконец, садясь за стол и судорожно раздвигая грамоты и берестяные письма. — Загадал ты мне, Чурыня, загадку… Давай раздумывать. Людей поднял?
— Поднять-то поднял… Даже со ската снял… Вода-песок наготове… А вот близко подходить пока не велел…
— Почему?
— Увидит — всполошится… Ткнёт с перепугу огнём в поленицу — склад разом и полыхнёт…
— Может, оно и правильно… — пробормотал розмысл, тревожно оглаживая выпуклую плешь. — А что, ежели так? Заговорить ей зубы — да и того… Светоч отнять, а саму — сюда, к нам?.. На раскладке тоже народишку маловато…
— Там ещё храбры наверху, — мрачно напомнил Чурыня.
— Много?
— Двое… И погорелец к ним какой-то прибился…
Лют Незнамыч досадливо прицыкнул и ущипнул себя за реденькую бородёнку.
— Ну, а что они могут-то, храбры? — раздражённо осведомился он. — Ушла девка в навий мир. С кого тут спрос?..
— Так она же Блуду Чадовичу племянницей доводится! А он нам съестные припасы поставляет… по царскому указу… Уж этот-то сразу смекнёт, с кого спрос…
Розмысл взялся за плешь обеими руками.
— Выпустить людей через соседний колодец?.. — без особой надежды в голосе предположил он. — Подобраться к капищу до света, напасть врасплох — и в бадью всех троих с этим… с погорельцем?.. Или кто-нибудь ещё знает?..
— Девкам сенным она сказала… — со вздохом ответил Чурыня. — Если не врёт, конечно…
— Худо!.. — Лют Незнамыч сорвал кулачки с плеши и стукнул в стол. — Завтра, почитай, всей слободке ведомо станет… А уж боярину — в первую голову…
Дверь приоткрылась, и в клеть просунулись встрёпанные патлы обезумевшего мужичонки.
— Лют Незнамыч, — проскулил он, вылупив наслезённые глаза. — Там боярышня бесится… Поджигать хочет…
Розмысл стёр его единым взором и, болезненно покряхтывая, поднялся с лавки.
— Ну что ж… — процедил он. — Когда ни умирать, а день терять… Надо идти…
Вдвоём с Чурыней они вышли и двинулись подземным переходом, ставшим теперь ещё теснее от полных песком тележек и бочек с водой. Мужичонка Воробей семенил следом. Шарахались с дороги серые тени, работный люд вжимался в пыльную каменную кладку, уступая начальству путь. Кругом шушукались, перешёптывались тревожно.
— Лют Незнамыч, да ты только прикажи! — внятно вызвался кто-то из густой тени. — Мы её мигом утихомирим!..
Розмысл только фыркнул в ответ, а когда миновали толчею, бросил сердито через правое плечико:
— А этот твой… Докука… Он ведь у тебя уже второй день на погрузке… Ну и как он там?
— Ох, не спрашивай, Лют Незнамыч!.. — отозвался Чурыня страдальческим голосом. — За такого Докуку этому Соловью голову бы оторвать по самые плечи!.. Прошёл разок с тачкой — сразу заныл, запричитал, хромым представился… Смотрю: а он уже на раскладке, с бабами болтает… — Сотник покашлял смущённо и признался: — Я уж грешным-то делом думаю: может, и впрямь отдать его?..